Сандра (СИ) - Резко Ксения. Страница 52

Лаэрт избегал смотреть на искусительницу. Его лицо — нежное и почти женственно-красивое, — выражало потерянность и отсутствие. Его глаза — грустные и задумчивые, — казалось, ничего не видели и были безразличны ко всему на свете; его тонкие губы сдвинулись в упрямую линию, и он весь, словно изнемогая под тяжестью собственного тела, прислонился к дверному косяку. Часы пробили семь вечера, и медный звон маятника еще долго дребезжал под высоким потолком.

— В последнее время ты какой-то странный, — томно произнесла Жанни, вороша рукой черные волосы. — То приходишь побитый, то свирепый, как собака… Это из-за той девчонки, из-за того, что не можешь получить развод?

— Да, — ответил он не сразу.

— Не понимаю, зачем ты вовсе на ней женился? Разве нельзя было по-другому? — продолжала допытываться она.

Его взгляд отрешенно скользнул по ее фигуре.

— По-моему, я уже объяснял тебе…

— И вот, она не пришла сегодня в девять, как вы договаривались, — улыбнулась женщина.

— Не пришла… — повторил он с таким видом, будто вел беседу сам с собой.

Жанни соскочила со стула и с легкостью, на какую только была способна в своем возрасте и комплекции, подбежала к молодому человеку.

— Ну ладно, хватит дуться: не пришла, так не пришла! Чтоб ей пусто было… — игриво воскликнула она, обвивая его лицо руками. — Вместо того, чтоб скучать, предлагаю заняться делом…

Жанни впилась в его губы страстным поцелуем, но ее ласки не восторгали его, как прежде. Лаэрт стоял неподвижно и бесчувственно, не отвечая на поцелуй, и женщина была вынуждена с неприязнью отстраниться — ей на мгновение почудилось, что она целует гипсовую статую: бесстрастную и холодную. «Ну как теперь объяснить этой недалекой женщине, что у нас нет ничего общего? Что у нас нет будущего?» — с тоской подумал Лаэрт.

Дворецкий нерешительно переступил порог, опасаясь застать хозяина с его возлюбленной в неподходящий момент, но сегодня все было тихо.

— Господин Мильгрей, к вам пришли…

Он вздрогнул — по лицу пробежала мгновенная живительная волна, — засуетился, обернулся на Жанни, как на какое-то препятствие, и оглядел комнату, словно ища шкаф или потаенный угол, куда можно было ее спрятать, но в итоге повернулся к слуге.

— Это она?

— Это он, — ответил дворецкий, таинственно понизив голос.

— Кто? — Лаэрт отвернулся и сник.

— Он ждет вас в гостиной, — уклонился от дальнейших объяснений слуга.

Мильгрей несколько мгновений медлил, думая, уделять ли внимание незваному гостю или же сослаться на неотложные дела — слишком он устал от всего; вдобавок разбитая в драке губа, потревоженная поцелуем, теперь горела огнем.

И все-таки молодой хозяин решился выйти к визитеру.

— Жанни, подожди меня здесь. Я не задержусь долго, — больше ради приличия обратился он к своей сожительнице, после чего неспешно вышел в высокие двери, гордо расправив плечи.

Войдя в гостиную уверенной хозяйской походкой, перенятой у отца, Лаэрт Мильгрей поморщился, увидев своего недавнего соперника. Герберт Лабаз — взволнованный, с горящими глазами, непохожий сам на себя, — нервно грыз кончик сигары, не решаясь закурить в чужом доме.

— А вы смелый, раз явились в мой дом после всего, что случилось!

Герберт ответил ему не менее ледяным взглядом, окатывая презрением с головы до пят.

— Я не смел, любезный юноша. Я отчаян, — нравоучительно заметил он, особенно выделяя два последних слова. — Меня привело сюда дело, имеющее непосредственное отношение к вашей персоне.

— Выражайтесь яснее, господин Лабаз, — сухо перебил Мильгрей. — Уж не желаете ли вы предоставить мне возможность взять реванш в очередном поединке? Увы, у меня нет желания драться вновь. Это не имеет смысла, ведь мы с вами цивилизованные люди, — сказал он с мрачной иронией, барабаня пальцами по поверхности небольшого журнального столика.

— Имя «Александра» вам ни о чем не говорит? Вы еще не забыли о своей жене? А, Мильгрей? — Герберт прищурил один глаз и стал до смешного похож на крупного дымчато-серебристого котяру, только вот Лаэрту было не до смеха.

— Что-то с Александрой? — спросил он, побледнев.

— Да. Она больна. Бредит. Зовет вас. Она, быть может, умирает, и вы… — Лабаз специально несколько преувеличил, чтобы как следует помучить недавнего соперника.

Тот поперхнулся. Ноги его подкосились, и он едва не упал, схватившись за стену — Герберт уже пожалел о своей горячности, он и не предполагал, что Сандра так много значит для Лаэрта Мильгрея. Но сомневаться в его искренности не приходилось. Уже спустя мгновение молодой человек, вцепившись в одежду нежданного гостя, готов был на коленях вымаливать объяснения.

— Спокойствие, юноша, только спокойствие, — поднял руку Герберт и велел следовать за собой.

Лаэрт хотел бежать без пальто — Лабазу пришлось воротить его силой и чуть ли не самолично одеть, так как он свирепо отбивался, требуя немедленно отвести его к больной девушке.

— Одеться вам все-таки стоит — не хватало еще, чтоб и вы заболели! — процедил Лабаз.

Уже на пороге их окликнула Жанни.

— Потом, сударыня, потом, — второпях отговорился Лабаз, потому что его молодой товарищ не мог связать двух слов.

53

Общая беда сплотила их. Два врага, два соперника теперь бежали друг за другом по ночному городу, спеша к несчастной девушке, нуждающейся в их поддержке. Не борясь отныне за сердце Сандры, Герберт видел ситуацию со стороны и даже, к своему собственному удивлению, проникся к Лаэрту уважением. Он-то ожидал, что его придется уговаривать подвергнуть себя риску заразиться гриппом, но молодой человек думал об этом в самую последнюю очередь или вовсе не думал…

…Перед дверью в комнату, на холодной, продуваемой ветром лестнице, тускло освещенной фонарем, Лаэрт приостановил Герберта за руку.

— Скажите, ей очень плохо? Ничего нельзя сделать? — срывающимся голосом спросил он, по-детски доверчиво заглядывая ему в глаза.

— Вы пессимист и паникер, мой друг, — ответил Герберт Лабаз. — Все обойдется. Идите же к ней скорее!

Ободренный Мильгрей опрометью бросился к двери, а пожилой господин остался в коридоре, где не преминул закурить сигару. «Как я его назвал? Другом? Не может быть, — мрачно усмехнулся он. — Поистине фантастический день! Я стал другим человеком…»

***

Лаэрт ворвался в комнату, где было душно и уже в самом воздухе витало дыхание смерти, что, казалось, с нетерпением заглядывала в окно, — и застыл, увидев у кровати сутулую фигуру женщины. Та вздрогнула и без удивления, без каких бы то ни было эмоций поглядела на вошедшего. Лаэрт узнал ее — они уже виделись сегодня утром. Подумать только: сегодня утром! Когда еще ничего не предвещало беды, и он ожидал развода, которого волею судьбы так и не произошло. Да, этот нелепый брак еще не был расторгнут!

— Так вы и есть Лаэрт? — спросила Августа, освобождая место у постели больной.

— А вы — мать?

Обреченный взгляд был ему ответом.

Сейчас было излишне что-либо говорить, о чем-то спрашивать — тяжелый момент поглотил все мысли. Еще никогда Лаэрт так не волновался за чью-то жизнь — даже тогда, когда сам стоял на пороге смерти; никогда еще сердце так не сжималось в его груди от беспомощности и жалости. Во рту пересохло, глаза наполнились слезами, руки сковала судорожная дрожь. «Спокойно. Я действительно пессимист и паникер!» — обругал себя молодой человек, но как он мог быть спокойным, когда на этом убогом одре лежало живое существо — охваченное беспамятством и огнем, которое еще несколько дней назад было здоровым. Только подумать! Три или четыре дня назад он расставался с ней холодно, отчужденно, упрекал ее в распутстве и во лжи, а теперь, быть может, уже никогда не представится возможность попросить прощения, сказать главные слова…

Сколько раз он вбивал себе в голову, что ему безразлична эта девушка, что ему лишь из жалости хочется ей помочь? А теперь все могло быть упущено навсегда.

Сделавшиеся ватными ноги едва донесли Лаэрта до кровати и он, оттолкнув стул, рухнул прямо на пол, не отрывая взгляда от желтовато-бледного, угасшего лица. Стоя на коленях, он задумчиво смотрел на свою возлюбленную — да-да, именно возлюбленную! — и предавался раскаянию, пришедшему, увы, запоздало. Он мог пожертвовать чем угодно — собой, деньгами — всем, лишь бы помочь ей… Но ему оставалось только ободряюще стискивать липкую от пота, крошечную ладонь. Вся эта пустая комната, казалось, разрывалась от тоски, и даже грязные, облупленные стены готовы были плакать.