Приручить Сатану (СИ) - Бекас Софья. Страница 65

Все, кто был знаком с Писателем, знали, что он пишет «Поэму» — собственно, больше он ничего не писал, — которая, в свою очередь, должна была стать даром (слово «подарок» было бы тут крайне неуместно) некой загадочной особе, в которую был влюблён Писатель. Кем была эта счастливица и существовала ли она вообще, оставалось неясным; однажды на вопрос Евы, кому он посвятит свою «Поэму», Писатель ответил: «Любви, mon amie, любви, кому же ещё? Этому поистине волшебному чувству, которое испокон веков заставляет крутиться нашу планету, и никому более». Других подробностей, так же как и о его прошлом, Ева добиться не смогла.

Сама по себе «Поэма» тоже была весьма своеобразна: как такового сюжета в ней не было, так что Ева очень сильно сомневалась, закончит ли её когда-нибудь Писатель. У неё не было ни начала, ни конца; после любого четверостишия можно было поставить точку, и всё звучало бы более чем завершённо, но Писатель упорно ставил точку с запятой и продолжал писать, но от этого повествование не выглядело раздутым или затянутым: каждый элемент в ней выглядел на своём месте, как в волшебной головоломке, где, сколько бы частей ни было, она всё равно сложится в единую фигуру. За те года, что Писатель сочинял свою «Поэму» (а он начал писать её ещё до поступления в больницу Николая Чудотворца), она стала его смыслом жизни: страшно было представить, что произошло бы, если бы «Поэма» вдруг исчезла — наверное, сам Писатель исчез бы вместе с ней. Но он предпочитал об этом не думать.

Писатель вежливо попросил Еву не мешать ему, и девушка, от нечего делать, уставилась в экран телевизора, по которому показывали всем хорошо знакомую комедию. Персонал больницы всегда старался показывать что-нибудь нейтрально-положительное, чтобы пациенты могли отвлечься от внутренних проблем и настроить себя на позитивный лад, и в большинстве случаев это действительно помогало.

— Подойди, подойди, пожалуйста, ну подойди, подойди ближе, подойди, подойди, подойди, подойди, пожалуйста, подойди, ну же, я к тебе обращаюсь, подойди, подойди… — заговорил тихо, но отчётливо чей-то монотонный голос. Ева осторожно посмотрела по сторонам, но того, кто бы звал её, не увидела, и вернулась к телевизору.

— Подойди, подойди, подойди, всего на пару минут, подойди, подойди, подойди, подойди, нам надо поговорить, подойди, подойди, подойди, умоляю, мы быстро…

Ева незаметно оглядела всех, кто сидел в гостиной: справа от неё Писатель что-то неустанно строчил в своём блокноте, но он молчал; впереди них, на таком же небольшом диванчике сидела пара теней и о чём-то тихо разговаривала между собой, но было непохоже, чтобы кто-то из них звал её; остальные тени сидели по одиночке и молча смотрели фильм. Голос не замолкал, причём, судя по звуку, он был здесь, в этой комнате. Ева осторожно поднялась с дивана и подошла к двум беседующим теням, наклонив голову так, чтобы её ухо было на уровне их ртов; те сразу замолчали, в отличие от голоса, который всё так же настойчиво кого-то звал. Ева, тихо извинившись, отошла от теней, и те продолжили свою беседу.

Голос не унимался. Ева уже выглянула в коридоры, идущие в две противоположные от гостиной стороны, но в них не было никого, кто бы мог её звать. Вернувшись на своё место рядом с Писателем, Ева постаралась игнорировать неприятный голос, но это оказалось довольно трудно, и через некоторое время девушка была уже на взводе, потому что постоянное монотонное бормотание действовало на нервы. Вдруг взгляд Евы случайно упал на узкий высокий шкафчик, стоящий в углу гостиной. Сначала девушка подумала, что ей показалось, но чем дольше она на него смотрела, тем отчётливее видела, как что-то мелькает в нём, будто шевелится. Ева поднялась с диванчика и медленно подошла к шкафу. В нём совершенно точно стоял человек, потому что в узком просвете между дверцами, как картинки в проекторе, быстро сменяли друг друга разные части лица: глаз, нос, губы, ухо, снова глаз, на этот раз другой, волосы, нос, зубы, опять ухо, только правое, а не левое, язык, бровь, глаз… Бормотание шло оттуда. Ева резко распахнула дверцы, ожидая увидеть внутри человека, но шкаф оказался пуст, а голос мгновенно замолчал. Девушка подозрительно осмотрела его, словно в нём могла быть какая-то потайная ниша, в которую бы спрятался человек, но все стенки в нём были наглухо приколочены одна к другой и совсем не двигались. Ева неуверенно закрыла шкаф, и в нём тут же снова замелькали странные картинки: губы, нос, бровь, глаз, ухо… «Подойди, подойди, подойди, подойди», — с новой силой забормотал голос прямо перед ней. Ева с досадой распахнула дверцы шкафа, желая успеть за фантомом, но тот опять исчез, будто его и не было.

Открыв и закрыв шкаф ещё несколько раз, Ева поняла, что это бессмысленное занятие и избавиться от надоедливого голоса в голове не получится до следующего приёма лекарств. Попрощавшись с Писателем, который в творческом порыве буркнул в ответ только что-то тихое и неразборчивое, Ева отправилась бродить по этажам в поисках Шута. Шут на то и был Шутом, что с ним вряд ли когда-нибудь могло стать скучно: он постоянно шутил и вытворял всяческие трюки, прямо как в цирке, балагурил, не упускал возможности позаигрывать с девушками, так же как и сбежать из больницы. Его шутки были действительно смешными, а смех искренним, и даже Амнезис, человек по натуре пессимистичный и склонный к унынию, рядом с ним начинал улыбаться. Шут вёл свои «представления» в прямом смысле слова круглосуточно: после насыщенного дня, в течение которого у него ни на мгновение не закрывался рот, Шут засыпал и продолжал «концерты» ночью, а именно громко разговаривал во сне или даже ходил по больничным коридорам. Казалось, что нет ни одной души, способной устоять перед обаянием Шута и не улыбнуться его юмору, но именно ею когда-то стала Ева. Дело в том, что однажды Дуня рассказала девушке причину подобного поведения: до того, как Шут попал в больницу Николая Чудотворца, он действительно работал в местном цирке; на одной из репетиций произошёл несчастный случай, после которого у Шута диагностировали синдром Туретта*. Доподлинно неизвестно, травма ли спровоцировала у Шута его генетическое заболевание, или это было совпадение, однако с тех пор Шут вёл представления не в цирке, а в стенах больницы Николая Чудотворца.

Первое правило, которым всегда пользовалась Ева, было таким: если хочешь найти Шута, он сам тебя найдёт. Это правило пока ещё ни разу не подводило её, и, побродив минут пять по коридорам больницы, Ева наткнулась на него в холле, где, надо сказать, бывала довольно редко, в отличие от Шута. Шут стоял за железными турникетами и показывал собравшимся за оградой детям представление, в котором он, кажется, о чём-то спорил с собственной рукой. Неизвестно, чувствовал ли Шут на себе мрачный взгляд охранника, который, по всей видимости, уже успел познакомиться с ним и его плутовскими выходками, но вёл он себя, как обычно, непринуждённо, развлекая всех вокруг и себя в том числе. Ева остановилась неподалёку и, облокотившись плечом о стену, с лёгкой улыбкой на лице стала смотреть на его ужимки и прыжки. «Детям нравится, а это самое главное», — подумала она, и в тот же момент кто-то из взрослых позвал детей за собой; Шут махнул им на прощание рукой и только тогда увидел Еву.

— Да ну, — протянул Шут и, сделав в воздухе антраша**, опустился рядом с девушкой (стоит отметить, что Шут всегда ходил, будто танцевал: в его случае это было одним из проявлений синдрома Туретта). — Скажи честно, ты всё-таки решила бежать со мной.

— Надеюсь, ты не особо расстроишься, если я скажу «нет», потому что меня выжили из палаты собственные тараканы.

— Снова кровать кишит шестилапыми существами?

— Нет, на этот раз пончики с червями, — от мысли о сегодняшнем несостоявшимся завтраке Еву передёрнуло.

— О, так ты голодная? Могу угостить тебя прелестными котлетами из опарышей, — как ни в чём не бывало продолжал Шут, ловко уворачиваясь от щелбана Евы. — Заморишь червячка.

— Благодарю, не стоит, лучше сходи со мной на четвёртый этаж и посмотри, кто сидит в шкафу.