Верь мне (СИ) - Тодорова Елена. Страница 86

Но вправе ли мы осуждать Владу Машталер? Вправе ли я все это анализировать? Вправе ли рассматривать жизнь, всех нюансов которой я не знала, со своей позиции?

Нет, не вправе.

Мы все ошибаемся. Все грешим. Грех даже в мыслях наших, не только в действиях. За свое бы вынести крест. Куда еще чужое? Злость и обида на человека – разрушительные чувства, которые я лично испытывать не хочу. Поэтому сегодня я все отпускаю. И надеюсь, что где-то там Влада Машталер найдет свой покой и свое счастье.

На кладбище я опускаю на ее могилу большой букет белых лилий. Саша кладет рядом синие розы. Не поднимаю взгляд, но узнаю его по рукам. Сердце тотчас ускоряется. И я ловлю себя на мысли, что вот эти набитые кобальтовые бутоны до конца жизни будут ассоциироваться у меня с Владой Машталер и вызывать тихую грусть.

Начавшийся снег быстро прогоняет людей с кладбища. Я же немного задерживаюсь, зная, что Лиза с Артемом меня подождут.

07.12.2058 г.

Смотрю на эту дату и вспоминаю то, что Влада, как и Саша, верила в силу чисел. Как странно, ведь одному человеку она принесла смерть, а второй заново родился. А остальной мир это если и заметил, то скоро забудет.

– Пусть земля тебе будет пухом, – говорю я тихо.

И, не оборачиваясь, покидаю кладбище.

Иду и пытаюсь натянуть на промерзшие и будто оцепеневшие кисти перчатки. Одна из них падает. Я наклоняюсь, чтобы поднять и отряхнуть от снега. А когда выпрямляюсь, вскидывая взгляд, вижу у одной из машин Сашу.

Я шумно вдыхаю и, ощущая мгновенную боль в груди, вздрагиваю. Его темные глаза заставляют меня оцепенеть и оставаться неподвижной, даже когда мой желудок переворачивается, а сердце принимается с дикой силой сокращаться. А потом взлетает так высоко… Выше затянувших небо тяжелых серых облаков. Выше спрятанного от нас солнца. Выше просто быть не может.

По телу проносится яростная, будто электрический ток, волна дрожи. Забываю о том, что минуту назад мне было холодно. Ведь сейчас жарко.

«…– Ты нужна мне.

– И ты мне нужен…»

Не знаю, почему именно этот диалог всплывает в моем сознании сейчас. Но я будто заново слышу эти слова. Они проносятся между нами, пока Саша не отворачивается. С неутихающим сердцем я смиренно наблюдаю за тем, как он садится в машину и уезжает.

Перевожу дыхание и подхожу к автомобилю Чарушина. Ни он, ни Лиза не говорят ни слова, когда я забираюсь на заднее сиденье. Молча едем в ресторан, в котором Людмила Владимировна организовывает поминальный обед. На самом деле никому из нас туда не хочется, но должен же кто-то прийти.

Так кто, если не мы?

В зале действительно очень мало людей оказывается. Наверное, еще меньше, чем я ожидала. Игнорировать Георгиева становится непосильной задачей. Хоть он и сидит за другим столом, но, так получается, что прямо напротив меня. Как ни подниму взгляд, так и натыкаюсь.

За нашим столом почти не разговаривают. Да и не едят особо. Только после вина что-то вяло жуют. Но, тем не менее, я узнаю от Дани, что позавчера Сашиному отцу были предъявлены обвинения и до рассмотрения дела в суде, которое назначили на конец января, мерой пресечения избрали только подписку о невыезде.

– А что так слабо? – удивляется Фильфиневич.

– Слабо – в силу того, что ему вроде как необходимо мотаться по клиникам после ранения и проходить реабилитацию.

– Ну-ну…

Я в этот момент поднимаю взгляд и замечаю, как Саша извиняется, поднимается из-за стола и выходит из зала. Не могу не встать и не пойти следом.

Завтра я улечу в Париж. Вдруг нам больше никогда не удастся увидеться? Вдруг это наша последняя встреча? Вдруг это мой единственный шанс объясниться?

Но едва мы оказываемся вдвоем на террасе, я осознаю, что застрявшее в моем горле дыхание лишает меня возможности говорить.

Услышав хлопок закрывшейся за мной двери, Георгиев оборачивается. При виде меня он лишь слегка хмурится, у меня же напрочь исчезает способность дышать.

На улице минус, а я ощущаю, как по телу стремительно распространяется жар. Когда теплеют щеки, и я понимаю, что они краснеют, мне становится настолько неловко, как не было никогда прежде с Сашей. Хоть под землю проваливайся!

Не знаю, что и было бы, если бы мой взгляд в этот момент не скользнул вниз и не распознал в руках Георгиева сигарету.

Негодование заставляет меня сделать резкий вдох.

– Ты куришь? – интересуюсь как можно сдержаннее, едва только легкие заполняются кислородом. – Нельзя же…

Сердце гулко стучит в ушах, голос вибрирует, кожа горит, а я пытаюсь делать вид, что спокойна. Цирк.

– Пока не курю, – отзывается Саша. – Сигарета не подожжена.

От звуков его хриплого голоса по моему распаленному телу проступают мурашки. И в этот раз я теряю не только способность говорить, но и почву под ногами. Хватаюсь за металлические перила, не замечая, как от контакта с ними под кожу мне пробираются ледяные стрелы. Мне просто нужно держаться. И, наверное, не стоило пить на голодный желудок вино. Сейчас, после всех переворотов, внутри становится болезненно и мутно.

Молчим. Напряженно смотрим друг на друга. Взгляд Георгиева постепенно становится жгучим, способным спалить меня дотла. Но он так и не утруждается хоть что-нибудь сказать мне.

– Саша… – наконец, выдыхаю я. Взволнованно и отрывисто, однако это уже неважно. Смотрю в его глаза и тарабаню: – Я бы хотела объясниться, пожалуйста! Понимаешь, когда этот человек написал мне и сказал, что на тебя готовят покушение… Когда он сказал, что нельзя никому говорить… Когда он сказал, что ни Градский, ни Полторацкий никогда не просчитают, где и когда это произойдет… Когда он сказал, что им нужны лишь мои показания против твоей матери в деле о похищении, чтобы остались чистыми другие… Я приняла все это за чистую монету! – говорю негромко, но порывисто, буквально задыхаясь от запала. – Все потому, что к тому моменту уже была так адски накручена, ты не представляешь просто! Мне снилось, как тебя ранят… Мне снилось, как ты умираешь… Мне снилось, что тебя уже нет в этом мире! Я все это уже проживала… Много раз… Это стало назойливым страхом, с которым я в один момент не смогла справиться… – не замечаю, как из глаз начинают лететь слезы. – Мне очень жаль… В тот миг я не понимала, что на самом деле подставляю тебя… Мне очень-очень жаль… Я прошу… Прошу у тебя прощения за это… – выдаю, попеременно хватая ртом воздух. – Я понимаю, что ты имеешь право злиться на меня… Но мне очень бы этого не хотелось… Если ты сможешь простить…

– Хватит, – грубо перебивает меня он. – Я никогда из-за этого не злился. Успокойся. И забудь. Это в прошлом. Все в прошлом.

Я сглатываю. Подбираю пальцами продолжающие сбегать по щекам слезы. Смотрю на Сашу и пытаюсь осознать сказанные им слова.

«Все в прошлом…»

От шока мои глаза высыхают.

Он, конечно, прав. Просто… Я не знаю, как это все забыть.

Смотрю и смотрю на него... Смотрю… Вижу в глубинах его темных глаз невероятные по своей силе эмоции. Но внешне он – глыба.

«Все в прошлом…»

Мое сердце колотится уже просто бешено.

– В чем причина тогда? – выдыхаю я. Понимаю, что не стоит спрашивать. Но я не могу сдержаться. – Почему ты запретил мне приходить? Не хотел видеть?

Умерла – так умерла. Лучше горькая правда, чем вечные терзания в поисках ответов.

Его взгляд становится тяжелым.

А меня охватывает целая буря чувств. Страх, стыд, отчаяние, тоска, боль.

– Не мог, – толкает он так же сухо и сипло.

– В каком смысле?

– Давай не здесь, – выдыхает уже резковато.

Мне хочется спросить: «А где? Ты ведь меня избегаешь?»

Но я прикусываю губу и отворачиваюсь.

Сердце как будто душится и кричит от боли. И я просто не знаю, как с этим жить дальше.

– Возвращайся в зал. Холодно.

«Твой тон холоднее…» – думаю я.

А на деле киваю. Еще раз провожу ладонями по лицу, разворачиваюсь и иду. Слышу, что Георгиев следом шагает, но не оборачиваюсь.