Садовник - Кортес Родриго. Страница 23

Те, кто это организовал, наверняка рассчитывали выставить поджог как результат возмущения народа речью кардинала Сегуры. Но если в других городах Испании этот номер успешно прошел, то здесь поджигатели явно оплошали. Как только люди увидели пожар, они кинулись его тушить. Кроме того, похоже было, что Хуан Хесус, помощник падре Франсиско, не только обнаружил поджигателя, но и боролся с ним. По крайней мере, именно так начальник полиции склонен был объяснить тот факт, что тела нашли рядом, почти в обнимку. И начальник полиции подозревал, что второй погибший — кто-то из приезжих, и скорее всего из анархистов.

К сожалению, это означало почти полную бесперспективность расследования. Те, кто его может опознать, на опознание не придут, а значит, будет на участке висеть неопознанный труп — позор на всю провинцию.

Вот в такой почти безвыходной ситуации и застала начальника полиции Кармен.

— Вот, — положила она ему на стол несколько машинописных листов.

— Что это? — с трудом оторвался от описания примет второго погибшего Мигель.

— Официальное заявление, — старательно проговаривая незнакомые слова, сказала Кармен. — Почти все подписали.

Мигель вздохнул, предложил кухарке присесть и вчитался в текст. Бог знает, кто им это написал, но бумага явно претендовала на серьезность. В доносе, обильно пересыпанном экономическими лозунгами о прибавочной стоимости и капитале, детально цитировались неоднократные ругательства сеньора Хуана Диего Эсперанса в адрес Республики (с большой буквы!) и Конституции (аналогично), а также перечислялись конкретные угрозы в адрес трудящихся (именно так: не прислуги — трудящихся!): «поставить на место», «всех перестрелять» и, само собой, «перевешать». А на последней, шестой по счету, странице красочно описывалась сцена уничтожения сеньором Хуаном Диего Эсперанса сделанной садовником Хосе Диасом Эстебаном клумбы в виде символа международного движения трудящихся, а именно красной звезды, и делался однозначный вывод: Эсперанса следует арестовать.

Мигель тяжело вздохнул и отложил стопку листков в сторону.

— Скажите, Кармен, — тихо произнес он, — только честно: кто вам это написал?

— Вы не имеете права спрашивать, — нахмурилась Кармен.

— А я вам скажу, — встал и прошелся по кабинету Мигель. — Написали арендаторы, потому что они спят и видят, как бы избавиться от сеньора полковника… Ведь так?

— Он плохой хозяин, — опустила голову Кармен. — Все слышали, что он вчера кричал.

— По-вашему, раз кричал, значит, и убил?

— Он стрелял, — уперлась Кармен. — И в доме, и в саду. А утром нашего Хосе нигде не оказалось.

— А если я скажу, что ваш садовник погиб сам, когда поджигал храм? У меня как раз есть одно неопознанное тело… — парировал Мигель и вдруг понял, что это действительно может быть так.

— Хосе Диас Эстебан — честный католик, — упрямо мотнула головой Кармен. — А сеньор полковник ему угрожал, и все это слышали.

Мигель снова принялся объяснять, что старик только с виду грозный, а если просмотреть полицейские протоколы, то выяснится, что за двадцать минувших лет он и мухи не обидел, но сам уже думал о другом. Если садовник действительно исчез, то, может быть, единственный неопознанный в сгоревшем храме труп — это он и есть? Версия выглядела соблазнительно.

Некоторое время он еще по инерции препирался, а потом неожиданно кивнул:

— Ладно, Кармен, едем к полковнику. Разбираться так разбираться!

Понятно, что Кармен садиться в машину к начальнику полиции не рискнула, и до усадьбы семьи Эсперанса лейтенант добирался в одиночестве. Поставил свою «Испано-суизу» у ворот, но неожиданно для себя оказался не в гостиной хозяина, а в плотном кольце окружившей его прислуги. Это было как-то странно, но, похоже, здесь уже никто не боялся потерять работу.

Ему выложили все: и то, какой Хосе был исполнительный, и то, как мало платил ему сеньор Эсперанса, и про угрозы, и зачем-то про профсоюз… и где-то лишь через час лейтенанту удалось вырваться, навестить злого, как черт, полковника и, взяв с собой выделенного им дворецкого, прорваться сквозь возбужденно гудящую толпу и осмотреть принадлежащий садовнику дом.

Собственно, смотреть здесь было нечего: маленькая комната, печка, земляной пол, деревянный настил вместо кровати да набитый соломой тюфяк.

«Черт! Не успел я вчера в камеру его закрыть!» — выругался Мигель и повернулся к дворецкому.

— А где мальчишка?

— В саду, где же еще? Работает.

— Он знает?

— Эти сучки уже все рассказали. Я спросил, как он будет без отца, а он только руки на груди скрестил и улыбается… Сами понимаете, лейтенант, убогий — он и есть убогий.

— М-да… придется в приют определять, — почесал в затылке Мигель.

— Вы, главное, господин лейтенант, это бабье не слушайте, — молитвенно сложил руки дворецкий, — никого сеньор полковник не убивал; господа Эсперанса очень добрые господа и всегда такими были…

— А это уж кому как… — улыбнулся Мигель.

Тем же вечером сеньор Рохо плотно насел на своего начальника полиции.

— Как хочешь, Мигель, но в моем городе я накалять обстановку не позволю, — прямо заявил он.

— И чего вы хотите? — так же прямо спросил Мигель.

— Что это за разговоры о поджоге? У тебя что, подозреваемые уже есть?

— Скорее всего, это сделали анархисты, — пожал плечами Мигель. — Но у меня есть и конкретный подозреваемый. Правда, он пока не опознан, но, судя по тому, что одновременно с пожаром пропал только один человек, можно предположить, что это — садовник семьи Эсперанса.

— Хосе — кристально честный человек! — вскричал алькальд. — Полковник Эсперанса дал о нем самые лестные отзывы!

— А по моим сведениям, он торговал спиртным… И я уже подал на него в розыск. На всякий случай.

— Вот что, Санчес, — с чувством произнес алькальд. — Может быть, ты еще слишком молод, чтобы понять это, но поверь, страна на пороге гражданской войны.

— И что?

— Да ничего! — снова заорал алькальд. — Если ты думаешь, что я позволю тебе сталкивать людей лбами, то ты глубоко заблуждаешься! Не позволю!

Мигель терпеливо слушал.

Алькальд пробежался по кабинету и вдруг остановился прямо напротив лейтенанта.

— Знаешь, Санчес, — выдохнул он. — Хочешь доказать всем, что ты самый честный, — черт с тобой! Делай что хочешь. Но не дай бог, если ты еще хоть раз оступишься! Раздавлю!

На следующий день Себастьяна впервые за весь год позвали в господский дом. Посланный за ним дворецкий долго объяснял немому мальчишке, чего от него хотят господа, но так и не объяснил, а потому просто взял за руку и привел. И когда Себастьян зашел в гостиную и увидел, что вся семья Эсперанса в сборе, в его груди шевельнулась тревога.

— Становись здесь, сын мой, — подозвал сына садовника падре Франсиско и по возможности простыми словами попытался объяснить, что сейчас он отслужит мессу за упокой души его отца Хосе Диаса Эстебана, пытавшегося потушить случайно возникший в храме пожар и героически погибшего вместе с верным слугой церкви Хуаном Хесусом.

Себастьян напряженно слушал, но по какой причине его отец заслужил неслыханную честь быть оплаканным семьей Эсперанса, сообразить так и не сумел. А когда падре Франсиско, быстренько отслужив на латыни мессу, перешел к собственно проповеди и опять-таки по возможности простыми словами начал рассказывать о том великом вознаграждении, которое ждет всех истых тружеников, когда господь призовет их в свой Эдем, сын садовника внезапно побледнел и весь превратился в слух.

Он вдруг начал узнавать те самые слова истины, о которой слышал там, на самом краю жизни и смерти. Оказалось, он помнил их! Почти дословно…

Он снова слышал эти слова о том, что лишь те из агнцев божиих, кто с чистым сердцем и мозолистыми от трудов руками стремится воссоздать Эдем на земле, встанут справа от Иисуса на Страшном суде. Ибо только им, детям божиим, голубям и голубицам с кротким сердцем, надлежит унаследовать землю и вечно наслаждаться плодами райских садов.