Леонард и Голодный Пол - Хешин Ронан. Страница 5

Голодный Пол наморщил лоб.

— Честно говоря, расширение Вселенной меня очень расстраивает. Как будто мать-природа желает выпихнуть все из всего. Как-то не по-матерински. Вселенная могла бы себе расширяться сколько хочет, но она расширяется, уходя от нас, оставляя людей в еще большем одиночестве, и наш мир кажется нам все меньше.

Друзья надолго замолчали — им всегда было приятно помолчать вдвоем. Они могли долго и спокойно сидеть просто так, не чувствуя необходимости срочно вернуться к прерванному занятию и позволяя тишине растаять, когда придет время. Однако на этот раз неожиданная импровизация Голодного Пола на тему астрофизики пробудила в душе Леонарда меланхолию. Спустя несколько недель после смерти матери он почувствовал, что его собственная вселенная явно начала скукоживаться. По вечерам у него было меньше дел, его общение с людьми стало более ограниченным, а мысли обращались куда-то в глубь него, рождая призрачную, туманную печаль. Когда Голодный Пол поднялся, чтобы снова поставить чайник и сполоснуть чашки, Леонард завел речь именно об этом.

— Может быть, не только Вселенная становится больше или меньше, — сказал он. — Вероятно, это относится и к нам тоже. Понимаешь, мы стареем, и жизни наши сжимаются.

— Что ты имеешь в виду?

— Дело в том, что в детстве мир казался огромным, устрашающе огромным. Школа была большая, взрослые были большие. Будущее представлялось большим. Но я начинаю чувствовать, что со временем я все дальше ухожу в гораздо меньший мир. Вижу снующих вокруг людей и задумываюсь: куда они бегут? Кого хотят встретить? У них такие наполненные жизни. И я пытаюсь вспомнить, была ли у меня когда-нибудь подобная жизнь?

Голодный Пол на мгновение задумался.

— Кажется, я тебя понимаю. Для меня громадность жизни всегда составляла проблему. Я три десятка лет протаптывал себе тропинку среди дикого леса, как и ты, в каком-то смысле. Может, эта тропинка местами узковата, но неужели же все так плохо?

— Дело не только во внешних обстоятельствах, — ответил Леонард. — Я чувствую, что сам уменьшился. Я чувствую, что стал тише и… невидимее, что ли. У меня такое чисто физическое ощущение, как будто моя жизнь втянулась вовнутрь. Одно цепляется за другое, и теперь мне думается, что если я ничего не предприму, то меня и в дальнейшем ждет такое же неполноценное, беззубое существование.

— По этому поводу можно много чего сказать. Как ты знаешь, я по своей природной склонности всегда скромно следовал Гиппократу: главное для меня — не навредить. И я предпочитаю держаться в стороне от мира. Прежде чем что-либо предпринять, я люблю остановиться, оглядеться и прислушаться, почти в точности следуя «Кодексу зеленого креста». Мне это помогает, и мои отношения с согражданами остаются бесконфликтными. Это гораздо лучше, чем пытаться оставить свой след в мире и в конце концов изуродовать его, — сказал Голодный Пол.

— Я не говорил, что собираюсь приковывать себя к решеткам или бросаться в полицейских бюстгальтерами, если вдруг ты так меня понял. Людей, выбравших этот путь, хватает и без меня. Но я определенно чувствую, что мне надо приоткрыть хоть немного двери и окна моей жизни.

Голодный Пол медлил, продержав свое диетическое печенье над чаем на долю секунды дольше, чем следовало, и размякший полумесяц упал на дно его кружки.

— Возможно, это и правильно, — ответил он. — Но суть в том, чтобы понять, сколько из этого мира можно впустить в себя до того, как наступит перебор. Вселенная, как нас учит Эдвин Хаббл, — это враждебное место.

— Да уж. Иногда нелегко понять, чего ты хочешь — то ли закричать, то ли зажать уши от крика, — проговорил Леонард.

Трудно сказать, был их разговор спровоцирован игрой «Яцзы» или нет, но он протекал, разрастаясь и разветвляясь, и одна мысль порождала другую. Возможно, они могли бы обсуждать эту тему весь вечер, будь она гипотетической. Но поскольку дело обстояло иначе, естественные паузы давали им возможность соотнести сказанное с собственной жизнью. Даже у близких друзей возникают мысли, которые должны созреть без участия посторонних.

Они допили чай и пришли к невысказанному вслух согласию, что вечерняя игра, после которой остались карточки с запутанным счетом, удалась и пора расходиться.

Леонард заглянул в гостиную, чтобы попрощаться. Хелен закончила складывать пазл «Лилии» — картину Моне, о которой Леонард писал в энциклопедии «Мир искусства», — и теперь обсуждала с Грейс, сестрой Голодного Пола, каких диджеев лучше нанять на свадьбу. Питер с ангельским терпением снова поставил телевизор на паузу и попрощался с Леонардом, подняв вверх оба больших пальца.

Голодный Пол проводил друга до двери.

— Доброй ночи, — сказал Леонард.

— Доброй ночи, Леонард, — ответил Голодный Пол, запахнув у горла свой банно-дзюдоистский халат, словно опасаясь простудиться.

Оба они невольно подняли головы и уперлись взглядом в черную, как чернила, Вселенную, ту самую, о которой только что говорили, и гигантский фонарь луны лил свет на ползущих поперек подъездной дорожки улиток. Леонард перешагнул через них и пошел домой, мысленно унося с собой сказанное вечером — все то, что он сам понимал лишь смутно.

Глава 3

Римляне

На следующий день на работе Леонард пытался спасти главу о римлянах в Британии. Первый кусок правки пришел от автора-куратора решительно искромсанный и испещренный красным. Когда Леонард принял все предложенные исправления, только чтобы посмотреть, как это будет выглядеть, количество слов сократилось настолько, что весь текст можно было бы поместить на бумажную полоску с предсказанием, запеченную в китайское печенье.

В одном из примечаний дама писала: «Мы можем здесь сказать что-нибудь оригинальное?» В другом спросила: «Разве кто-то так говорит?» Такого рода реакция, демонстрирующая плохо скрываемое раздражение, была обычной со стороны авторов-кураторов, которые, конечно, разбирались в существе вопроса, но плохо понимали, как работает детское сознание и каковы чувства пишущего человека. Такой пинг-понг переделок требовал проявлять гораздо больше смирения, чем следовало бы. Часто Леонарду казалось, что ему платят за терпение. Трудно создать прекрасное произведение, когда понимаешь, что все твои хорошие идеи будут либо не поняты и отвергнуты, либо приняты и присвоены кем-то другим. Леонард пытался не забывать совет, который когда-то дала ему мать: относиться к работе серьезно, но не принимать близко к сердцу.

Вообще, детские энциклопедии по истории не пользовались такой популярностью и не обладали таким же высоким качеством, как другие научно-популярные книги. Лучшие иллюстраторы с большим удовольствием рисовали для книжек о динозаврах (если художники предпочитали творить на бумаге) или о космосе (если им нравилась компьютерная графика). Исторические энциклопедии в основном привлекали иллюстраторов не столь талантливых. Один парень мог рисовать только людей, которые смотрят со страницы прямо на читателя, из-за чего батальные сцены выглядели довольно комично. Другой не умел изображать людей различных национальностей и поэтому всех рисовал несколько сердитыми, полагая, и не без оснований, что злой человек везде одинаковый.

Сами по себе римляне представляли особую проблему. Все, что выпадает на период до новой эры и идет к ее началу, практически невозможно объяснить детям. Звучит это так, словно ты уходишь назад во времени, потом приближаешься к нулю, а оттуда движешься вперед, что не очень понятно для детей, которые ведут отсчет времени от одного своего дня рождения до другого. Кроме того, трудно использовать длинные и сложные для восприятия римские имена, особенно если учесть, что Астерикс и «Монти Пайтон» уже нашли применение всем приличным шуточным прозвищам. А ведь это и в самом деле единственный выход из данной ситуации. Да, конечно, существует обычный перечень фактов о латыни, акведуках, прямых дорогах и рабах, но про них уже столько всего рассказано, что такой текст не идет ни в какое сравнение с повествованием о кровожадном тираннозавре или взрыве сверхновой звезды.