Страна Печалия - Софронов Вячеслав. Страница 58

Когда Аввакум шествовал с ним по Москве, то неизменно ощущал на себе взгляды горожан, принимавших его не иначе как за архиерея и с поклоном уступающих ему дорогу. Прознавший об этом патриарх Никон после ареста протопопа велел тот посох найти и предать огню, но верные люди вовремя спрятали занятную вещицу и вернули хозяину незадолго до его отъезда в Тобольск.

Аввакум любовно огладил посох, щелкнул по носу ближнюю к себе змею и вышел из дома, который, как он надеялся, со временем обретет вид вполне достойного жилища. Дойдя до городских ворот, он грозно прикрикнул на дремавших возле костра караульных, и те, со сна не разобрав, кто перед ними, но, увидев в утренней мгле архиерейский посох в руках приблизившегося к ним человека, испуганно бухнулись на колени, прося прощения за свой недогляд. Аввакум же лишь улыбнулся в бороду и прошел мимо, не сказав ни слова.

«Пусть привыкают, — подумал он, — все они дети мои духовные и должны почитать и бояться отца своего».

Возле храма Вознесения Господня не было ни души, и он, поморщившись, постучал концом посоха в дверь церковной сторожки, где ночевал сторож, обычно исполнявший обязанности звонаря. Через какое-то время дверь открылась, и оттуда высунулась голова заспанного нестарого еще мужика с испуганными глазами, которые он непрерывно щурил, пытаясь разглядеть, кто посмел поднять его в такую рань. Увидев уставленный на него посох, он тут же открыл от удивления рот и затрясся в испуге, произнося единственную фразу:

—

Виноват, ваше высокопреосвященство, виноват…

Наконец, рассмотрев, что перед ним вовсе не владыка Симеон, он удивился еще больше и, вытаращив глаза, спросил:

—

А я-то вас за владыку нашего принял, — и повторил еще раз: Виноват ваше…

—

Хватит виниться, айда на колокольню — звонить будем вместе, пора народ на службу звать.

—

Так рано же… Третьи петухи еще не пропели, — попытался возразить тот, но Аввакум не дал ему договорить:

—

Вот и разбудим их нашим звоном.

—

Слушаюсь, — покорно согласился звонарь и нырнул обратно в сторожку, тут же выйдя оттуда с ключами от колокольни.

Пока они шли к ней, он постепенно приходил в себя и наконец, уже вставив ключ в замок, повернул к Аввакуму голову и осторожно спросил:

—

А вы кто будете, батюшка? Раньше я вас не замечал здесь.

—

Протоиерей ваш, — со значением ответил тот и поторопил звонаря: — Открывай, открывай, чего копаешься.

—

Замок, видать, замерз, — ответил он и вдруг удивленно вновь глянул на Аввакума, произнеся тихо: — А как же батюшка наш Аверкий? Его куда?

—

То не твоего ума дело. Как владыка Симеон решит, так и будет. Ты лучше поторопись с замком.

—

Нет, — решительно заявил тот, — без отца Аверкия и его благословления открывать не стану. Мало чего вы тут мне наговорите. Пока что он настоятель и пусть мне скажет, что звонить нужно, а так… — И он выразительно затряс головой, давая понять, что выполнять указания Аввакума отказывается.

—

Где живет настоятель ваш? — тоном, не допускающим возражений, спросил Аввакум, поняв, что спорить со звонарем бесполезно.

—

Недалече живет.

—

Вот и дуй за ним, скажи, что протопоп Аввакум из Москвы прибывший ждет его. Пусть поторопится, а то так и всю службу проспать недолго.

Служитель спрятал ключ от звонницы у себя на поясе и нехотя пошел к церковным воротам, постоянно оглядываясь, словно опасался, как бы незнакомый человек не совершил без него что-то предосудительное. Аввакум же, уже изрядно замерзший, направился в сторожку, сердясь на себя, что служба его начинается совсем не так, как ему хотелось бы.

Иерей Вознесенского храма отец Аверкий прибыл в Тобольск вместе со всем своим семейством еще во время управления Сибирской епархией владыкой Герасимом, и надолго в этом городе задержался.

Архиепископ благоволил и покровительствовал ему, несмотря на различные прегрешения того по части сбора пожертвований с прихожан, великая толика от которых оседала в иерейском загашнике. «Кто безгрешен, тот пусть первым в меня камень кинет», — любил он повторять на жалобы, долетавшие до него то от одного, то от другого страждущего справедливости сибирского жильца.

Ходили разговоры, что владыка, сам обремененный хлынувшими за ним на сытые епархиальные хлеба многочисленными родственниками, с участием относился к отцу Аверкию, произведшему на свет четырех дочерей, попечительство о которых и была его главной заботой. Уже перед самым своим отъездом архиепископ поставил отца Аверкия городским благочинным, сделав его тем самым недосягаемым для жалобщиков и недоброжелателей, мигом ставших частыми гостями в просторном его доме. Хаживали они туда не только угоститься малосольной рыбкой и попить клюквенного морсика с сочными расстегайчиками, сколько полюбоваться на пышнотелых дочек его, прислуживающих гостям. Батюшка Аверкий при том радостно потирал руки в преддверии скорого появления сватов и вдруг… Все неожиданно поменялось в один день после скоропостижной смерти владыки Герасима.

С прибытием почти через год архиепископа Симеона произошли многие перемены. Коснулись они и отца Аверкия, отстраненного от благочиния. Нашелся на его должность иной претендент из числа прибывших с новым пастырем людей. Едва лишь владыка Симеон обосновался на Тобольской кафедре, как вскоре вслед за ним потянулись в Сибирь на церковное служение его земляки и знакомцы в надежде занять особо хлебные приходы. Так и вышло. Старых батюшек потеснили, кого на покой отправили, а иных перевели в захолустные приходы, где в окрестных деревеньках проживало не более полутора десятка крестьян, которые сами едва перебивались с хлеба на воду.

Зато вновь прибывшие в короткий срок обзавелись прочными связями с состоятельными сибирскими жильцами и повели жизнь сытую, славя пригревшего их владыку Симеона. А вскоре грянули перемены в службе и разные нововведения. Старые служители глухо роптали из дальних уголков преогромной Сибирской епархии, но кто их слышал, а тем более прислушивался. Зато земляки Симеоновы восприняли новшества без особых возражений и слова не сказавши против. Будто давно их ждали, и с готовностью стали вести службы по новым правилам и учить прихожан, как креститься тремя перстами.

Старые батюшки ждали: взбунтуется своенравная Сибирь, даст отворот новинам тем, но обошлось. Иные заботы были на уме у сибирского православного люда, а потому пошептались меж собой и до поры до времени затаили обиду на духовников своих, надеясь, авось да само рассосется, поменяется в обратную сторону.

Вот тогда-то и стал отец Аверкий подумывать о возвращении обратно в родную Тверь, откуда и был взят на сибирскую службу. Но прошел один год, за ним другой, а он все никак не мог решиться подать прошение о своем переводе.

Поначалу матушка-попадья худо себя чувствовала и боялась, что не пережить ей трудной обратной дороги на родину. Но это еще полбеды, а главное, подошел срок выдавать замуж дочерей, которых у них было четверо, и возвратись они на Русь обратно, где отца Аверкия наверняка в самой Твери не оставят, а непременно направят в какой-нибудь сельский храм, тогда о подыскании поповнам добрых женихов можно и не мечтать. Может, и сыщется кто желающий для одной, но всем четверым где там в деревне женихов сыскать? Ладно бы, одной или двум замуж пора приспела, а то ведь вышло так, словно по заказу чьему, что все они погодки! Одна другую ровно на годик старше, выбирай любую, все девки давно уже в соку и полной девичьей красе: бери, не ошибешься! Только вся беда в том, девичья краса быстро сходит. На такой товар спрос короток: год-другой — и никто не глянет, еще и пристыдят, коль предлагать станешь. Потом матушка-попадья на все разговоры мужа своего о переезде отвечала коротко: «Как дочек замуж отдадим, то, коль живы будем, тогда о том и поговорим».