Ворон и ветвь - Арнаутова Дана "Твиллайт". Страница 70

– Гвениар…

Голос королевы полон сладкого яда.

– Гвениар, не говорила ли я об осторожности? Разве не велела я тебе быть учтивым в словах и поступках?

Мальчишка оборачивается к ней и съеживается, наткнувшись на строгий взгляд. Велела привести меня, дала мое полное имя… И была рядом, ожидая, пока Вьюночек напросится на неприятности. Забавно… Я действительно должен был сломаться или это очередные тени, призванные скрывать что-то еще? Я улыбаюсь.

– Гвениар, да? Я запомню, господин мой Вьюнок…

Вот теперь его усмешка совсем блекнет. А Вереск переводит взгляд на меня, излучая величие и милость. Луна играет на морозном узоре короны в ее волосах, серебрит кружево перчаток. Мне больше нравилось, как сидхе одевались раньше, когда королева не считала бесчестьем ткать рубашки королю, как любая из их подданных. Отрава человеческой роскоши, но не человеческого мастерства. Шелк ее платья никогда не касался прялки, кружево не плясало на спицах. Прочная мягкость паутины, упругий шелест трав, отблески росы, краски цветочных лепестков и блеск птичьих перьев – вот нынче ткань для платьев Высокого Двора. И много-много гламора. Неудивительно, что боги оставили народ, лгущий сам себе величайшей ложью – ленью, бахвальством и трусостью.

– Мои извинения, Керен Боярышник. Не сочти оскорблением невольную обиду, причиненную моим пажом.

Ах, так Вьюночек – паж. Это означает: не трогай – мое? Или: не трогай без разрешения?

– Что до поздравлений, я предпочла бы услышать их не от изгнанника, а от рыцаря моего двора, – ласково говорит Вереск.

– Не сомневаюсь, у вашего величества множество достойных рыцарей, готовых и на поздравления тоже, – вежливо откликаюсь я.

Мы смотрим друг на друга и улыбаемся. Но я улыбку Вереск вижу, а вот ее свита – нет.

– Светлейшая госпожа, – негромко отзывается тот, что справа. – Кажется, кому-то здесь неплохо бы напомнить о манерах.

Будь я чистокровным – различил бы узор на его плаще. Но, кажется, это не дубовые листья. Значит, не королевский клан, простой придворный.

Вместо ответа Вереск чуть-чуть наклоняется ко мне с седла.

– Я же извинилась. Так и будешь злиться, Керен?

Злиться на тебя невозможно, моя прелесть. Таких, как ты, нужно только убивать. Быстро, осторожно и желательно издали. Впрочем, таких, как я, – тем более.

Ненависти в глазах твоей свиты хватило бы на котел драконьего яда, и еще останется перетравить всех крыс в кэрне Звездных холмов. И каждый из них, не сомневаюсь, слышал мое имя, услужливо выкрикнутое Вьюночком. Твои ручные волки меня сейчас на ленты могут покромсать. Или содрать шкуру без ножа, чтобы постелить ее перед твоим порогом. Не говоря уж о том, чтобы забрать в кэрн, что куда хуже.

– Пожалуй, не буду, – легко соглашаюсь я. – Если светлейшая королева исполнит обещание, что дала когда-то.

Вереск удивленно выгибает бровь. Двое справа хмурятся, не понимая, но насторожившись. Левый пытается убить меня взглядом.

– Обещание… – тянет Вереск.

– Верно, светлейшая королева, обещание. Правда, его давала дама Вереск из Лунного кэрна рыцарю Боярышнику. Вспомнит ли о нем королева перед изгнанником?

Вереск закусывает губку, потом мило улыбается, чуть сморщив носик.

– Даже и не знаю: то ли слишком много я обещала тебе, Керен, то ли слишком мало… Но отказываться от обещанного не к моей чести, помню я о нем или нет. Говори, прошу тебя.

– Светлейшая королева, – снова вмешивается тот, что справа. – Что бы вы ни обещали, это в прошлом… Клятвы, данные изгою, недействительны.

– Он не тот, кому вы клялись, моя госпожа, – подает голос левый, кривя губы.

Третий молча смыкает пальцы на эфесе меча. Какое трогательное единодушие! Вьюнок, чуя неладное, замирает у стремени Вереск, не сводя с меня широко распахнутых глаз…

– А ваша свита, похоже, уверена, что их королева могла дать обещание, способное замарать ее честь, – негромко отвечаю я, глядя только на нее. – Пять дюжин лет назад дама Вереск поклялась подарить мне три танца под сиянием полной луны. Всего лишь. Воспоминания об одном танце уже греют мне сердце. Я же, в ответ, тоже обещал ей нечто…

И это нечто стоило мне, юному недоумку, достаточно дорого. Но еще дороже эти воспоминания обойдутся Вереск, если я сейчас продолжу. Трое высокородных свидетелей – больше чем достаточно для суда фэйри. Они должны были увидеть, что я сделаю с Вьюнком? Или поклясться перед королем, что Вереск вела себя хорошо на свидании с человеческим отродьем-полукровкой? Ну, так лезвием можно с двух сторон порезаться. Двое справа, плюс Вьюнок, плюс тот, что слева… И все смогут подтвердить, что я говорил только правду.

– Разве я отказывалась от своих обещаний, мой рыцарь? – светло и нежно улыбается Вереск, соскальзывая с седла. – Дамой или королевой, я всегда готова выполнить их…

Рукава накидки взлетают в воздух, серебристый мех – он хоть настоящий? – опускается на руки ошарашенного Вьюнка. Вереск стоит посреди листьев мандрагоры, топча бархатную зелень, и задорно улыбается мне. Парчовые башмачки, низкий вырез в кружеве… Ей ли бояться предзимнего холода? Сколько пауков ткали ее платье в темных закоулках кэрна? Хорошо ли греют ложь и гламор?

– Где же музыка, Керен?

– Увы, ваша свита захватила мечи вместо лютен и флейт, – усмехаюсь я, делая шаг ей навстречу. – Что за времена настали, если на поляне собрались пятеро фэйри и даже дудочки ни у одного не найдется?

– Пятеро с половиной, – язвительно откликается тот, что стоял слева от Вереск. – Или ты себя не посчитал?

– Нет, я двоих из вас посчитал по половинке, – в тон ему отзываюсь я. – Будем уточнять, кого именно, господин мой Терновник?

Не дожидаясь ответа, я любуюсь Вереск, замершей между мной и своими спутниками. Луна обливает ее тонкой жемчужной пленкой, серебря волосы, обнаженные до плеч руки, отражаясь в расширенных зрачках. Стоит ей сказать слово – и меня порвут на куски. Ах, как ей это нравится!

– Светлейшая госпожа… – сдавленно доносится слева. – Позвольте…

– Не позволю, – весело говорит Вереск. – Раньше надо было вспоминать былое. Или вы хотите оставить меня в долгу перед родом Боярышника?

Она улыбается, чуть склонив головку набок. Словно и не было этой полусотни лет: что ей, высокородной сидхе, какие-то полвека? Я и то ничуть не постарел.

– Так что же с музыкой?

– Для вас, госпожа, музыка всегда звучит в моем сердце.

– Разве у каждого она не своя? Как же танцевать в такт? – проводит язычком по капризной нижней губке Вереск.

– Вот и проверим, сможем ли попасть в один ритм, госпожа моя…

Я подаю ей руку, кончики пальцев встречаются. Розмарином и лавандой веет от ее волос: прохладный, свежий запах горьких трав. Быстрым был путь от кэрна, аромат только начал раскрываться от тепла кожи. Мои духи, первые, что я счел достойными ее. Какой изысканный комплимент… Ценю, моя радость, и благодарен. Шаг влево, поворот…

– Госпожа, но не твоя, Керен.

– Что достойно сожаления, Вереск… Зато всем прочим повезло.

Поворот. Шаг вправо. Мой поклон, ее реверанс. Сияние улыбки, блеск темно-янтарных глаз. В янтарной смоле вязнут, Керен, застывают навсегда. Широкий круг – на всю поляну. Шаг, второй, раз-два, поворот… След гари стелется за нами по траве, набирая силу, как ручей весной. Ширится, струится. Сила следует по этому бездонному руслу, текущему сразу во всех мирах, прожигая себе дорогу. Темна и смутна древняя магия танца сидхе, и прервать его, когда круг начат, – оскорбление богов.

– Все зависит от тебя. Раньше ты звал меня по имени.

– Раньше и звезды светили ярче, и ручьи текли звонче. Торопишься, Вереск. Раз-два, поворот…

– Терновник просил у меня твою голову, – улыбается она невинно.

Терпкость можжевеловых ягод и горечь тополиных почек – в ее запахе. В голосе – тягучий отравленный мед. Я собирал для нее духи дюжину лет, с первой встречи. Хмельная черемуха, пьяный багульник, изысканные смолы востока… Не мне терять голову от собственной работы.