Тиран в шелковых перчатках - Габриэль Мариус. Страница 51

— Хорошо выглядишь, — вскользь бросил Амори, закуривая сигарету. Было заметно, что ему неинтересно ее рассматривать, его взгляд рассеянно скользил по залу. «Мне никогда не удавалось полностью завладеть его вниманием, — с горечью подумала Купер. — И уже не удастся».

— Ты тоже, — ответила она, но это в лучшем случае было полуправдой. Теперь, когда она присмотрелась к нему вблизи, стало очевидно, что Амори сильно исхудал, и, хотя это не нанесло сильного урона его красоте, вид у него был изможденный. Щеки глубоко вваливались, когда он затягивался сигаретой.

— Где ты был? — спросила она.

Он выдохнул дым:

— Я был в концлагере в Германии.

Купер вспомнились рассказы Катрин.

— Да, ты писал мне оттуда. Наверное, там было ужасно.

— На самом деле там было потрясающе. — Глаза Амори загорелись нездоровым огнем. — Я сейчас как раз еду обратно.

— Ты все еще собираешь материал для публикации?

— Я собираю его уже не одну неделю. За эту статью я точно получу Пулитцеровскую премию. — Им принесли вино, и он разлил его в пузатые бокалы. Купер прихлебывала вино маленькими глотками; Амори пил его, как воду, не отрываясь. — Это грандиозная история, бесконечная. Постоянно вскрываются все новые и новые подробности.

— Подробности чего?

— Всего. После того как мы расстались, я попросился на передовую. Мы были участниками и свидетелями тяжелейших боев. Люди гибли каждый день, наши потери были огромны. Офицеры выжимали из нас все соки. Мы пытались опередить русских на подступах к Берлину. Я был приписан к сто пятьдесят седьмому пехотному полку, когда мы освободили концлагерь. Он был огромным и расползался во все стороны. Вонь от того места чувствовалась за милю. — Амори снова наполнил свой бокал. — Трупы были навалены горами повсюду: в вагонах, в бараках, в газовых печах и крематориях. Не тела — скелеты. Некоторые из этих скелетов все еще передвигались, как будто им забыли сообщить, что они уже умерли.

— Я не хочу этого слышать, — тихо сказала Купер.

Он натянуто улыбнулся:

— Мы тоже не хотели этого видеть. А пришлось. Наших ребят, закаленных в боях ветеранов, выворачивало наизнанку, и они рыдали, как дети. Немцы все еще пытались сжечь очередную партию трупов, когда мы явились. Знаешь, что сделали наши сержанты? Они поставили эсэсовцев к стенке и расстреляли на месте. По-хорошему, те были военнопленными и умоляли пощадить их, но наши парни только перезаряжали магазины и палили по ним снова и снова.

— Господи…

— Пока не выросла еще одна гора трупов, на этот раз немецких. — Он прикурил от непотушенного окурка новую сигарету. — Я наблюдал за всем этим действом и спрашивал себя: а чем мы отличаемся от нацистов? Правосудие это или жестокий произвол?

— И каков был твой ответ?

— Ответ: такова человеческая природа. Таковы люди. — Амори засмеялся. Он выглядел, как обычно, невозмутимым, но в смехе зияла та же пустота, что и во взгляде, как будто он что-то безвозвратно утратил, лишился чего-то важного — не внешне, а глубоко внутри. — А потом к нам присоединились заключенные. Оружия мы им не дали, поэтому они убивали бывших надзирателей камнями, железными прутьями и даже голыми руками. Они убили нескольких женщин-охранниц, после того как сделали с ними кое-что похуже.

— Как ты мог на все это смотреть? — спросила Купер.

— Мы как будто попали в ад. Наши солдаты в страхе шарахались от заключенных — этих заморенных голодом людских развалин, которые цеплялись за них, умоляя о помощи, выпрашивая еду. А они отшатывались от них, будто те вовсе не были людьми. В общем, ты же видела фотографии.

— Да, я видела фотографии.

— Меня это потрясло до глубины души. Я наконец начал что-то понимать. Кончилось тем, что наши войска двинулись дальше, а я остался. Я стал специалистом по концентрационным лагерям. Я веду подробный перечень преступлений. — Он внезапно наклонился к Купер, вцепившись ей в руку горячими пальцами. Его фиалковый взгляд прожигал насквозь. — Лагеря беспредельны. Они поглощают тебя, как пылинку. Ты можешь идти дни напролет и все еще не выйти за территорию. Ты все еще будешь находиться в аду.

— Амори, этот опыт опустошил твою душу.

— Нет. Он сделал из меня человека. — Он снова резко рассмеялся. — Это навсегда меня излечило.

— От чего?

— От многих вещей, — коротко ответил он. — Я слишком много пил, тащил в постель любую девчонку, согласившуюся пойти со мной. В моей жизни ты была единственным сдерживающим фактором, без тебя я бы полностью утратил контроль над собой.

— А теперь ты его обрел? — с тревогой спросила она, глядя, как он откупоривает вторую бутылку.

— Да. Несомненно. — Он налил вина, не отрывая взгляда от бокала.

— Мне не нравится то, что я услышала. Это совсем на тебя не похоже.

— О, похоже, еще как!

Ты слишком много пьешь.

— Как только я вернусь туда, сразу прекращу. Там я не нуждаюсь в выпивке.

— Тебе не стоит туда возвращаться. Устрой себе передышку.

— Я должен продолжать. Мне нужно докопаться до истины. Понять, что нами движет. Всегда есть что-то большее. Мы вздернули коменданта лагеря на его собственной виселице. Я все это фотографировал. Каков поворот, а? Это заводит. — Его позабавило выражение ее лица. — Шокирована? Я нуждаюсь в шоке, Купер. Он заставляет меня чувствовать себя живым. Сейчас я опрашиваю священника. Он провел в лагере три года. Три года! Он не хочет раскалываться, но я вытрясу из него информацию. Это бесценные сведения! — Амори прикончил бутылку и потянулся за сумкой. — Мой поезд отходит. Мне нужно идти.

Они коротко попрощались. Она смотрела, как он пробирается к выходу из «Голубого поезда», раздвигая толпу плечами, и до нее вдруг дошло, что Амори не задал ей ни одного вопроса о ней самой — чем она занимается, счастлива ли, все ли у нее хорошо. Когда-то она безумно его любила, но теперь как отрезало. Слишком много воды утекло с тех пор. Теперь она действительно стала частью его прошлого, так же как он — ее. Но в животе у нее все сжалось, пока она следила, как он исчезает из виду. Он показался ей не вполне психически здоровым. Купер почти жалела, что встретила его и поговорила с ним.

Купер довольно самоуверенно решила отправить историю Катрин Диор сразу в журнал «Лайф». Она не ждала никакого отклика. Но, к ее большому удивлению, от них очень скоро пришел ответ.

В «Лайфе» согласились принять и фотографии, и текст, правда, со значительными сокращениями и при условии, что они дополнят его фотографиями концлагеря, в котором находилась Катрин, и включат в серию из трех статей, которая будет называться «Истории из-за колючей проволоки». Ее часть обещали опубликовать за ее подписью.

Редактор, позвонивший из Штатов, рассыпался в комплиментах:

— Хорошая работа. Вам ведь известен девиз «Лай-фа» — «Увидеть мир вокруг, испытать и преодолеть опасности, смотреть сквозь стены, становиться ближе, находить друг друга, чувствовать»? И все это вам удалось, мисс Райли, и надеемся, удастся и в дальнейшем. Мы обещаем следить за вашими успехами.

Всего за несколько недель Купер сильно изменилась. Особенно глубокое воздействие на нее оказала Катрин Диор. Благодаря Катрин она поняла, насколько хрупка жизнь и каким недолговечным может быть счастье.

Отъезд Катрин из Парижа с мужчиной, которого та любит, но за которого никогда не сможет выйти замуж, заставил Купер испытать смешанные чувства. Жизнь несовершенна, но каждый заслуживает шанс на счастье. И нужно использовать этот шанс. Иногда приходится соглашаться на компромисс. И даже если ты когда-то совершил ошибку, это не означает, что ты обречен повторять ее вновь и вновь или без конца сталкиваться с ее последствиями.

Встреча с Амори тоже сильно ее напугала. Ужасно оказаться одиноким в этом мире — это может привести к самым вратам ада.

Как-то ночью, когда Купер лежала в постели (Гиацинта, как истинная леди, проявила деликатность и устроилась у нее в ногах), неожиданно зазвонил телефон. Она сняла трубку с надеждой, что звонит Генри. Это и вправду был он. Едва заслышав его голос, Купер разрыдалась.