Сандра (СИ) - Резко Ксения. Страница 33
Дубовая дверь, венчавшая стену с дорогими картинами в золоченых рамах, распахнулась, и одновременно с ее движением дрогнул подбородок Сандры. Она глянула вперед себя, чтобы оценить предстоящее ей испытание, однако не обнаружила никого, кроме статного человека лет пятидесяти пяти, сопровождаемого Милей. Остановившись в дверях, незнакомец оглядел залу и, заметив остальных девушек, заспешил им навстречу, опираясь на резную трость.
Несмотря на свой возраст, незнакомец был подтянут и ладно скроен, а его движения носили характер легкий и непринужденный. В глазах, способных, кажется, понять все на свете, отражалось участие и скорбь. Это вообще было удивительно приятное лицо, не утратившее с возрастом прелести, которой этот человек, вне сомненья, обладал в молодые годы. Его правильные черты легко, словно пластилин, принимали нужное выражение в зависимости от сложившейся ситуации: если вокруг смеялись, то эти губы тотчас подвергались самой обворожительной из мужских улыбок, а глаза весело искрились; если же нужно было грустить, то более участливого собеседника трудно было представить. Но каким бы эмоциям этот величественный господин не позволял переплавлять свое лицо, делал он это непринужденно, без намека на фальшь. Вот и сейчас, когда его рука дружески и с сопереживанием сжала ее ладонь, Сандра почему-то не испугалась, а все ее волнение улеглось.
— Это вы? Да-да, я так и подумал, — заговорил он бархатным баритоном, преданно заглядывая ей в глаза. — Мне очень, очень жаль! Поверьте, нет большей утраты, чем потеря мужа в таком возрасте…
Незнакомец еще что-то говорил, не выпуская ее холодных пальцев из своей горячей ладони, а Сандра не видела ничего, кроме этих добрых серых глаз, которые могли принадлежать лишь юноше, поэтому невольно вздрогнула, заметив, что ее собеседник почти совершенно сед, и морщинки лучиками расходятся от его век… Его взгляд обволакивал, согревал, и хотелось просто вздохнуть, просто разом поведать этому незнакомцу все свои беды.
— Ах, я, кажется, забыл представиться! — спохватился галантный джентльмен. — Герберт Лабаз. Я, правда, очень сожалею…
Сандра ошеломленно выпрямилась:
— Лабаз?
— Да, я отец Алена, с которым вы уже, наверное, познакомились… — с улыбкой ответил господин.
— Александра, — машинально промолвила она побелевшими губами, и мысли в ее голове перепутались. «Отец? Но как человек с такими молодыми глазами вообще может быть чьим-то отцом, а уж тем более отцом того гнусного юнца?!»
— Простите, я немного нервничаю, — тихо призналась Сандра, но Герберт Лабаз отнюдь не смутился, а еще крепче, уже обеими руками пожал ее руку.
— О, я вас понимаю, Александра. Такая боль, такая утрата! Позвольте мне составить вам компанию. Признаться, я был мало знаком с Мильгреями и видел-то их всего несколько раз, но меня пригласили, и я приехал… Все равно, что было в прошлом. Я одинаково сочувствую всем, кто лишился близких…
Да, он действительно почти не знал эту семью и, вероятно, попал в их дом впервые, иначе бы непременно спросил Сандру о том, почему не видел ее раньше, когда она успела выйти замуж за Лаэрта и все в таком же духе… Но Герберт ничего не знал, и Сандра молча благодарила его за это.
Тут же зал наполнился незнакомыми людьми, которые, холодно кивая стоявшей у входа госпоже Мильгрей, проходили в залу и с шумом отодвигали стулья.
— Садитесь, мы очень вам рады! — беспрестанно говорила Милретт, исполняющая сегодня обязанности хозяйки.
Сандра уже не боялась. Рядом с ней был человек, с первой минуты ставший ей другом, который охотно спасал неловкую ситуацию свои непринужденным вмешательством. С каждым, входящим в эти двери, он заговаривал, и никто не ввергался в смущение от этих безобидных, душевных слов. Как у него это получалось? Сандра не знала. У ее нового знакомого душа была открыта нараспашку для всех и каждого, в то время как ее всю свело давящим оцепенением. Она не могла произнести и слова!
Последней вошла пара, ставшая единственными людьми, которых узнала Сандра. Это была Беатрис Лонтревски со своим неизменным спутником, господином Файдельшином. Высокая белокурая дама гордо переступила порог дома, в котором жила много лет назад, и величаво, об руку с любовником, проследовала вглубь залы, смотря на всех сверху вниз. «Я здесь самая красивая. Никто не может сравниться со мной. Я здесь хозяйка, весь этот дом совсем скоро будет принадлежать мне», — говорил ее надменный, колючий взгляд. Господин Файдельшин выглядел рядом со своей дамой жалко. Его круглая, лысая головка, неумело прикрытая париком, едва доставала Беатрис до плеча, но весь он набычился и надулся, как павлин, и гордился уж если не собой, то женщиной, которая целиком и полностью ему принадлежала… Чего греха таить: случилось это благодаря материальным возможностям уже немолодого Файдельшина.
Заметив незваных гостей, присутствующие переглянулись: всем было известно, что Беатрис много лет назад отреклась от этой семьи ради распутной свободы, поэтому здесь ее никто не ждал. Но, видимо, теперь женщина наконец вспомнила о бывшем супруге и о сыне, решив почтить память тех, кого не хотела замечать при жизни.
— Что ж, кажется, все в сборе, — заметил Герберт, видя оцепенение Сандры. — Может, проследуем к столу? Ждать еще, думаю, бессмысленно.
Она взволнованно глянула в сторону гостей и, к своему стыду, задрожала. Нет, ей вовсе не хотелось идти туда, не хотелось, чтобы на нее обратилось всеобщее внимание, но стоять дальше у дверей под руку с господином Лабазом — значило компрометировать его репутацию, поэтому Сандра кивнула и героически двинулась под перекрестный огонь взглядов.
— Не бойтесь, мой друг, — ласково шепнул ей на ухо мягкий голос Лабаза. Как же тепло, как по-домашнему прозвучало это «мой друг», — и Сандра зарделась от непрошенного удовольствия.
30
После обмена любезностями все устремились к яствам, что подали на роскошно сервированный длинный стол, где хрусталь сверкал миллионами световых бликов, накрахмаленные салфетки треугольниками возвышались над выпуклыми блестящими крышками блюд, а от скрещивающихся огней падали неуловимые тени. Люди будто только за этим сюда и пришли — на два одиноких портрета почти никто не смотрел, все исходили слюной при виде деликатесов.
Сандра впервые видела столько еды в таком количестве, но почему-то не испытывала голода. Да, мертвые подавали живым прекрасный повод набить животы, вволю почесать языки, да насладиться алкоголем. «Разве думают они сейчас о двух несчастных, почтить память которых пришли? — размышляла Сандра, глядя на холеные лица гостей. — А эта дама, Беатрис, что теперь с отменным аппетитом поглощает анчоус, — она же всегда думает лишь о своей выгоде! За всю свою жизнь она не ударила пальцем о палец, чтобы как-то заслужить это последнее право — почтить память сына и мужа. Неужели Беатрис не видит, как похож на нее Лаэрт? Неужели совесть совсем не говорит в ней? Оглянись, посмотри на портрет! — так и хотелось крикнуть Сандре через весь стол. — Ведь это твоя плоть и кровь, это твой сын, до которого тебе никогда не было дела!»
Вялый разговор, как это часто бывает, плавно перетекал из одной темы в другую; жевали набитые рты, усердно работали челюсти, а слуги только успевали подносить и уносить посуду, обслуживая господ, которые изредка обращались к хозяйке с какими-то деликатными вопросами. Сандра отвечала односложно, потому что не знала, как себя вести и о чем говорить с этими чужими людьми. То и дело по ее лицу скользили взгляды. «Кто ты такая? Откуда здесь взялась? — говорили они красноречивее любых слов. — Неужто вышла замуж по расчету, а скоропостижная гибель мужа — твоих рук дело?» Никто из этих людей не знал правды, да и не поверил бы, откройся она им сейчас.
Десерт подали точно по волшебству: соблазнительные лакомства из крема и фруктов — чудеса кондитерского искусства, и застолье продолжилось в обычном порядке, разве что не играла музыка. Повсюду царила атмосфера скорби, не слышалось также привычного звона бокалов. Среди приглушенных голосов, где суматоха иногда сменялась молчанием, рядом с собой отчетливее всего Сандра слышала бархатный голос господина Лабаза, который сидел от нее по правую руку. Нисколько не смущаясь молчанием вдовы, галантный собеседник продолжал что-то тихо ворковать, а она даже не старалась вникнуть в смысл его слов — не потому, что он был ей неприятен, а потому, что слишком устала за последние месяцы.