Кто-то плачет всю ночь за стеною - Ермолаев Александр. Страница 19

Все поплыло.

— Ты там что, плачешь? — раздраженно спросил Игорь. — Ну что за нытик, Господи!

Сергеич шмыгнул носом и быстро вытер слезы. Сказать ему было нечего.

На этом и закончили, молча разошлись в разные стороны.

Сергеич не признавался Димасику, боялся этого разговора. Когда тот через несколько дней его поторопил, Сергеич соврал, сказал, что работает над этим. Кажется, Димасик даже ему поверил.

Но дела были плохи. Сергеич не знал, как можно выбраться из этой ловушки. Он попытался — не вышло. Даже Игорь не помог. Тот самый Игорь, с которым он единственный раз в жизни был по-настоящему счастлив. Тот самый Игорь, который, казалось, был послан судьбой как утешительный приз — да, большая часть жизни прожита, прожита глупо, без смысла и радости, но сейчас можно забыть про это, потому что и тебе что-то перепало, а это лучше, чем ничего, тебе ли не знать. Конечно, Сергеич знал это. Поэтому сопротивляться не стал. Но то, что воспринималось как спасение, оказалось катастрофой. Судьба снова подшутила над бедным Сергеичем.

Он все время думал о двух братьях, будь они прокляты. Как бы сильно он ни был отвлечен проблемой с фото, к Игорю его мысли тоже возвращались, к его предательству. Тогда Сергеичу хотелось отомстить ему. Даже больше, чем Димасику. Но как? Изменить ему. Это был бы наилучший вариант, но было два «но»: во-первых, они уже разбежались, то есть «измена» не была бы изменой, а во-вторых, само признание: переспать с другим и тут же рассказать об этом Игорю? Было в этом что-то инфантильное, неразумное и нелепое. Если только — измена как «освобождение», а не месть. Вот бы доказать себе, думал Сергеич, что он может и без Игоря жить полной жизнью. Но все это были лишь мечты. Которые то и дело прерывались неприятной реальностью, а с ней нужно было что-то делать. И побыстрее. Это, пожалуй, стало главным словом Сергеича за последние дни: побыстрее.

Побыстрее, побыстрее…

Как, сука, побыстрее, ломал Сергеич голову.

Он стал рассеянным. На физкультуре за последнюю неделю было две травмы: недоглядел. Куча потребовала объяснительную. Сергеич написал ее, но внимательнее не стал. Были проблемы серьезнее. Он думал, как их решить — побыстрее. Думал все время. Днем и ночью. На уроках и на переменах. В спортзале и в столовой.

Однажды мысли его прервал пристальный, наглый взгляд. Он не сразу его ощутил, но, как обычно, это был нарастающий дискомфорт, который, как по щелчку, ушел, стоило отыскать источник.

Кабачкова, выкручивая вилкой фарш из котлеты, глядела на Сергеича с неприкрытым и пугающим любопытством.

Конечно, знай Сергеич, как все закончится, не стал бы связываться с ней. А так — залез ногой в еще одну кучу.

Почему он согласился на интрижку с ней? Нет, не потому, что он видел в этом воплощение мечты о так называемом освобождении — это не считалось: случайная связь должна была принести радость и удовольствие, то есть речь шла все-таки о мужчине. Ответ был простым и печальным. Все из-за того же страха. Это была ровно такая же история, что случилась с ним много лет назад в университете. Сергеич был уверен, что Кабачкова обязательно что-то заподозрит, если он ей откажет. А как иначе, думал он, разве устоял бы «самый обычный мужик», если бы перед ним задом виляла такая вот шлюшка? Нет, конечно. Вот Сергеич и ответил ей. Стоит отметить, что страх его уже становился патологическим. Под давлением последних событий психика его истончалась — и без того пугливый Сергеич продолжал себя накручивать с болезненным усердием.

Он планировал, что это будет одна-две встречи. Потом, как «самый обычный мужик», повеселившийся с «бабой», он ее бросит.

Но пошло все не по плану.

Не спасла ни «Виагра», которую он принял перед сексом, ни совет Игоря: представь вместо чудовища кого-нибудь другого. Он старался, очень старался. Но как только он приоткрыл глаза и увидел резво запрыгнувшую на него Кабачкову, толстую, потную, с огромными — невозможно огромными! — как выражался когда-то Семеныч — дойками, он не выдержал. Это было выше его сил.

Все закончилось так же, как и тогда, — много лет назад, в университете.

Блевотиной.

Очередная неудача. Очередная головная боль.

С Кабачковой общение прекратилось, она даже перестала с ним здороваться. Но Сергеич не переставал думать, что она обо всем догадалась. И вроде бы — не так критично на первый взгляд, как с тем же Игорем и фотографиями, потому что если она все-таки и «поняла» (хотя это было не так, и случай с физруком так и остался для Кабачковой загадкой), то вряд ли бы стала распространяться: пусть и была обижена, но все-таки — взрослая женщина. Однако история с Кабачковой все-таки имела эффект, пусть и несколько другого характера.

Это был эффект последней капли.

Сергеич, натянув очки и пытаясь вдеть нитку в иголку, сидел на табуретке с курткой на коленях — только сегодня он заметил рваную подмышку, хотя ходил с ней уже неделю. Сгорбленный, бледный, высохший и постаревший — таким увидел Димасик физрука, когда заглянул к нему в каморку. Вид Сергеича не столько испугал Димасика, сколько вызвал чувство брезгливости. Но дело есть дело. Поэтому начал он сразу, без вступительной вежливости. Он понимал, что стоит надавить на Сергеича, который, как заметил Макс, «кормит тебе одними завтраками, а сам нихуя не делает».

— Мне надоело ждать, — сказал Димасик.

Сергеич шмыгнул носом, отложил все лишнее в сторону и взглянул на маленькое чудовище, которое испортило ему жизнь.

— Что вы молчите, когда результат будет? Я сегодня по математике очередную двойку получил! А Максимовна меня вообще при всех ослом назвала! Почему ничего не происходит? Вы же говорили, все у вас схвачено!

— Они сказали «нет», — спокойно ответил Сергеич. — Ты слишком безнадежный случай, уж прости. Ничего не выйдет.

Димасика поразило то равнодушие, с которым говорил физрук: не задумал ли он чего? Раньше-то трясся от страха, когда разговор заходил об этом. Димасик разозлился. Его обманули, развели, как дурака. И что теперь скажет Макс? Что с ним сделает мать, когда узнает, что его будут отчислять?

— Я сделал все что мог. Поверь мне, — сказал Сергеич, видя, как Димасик наполняется краской.

— Старый пидорас, говномес ты ебучий. Думаешь, я шутки шучу, — разгорячился Димасик. — Да я…

Сергеич накинулся на него. Так быстро это случилось, что Димасик даже сообразить не успел, как он оказался под Сергеичем и почему он не слышит своего голоса. Первая мысль: он меня изнасилует. Но это, конечно, было не так. Сергеич душил его. Несмотря на то что физрук, по мнению Димасика, был уже «старым», годы спорта бесследно не прошли: школьник не мог сделать абсолютно ничего против бесхитростных, но сильных приемов Сергеича. Тогда Димасика охватил новый ужас: он убьет меня, прямо сейчас, задушит в этой проклятой каморке.

После последнего разговора с Игорем Сергеич ни разу не возвращался к мысли об убийстве. Но последний предохранитель вдруг сорвался. Сергеич не просто хотел припугнуть.

Димасика быть не должно, жизни он не заслуживает.

Очки слетели с Сергеича и упали на лицо Димасику. Красные глаза второго умоляли о пощаде. В глазах же Сергеича осталось лишь безумие. Скоро все должно закончиться. Жизнь угасала. Уже и Сергеич будто бы был где-то далеко, не здесь.

Свет ушел.

Только тьма.

Затем тьму порезал луч. Потом еще один.

Димасик откашливался, схватившись за шею.

Он с трудом поднялся и стал смотреть по сторонам. Сначала он подумал, что чудом выжил, поэтому ему хотелось побыстрее удрать отсюда. Но потом он увидел Сергеича. Тот сидел на полу, схватившись за голову. Затем физрук взглянул заплаканными глазами на Димасика. Никакого удивления в них не было. Тогда Димасик понял, что дело не в воскрешении, а в том, что Сергеич в последний момент сумел побороть внутреннее зло и ослабил хватку. Но никакой благодарности он, разумеется, не испытывал. Он еще больше возненавидел физрука.