Грешная женщина - Афанасьев Анатолий Владимирович. Страница 18

— До гостиницы «Спорт». Десять тысяч.

— Я молча вышел из машины, открыл багажник и помог им загрузиться. Женщина была удивительно похожа на Нану Бригвадзе. Они оба устроились на заднем сиденье. В зеркальце мне было видно, как они смотрят друг на друга: родные люди, побывавшие в аду. Бывают взгляды, которые красноречивее слов, и лучше бы их не видеть постороннему.

Мужчина спросил, нельзя ли закурить.

— Да, да, конечно. Если не секрет, откуда спасаетесь?

Мужчина переглянулся с женой. Дружелюбно ответил:

— Мы из Тбилиси. Но уехали месяц назад.

— Тогда еще не было так страшно.

— Уже было страшно.

В зеркальце я заметил, как женщина сжала его руку.

— Вы грузин?

— Мы евреи. Что-нибудь имеете против?

— Против евреев?

— Мне так показалось.

— Я имею против русских. Они пожирают сами себя, как спятившие людоеды.

Женщина нежно гладила мужа по плечу. Видно, нервы у этого импозантного господина были на пределе.

— Миша, ты опять разволнуешься, тебе будет плохо. Молодой человек, пожалуйста, оставьте моего мужа в покое!

— Да нет, — заметил муж, — теперь чего волноваться. Никого уже не вразумишь. Взаимопонимание исключено. Скоро заговорит товарищ маузер.

Оказавшись молодым человеком, я не удержался от еще одного глупого вопроса:

— И в чьих же он будет руках?

— Вам это так важно? Сначала у одних, потом у других. — Он как-то по-доброму засмеялся. — Передел собственности, вот как это называется. Одна часть общества теряет рассудок от постоянного переедания, другая — от голода. Столкновение между ними неизбежно.

— Значит, надеяться не на что?

— Разве что на молитву.

Из дома позвонил Татьяне, но ее еще не было. Зато возле зеркала лежала голубенькая заколка для волос. Я ее зачем-то понюхал. Потом набрал Демин номер и услышал трезвый голос друга. Высокомерно он заявил, что наконец-то узнал мне истинную цену. Цена была такая, что Дема не видел смысла говорить со мной о таком важном предмете, как состояние его здоровья. Но все же признался, что чувствует себя так, будто его вынули из печки. Ни одного живого, не обугленного органа. Причина же, как ни странно, не водка, а поведение его любимой девушки Клары, которая, оказывается, похожа на меня тем, что не имеет никаких моральных принципов.

— Сашка тебе звонил? — поинтересовался я.

— Он занят наукой, ему некогда. Похоже, Сашка последний талантливый ученый, который не продался за доллары.

— Не хами. Я продался не за доллары, а за рубли.

Дема опять увлекся темой распутной Клары, из вежливости пришлось его слушать минут десять. Клара была то ли начинающей художницей, то ли музыкантшей и в бреду Деминых видений появлялась теперь все чаще. Он волочился за ней уже полгода и чем-то все же сумел приворожить, хотя она вовсе ему не подходила. Приятной, сумрачной внешности девица лет двадцати шести, себе на уме и с манерами утомленной жизнью светской красавицы. Когда Дема нас знакомил (в пивной «Аякс»), жеманно протянула ладошку и пискнула: «Много слышала об вас хорошего от Дмитрия». Она захаживала к нему в гости в холостяцкую квартиру и даже, по словам Демы, гладила рубашки. Это было похоже на правду: воротники его рубашек были все точно изжеваны коровой. В очередной раз она заглянула сегодня с утра. По словам все того же Демы, свидание протекало бурно. Похмельный Токарев вообще непредсказуем, как президент. Ему почудилось, что красавица явилась к нему с целью немедленного совокупления. Принявшись ее сразу по старой морской привычке лапать, он вдобавок обнаружил, что на ней нет лифчика. Уж это окончательно убедило его в намерениях дамы. Каково же было его удивление, когда дама оказала сопротивление, достойное кисти Шекспира. Она сражалась, как дикая кошка, исцарапала ему рожу и прокусила ухо.

— Как ты думаешь, не издевается ли она надо мной? — меланхолически закончил Дема грустный рассказ.

— Не надо быть боровом, — сказал я. — Не все женщины это любят, некоторые предпочитают деликатное обращение.

— Зачем же пришла без лифчика?

— Может, намекала, чтобы ты ей купил?

— У тебя выпить есть? — спросил Дема.

— Давай остановимся, приятель, а то угодим в психушку.

Мне хотелось поговорить с ним о Татьяне, но я не решился. Доброго от него все равно не услышишь. Еще минут пять мы потрепались ни о чем, а после я опять позвонил Татьяне, и опять ее не застал. Возможно, шеф уже вызвал ее к себе. Я же не знаю, какой у них график. Есть мне не хотелось, и я позвонил родителям. Сведения были неутешительными. Отец отчебучил новую штуку: воспользовавшись материным отсутствием (пошла в магазин), затеял чинить швейную машинку, но опрокинул ее себе на ногу, когда перетаскивал с места на место. Теперь левая нога у него от щиколотки и выше распухла, мать сделала ему йодный компресс, но он все время стонет и, кажется, не совсем в себе.

— В чем это выражается, что он не в себе?

— Да все Маньку просит принести, а это кошка наша, она сдохла, когда еще на старой квартире жили. Ты только в школу пошел.

В ее голосе вместо привычного причитания я различил подозрительный смешок, это меня насторожило.

— Дай ему снотворное на ночь. Завтра загляну с утра.

— Уж загляни, сынок, уж постарайся!

Заодно позвонил дочери, чтобы все вечерние неприятности собрать в кучу. Елочка сидела на чемоданах, на двенадцать ночи у нее был билет в Крым.

— Я надеялся, что образумишься, — сказал я, хотя вовсе ни на что не надеялся.

— А я надеялась, папочка, ты хоть разок позвонишь просто так, без занудства, без нотаций. Возьмешь и вдруг спросишь: как дела, мышонок? Знаешь, что я думаю? Наверное, когда мужчина достигает определенного возраста, он разучается говорить по-человечески.

Взаимное раздражение было уже привычным фоном в любом нашем разговоре, собственно, я и без разговора испытывал к дочери сложное чувство постоянного неудовольствия, замешанного на жалости и печали, причин для этого было множество, но, в сущности, ни одной. Скорее всего, как в отношениях большинства родителей со своими детьми, мы пытались доказать друг другу совершенно недоказуемое: она — щенячье право на духовную независимость, а я свои диктаторские полномочия.

— Позови мать, — попросил я. Тут же в трубке забулькал укоризненный Раисин голосок, и у меня появилось чувство, что в ухо забрался сверчок.

— Хоть я тебе не жена, — сказала Раиса, — но о дочери ты все же должен заботиться, верно?

— Я и забочусь.

— Нам нужно встретиться, это не телефонный разговор. К сожалению, все твои дурные качества ей передались. Она неуправляема и очень грубая.

— Была бы ты хорошая мать, не отпустила бы дочь на поругание.

Это справедливое замечание Раиса не услышала, потому что трубку перехватила Елочка:

— Пап, ну хоть ты ей скажи! Она совсем чокнулась со своим ментом.

— Выбирай выражения, когда говоришь о матери. Что еще за мент? У нее же был Петр Петрович.

— Ой, это новый, соседушка наш. В однокомнатной квартире живет. Полный обвал, но нашу мамочку чем-то ущучил.

— Сколько ему лет?

— Ой, да не думай об этом. Старый пердун, но мамочка ему в рот заглядывает. А он вбил в свою тупую башку, что имеет право меня воспитывать. Тебе бы его послушать хоть разок. Фруктик тот еще. Но пусть ко мне лучше не лезет. Предупреди мать. А то ведь я девица вспыльчивая, неукротимая. Пихну с лестницы, только пуговицы посыплются.

Слышно было, как Раиса в свою очередь отнимает у дочери трубку — визг, суматошные крики. Так жалко стало их обеих, незадачливых, родных моих девочек, слеза засвербила в глазу. Раиса на том конце провода победила, в трубке прозвучал ее гневный, с придыханием глас:

— Видишь, видишь, какое чудовище!

— Вижу… Но ты все же поменьше бы милиционеров дом приваживала. Ребенок ведь уже взрослый.

На этом разговор оборвался, видимо они там ухайдакали телефонный аппарат. Некоторое время я сидел в оторопи и ожидал знамения. В прежние годы оно являлось довольно часто. В ушах возникал звон, наподобие того, который предупреждает о поднятии черепного давления, потом на мгновение я как бы выпадал из реальности и очухивался обновленным, свежим, готовым к продолжению незамысловатых житейских ритуалов. Но сейчас в квартире было тихо и скорбно, как в подземелье. Сходство усиливал тонкий, жалобный вой, доносившийся из кладовой, где, по моему предположению, еще с зимы метался попавший в какую-то страшную ловушку домовой. Я встал, взял лыжную палку и со всей силы шарахнул по батарее. Вой тут же прекратился.