Сердце старого Города (СИ) - Вель Софья. Страница 18

— Волчонка, здесь нельзя оставаться! У меня есть еда и деньги. Мы сможем выбраться! Сможем жить!

Волчонка неожиданно осмысленно помотала головой.

— Идем! — Не помогла даже сила. Цыганка оказалась неподъемной.

— Тебе что, медом здесь намазано?! — топнула в сердцах Солео. — Ну и оставайся одна!

Солео развернулась и пошла прочь, надеясь так образумить цыганку, но Волчонка побежала в противоположную сторону, к лесу и руинам, быстро теряясь из вида в высокой траве. Солео кинулась вслед за ребенком.

Глава Пятая. Зачарованный Край. Ночь в лесу

Поначалу Солео отчаянно звала Волчонку, то уговаривая, то бранясь. Но сумерки сменила ночь. Полная луна заливала лес тонким прозрачным светом, рождая фантом отражения. Казалось предметы потеряли вес и стали бестелесными, нечеткими копиями себя. Солео кралась между деревьев, отчаянно пытаясь понять, где безопасней: в чернильной, расплывчатой тени или в неверном белесом свете.

Не давая себе отчета, Солео шептала все знакомые молитвы, за жизнь в приюте их оказалось немало. Едва произносимые слова придавали храбрость сделать следующий шаг, но вскрик филина или шорох листвы заставлял сжаться, суеверно вспоминая, что против оборотней помогает серебро… А еще в приюте говорили, что если надеть вещи задом наперед, то леший тебя не тронет. Цепенея от страха, вязкого и тягучего, как патока, Солео вывернула передник наизнанку, на большее мужества не хватило.

Все сказки о волколаках и оборотнях всплыли в памяти, а происшествия последних дней не оставляли шанса усомниться в правдивости ночных кошмаров. Больше всего на свете Солео хотела оказаться в келье приюта, забраться с ногами на кровать и с замиранием сердца слушать страшилку, то и дело прячась под тонкое одеялко. Но, с ледяным осознанием действительности, девушка чувствовала себя не слушателем, а героем этой самой страшилки: в каждой неверной тени чудилась раскрытая волчья пасть или костлявая рука. Сказать даже слово вслух было невозможно жутко. Спазм свел горло.

Злая мысль, что маленькая мерзавка, Волчонка, похоже, и правда, дитя Сатаны, раз не боится разгуливать по лесу ночью одна, не раз уже наведывалась в голову. Вот как ее здесь искать?

Солео ушла бы из леса, но образ, заставлявший девушку не прекращать поиски, был сильнее. Она очень отчетливо, взаправду вспомнила тот далекий-предалекий день, когда, будучи еще девочкой, потерялась в лесу. Вспомнила жуткий страх и беспомощность, как цепенела душа, а Солео стояла и ревела, бесконечно натирая маленькими, крепко сжатыми кулачками глаза. И звала, и звала. Сколько она так плакала, пока ее не нашли охотники? Солео не могла ответить, тогда ее детский разум ощущал время вечностью. А что, если Волчонка сейчас так же сидит и трет кулаками глаза? Волчонка не плачет в голос, она будет только тихо поскуливать. Солео должна найти её — как бы страшно не было самой, Волчонке во сто крат хуже.

С какой-то момент подступающей паникой девушка осознала, что потерялась. Где теперь искать цыганскую девчонку, или хотя бы дорогу назад? Солео укорила себя, что не послушала нелюдя и не ушла сразу, и тут же понимала, что ни за что не бежала бы из лагеря без Волчонки. В этот отчаянный момент воспоминание о нелюде утешило ее. Он ведь персонаж сказочный, а значит, и законы сказки должны тут действовать. Не для того он помогал, чтобы волколак, или призрак ее слопал!

Память снова и снова возвращала к золотоволосому нелюдю и острый страх сменился робостью, томлением. Солео очень хотелось, чтобы золотоволосый гость фантазий и снов был рядом — тогда можно было бояться его, но весь остальной мир стал бы безопасным.

Неожиданная и тоскливая мысль ошарашила: «Он ведь больше не придет!». Нелюдь уверен, что Солео уже где-то на пути к дороге. «Да и зачем ему это?», — для Солео так и осталось загадкой, почему он помог. Великодушие и сострадание? Отчего-то две прекраснейшие добродетели обидно задевали самолюбие. Солео хотелось, чтобы причина была большей. Иной. Но врать себе она не привыкла — кроме жалости, ей большего не вызвать.

В мыслях о нелюде, девушка переставала бояться и вздрагивать от звуков ночного леса: мало ли где хрустнула ветка, или зашуршала мышь. И когда в нескольких метрах показались ощерившиеся пасти и добрая дюжина глаз, смотрящих на неё зеленовато-желтыми огоньками, Солео не сразу осознала весь ужас сложившейся ситуации.

Волки. Самые обыкновенные волки. Целая стая голодных волков.

Волки, по всей вероятности, тоже не ожидали увидеть в лесу гостью. Оттого не набросились сразу. Солео едва заметно сделала шаг назад. В голове мелькнула спасительная мысль, что если попробовать вскарабкаться на дерево?

Но волки сделали шаг вперед, угрожающе рыча и скалясь. Солео четко осознала — она за миг до смерти. Это ее последний миг. Она невольно сжала медальон.

Вдруг весь лес выдохнул жутким стоном — утробным, глубоким переходящим в грозный рык. Солео осела на землю, а волки, скуля, бросились в рассыпную.

Встать девушка уже не осмелилась, замерев на ковре из прелой влажной листвы, только за час перед рассветом смогла заплакать, а потом провалилась в сон.

«Зеленое море леса стелилось ковром. Сильный ветер не стихал, играя целыми кронами.

Лес сменился полем, огромным полем, устланным телами павших — поверженными крылатыми леофанами, многорукими нагами, страшными василисками, величественными элементалями. И грозными воинами неба… братьями. Мир крепко держал оборону. Он хотел жить. Но мешал… Мешал великому Ничто. Обличенный в форму, Мир мешал Абсолюту, карябая его суть.

Лараголин стоял подле генерала. Своего генерала. Броня генерала сияла, приковывая взгляд, — темно-красная эмаль отливала золотом. Генерал тихо произнес, отвлекая от созерцания игры света на латах:

— Они все пали…

— Такова цена, мой генерал. — Черная броня отвечавшего генералу трибуна ловила тусклые серебряные блики, словно бы играя с солнцем спасенного ими Мира.

— Цена… — тихо повторил генерал.

Трибун в черной броне обернулся к генералу:

— Латаил, ты слышишь Его Волю. Что Он сказал тебе?

— Что двое, Пелеон и Элеон, были последними, сотворенными Им в угоду боя, — отрешенно ответил генерал. Оба долго молчали. — Кастиэль… — наконец генерал ответил темному трибуну — Они все погибнут. Все. Тебе не жаль?

— Мы воины, — спокойно ответил трибун. — Мы отстояли Мир, мой генерал, остальное — неизбежные потери.

Генерал покачал головой, не взглянув больше на трибуна, он повернулся к соратнику:

— Лараголин, много ли пало твоих братьев?

— Главное, что мои сестры живы. — Казалось, голос расходится по миру рокотом.

— Сестры, — тихо повторил генерал. — У нас тоже была сестра… Лараголин, если бы не братья шли в бой, а сестры, ты бы скорбел?

— Мои сестры не рождены для боя, — Лараголин не понял, о чем говорил его генерал.

К собеседникам подошел третий воин, он низко поклонился генералу и отдал братское приветствие темному трибуну.

— Двое последних — близнецы, как странно…, - продолжил генерал, следуя внутреннему диалогу, непонятному его собеседникам. — Огненные тоже были близнецами…

— Мы потеряли самого отважного из братьев.

— Не кори себя, ты ведешь нас в бой, а мы прикрываем тебе спину, — подошедший воин положил руку на плечо генералу. — Любой из нас сделал бы так.

— Да…, сделал бы, — генерал в ало-золотых доспехах горько улыбнулся, непроницаемое бесстрастное лицо стало печальным. — Нас осталось так мало… Мы выстояли в тысяче битв, не ведая страха. Но теперь исчезаем в пасти Ничто.

— О нас будут петь песни и слагать легенды…, - темный трибун скрестил руки на груди, подставляя солнцу лицо и оставляя несмолкающему ветру теребить длинные черные пряди.

— Кастиэль, кто будет петь о нас? — Генерал посмотрел на трибуна с грустью. — Мы исчезнем, отдав эфиру Суть. Вернемся в первый вдох Создателя, о нас некому будет петь песен.

— Мой генерал, что нам за дело до песен? Мы — Его Воля. Его стражи, — возразил темный трибун.