Кто-то плачет всю ночь за стеною - Ермолаев Александр. Страница 21

— Я гей, — выпалил Сергеич.

Он произнес эту фразу впервые в жизни, но никакого чувства при этом не испытал, на удивление это прозвучало для него буднично, словно все и так это знали, а он лишь проговорил вслух. Для психолога, однако, это стало новостью: она изменилась в лице. Вместе с удивлением появилось кое-что еще. Она смотрела на Сергеича с брезгливостью. Он же на это лишь усмехнулся.

— Сейчас мы хотя бы смотрим друг на друга одинаково.

Безликая женщина изобразила непонимание. Сергеич невольно вспомнил слова Игоря о том, что здесь он своим признанием вызовет лишь осуждение. Он был прав, подумал Сергеич.

— Теперь все понятно, — спокойно сказала психолог. — Спасибо вам за правду.

Сергеич вдруг рассмеялся.

— Понятно. Конечно, теперь все понятно! — Он развел руками. — И что вам понятно? Что у всех гомосеков с головой не в порядке? Вы ведь так решили? Можете не отвечать, я и сам это вижу. Думайте, впрочем, как хотите. — Сергеич замолчал, ждал, что ему на это скажут, но в ответ была лишь тишина, невыносимая тишина, — потому он сам ее и нарушил: — Я просто хотел счастья. Жил закрыто — был несчастлив. Тогда я открылся. Ну, не так чтобы прям! Но — скажем, доверился. Полюбил. А стало еще хуже. В психушке вот оказался. И как мне жить-то? — Тут же, словно отвечая себе, он махнул рукой. — Как вы мне поможете, если вы сами несчастны!

Последнее, кажется, удивило безликую женщину даже больше, чем признание Сергеича.

— С чего вы взяли? — возмутилась она.

— Я вижу. Человек, который с таким отвращением смотрит на других, не может быть счастлив.

— Вы сказали, — не растерялась она, — что мы смотрим друг на друга одинаково.

— И то верно. Здесь вы правы. Пускай по разным причинам, но смотрим мы друг на друга с одинаковой неприязнью. А это значит, что с нами двумя что-то не так.

Безликая женщина в очередной раз промолчала. Ответить ей на это было нечего.

После неудачной беседы с психологом Сергеич вместе с остальными пациентами пытался найти себе занятие в комнате отдыха. Сначала он играл в карты с Вадимом, который оказался здесь после попытки задушить жену, потом смотрел, как рисует Эдик, интеллект которого был на уровне пятилетнего ребенка, затем он уселся в кресло у окна и стал прокручивать в голове недавний разговор с психологом.

День был солнечный, Сергеич и не заметил, как его потянуло в сон. Проснулся он от шушуканья. Рядом с ним стояло человек пять; все они смотрели в окно. Сергеичу стало любопытно. Проморгавшись, он потянулся к остальным.

На автобусной остановке через дорогу стояла девушка. Там были еще какие-то люди, но рядом с ней они служили обыкновенным невзрачным фоном.

— Такая красота не должна находиться в Кемерово, — заметил Валера, молодой парень с перевязанными запястьями.

— Такую бы я не стал душить, — мечтательно произнес Вадим.

Тут Сергеича кто-то толкнул в плечо. Это оказался Тимофей, который незаметно подкрался к остальным.

— Хороша, ничего не скажешь, — оценил он.

Сергеич еще раз взглянул на девушку.

— Да, классная задница, — сказал он, не заметив, как по щеке покатилась слеза. — Я бы ей вдул. По самые гланды.

— Ну ты даешь, Сергеич! — удивился Тимофей. — Настоящее животное.

Он еще раз хлопнул его по плечу и куда-то ушел.

Вечером Тимофей снова заглянул в комнату отдыха и сказал, чтобы его не теряли:

— У меня недельный отпуск. От вас, нытиков, отдохну, — усмехнулся он, — да сына в цирк свожу. Говорят, там жирафы будут.

— А кто вместо вас? — спросил Валера.

Тимофей замялся, но потом все-таки сказал:

— Олег Дмитриевич.

Поднялся недовольный шум. Сергеич еще был плохо знаком со здешним положением дел, поэтому не знал, что Олег Дмитриевич был человек малоприятный и порой жестокий. Никто его здесь не любил. Даже Эдик, услышав это имя, стал в панике стучать карандашом по столу.

— Ну-ка! — шутливо погрозил пальцем Тимофей. — Чего раскисли? Не вешать хуй, гардемарины! Вернусь к вам с подарочком, — заговорщицки подмигнул он. — Только тс-с.

Шум тут же стих. По лицам поплыли улыбки. Сергеич догадался, что под «подарочком» подразумевалось спиртное. Разделить радость с остальными он, к сожалению, не мог: Тимофея не будет целую неделю. Как же так?

Тут Сергеич, поддавшись порыву, нарушил данное себе обещание. С мыслью «уже нечего терять» он догнал в коридоре Тимофея и, не сумев ничего сказать — растерял по пути все слова, просто заплакал.

— Сергеич, дружище, ну ты чего? — сказал тот с родительской интонацией, отчего Сергеич еще больше на себя разозлился: менее всего ему хотелось выглядеть отсталым в глазах Тимофея.

Медбрат улыбнулся и обнял Сергеича.

— Не переживай, все хорошо будет. А если тебя Олег Дмитриевич обижать будет, ты ему пригрози, скажи, что мне все расскажешь. Понял?

— Угу, — выдавил из себя Сергеич, захлебываясь слезами. — Не уходи, пожалуйста.

— Я скоро вернусь. Не раскисай.

Сергеич не удержался и поцеловал Тимофея в шею, как тогда, много лет назад, когда он прощался с Левой.

Но здоровяк Тимофей оказался не таким проницательным, каким был двенадцатилетний мальчик. Он ничего не понял. Он не фыркал и не отталкивал Сергеича. Вместо этого Тимофей засмеялся, как всегда — по-доброму, так, что Сергеич — удивленный, с заплаканными глазами — отлип от его плеча и взглянул на него.

— Блядь, Сергеич, — смеялся Тимофей, — знаешь, как это щекотно! Ты как моя собака. Она меня так же облизывает.

Сергеич улыбался в ответ. Глаза его светились — то ли от слез, то ли от счастья. Тимофей был не такой, как все. У него было доброе сердце.

Может, подумал Сергеич, судьба на самом деле не такая уж и жестокая.

Дарья Анатольевна

Дарья Анатольевна была из тех людей, которые с упоением могут рассказывать о том, как их переехал грузовик. Если же совсем серьезно — то стоило ей сломать ногу или подцепить клеща, как уже через десять минут она обзванивала всех знакомых и чуть ли не с гордостью об этом рассказывала. Хотя, чего уж там, она вообще любила присесть на уши, и не важно, говорила она о своих болячках или о чем-то другом. Но «что-то другое», так или иначе, всегда было связано с ее персоной.

Говорить она могла только о себе. И плевать ей было, хотели ее слушать или нет. Точнее, она даже не могла допустить, что кому-то ее истории могли показаться неинтересными. Стоит отметить, что живое общение подразумевало еще одно испытание, на этот раз для глаз: Дарья Анатольевна не умела рассказывать истории без придурковатой улыбки или выпученных глаз. Поэтому разговор по телефону все-таки был лучше встречи. Плюс — когда перед тобой стоит человек и что-то болтает, нельзя просто махнуть рукой и продолжить заниматься своим делом, некрасиво как-то. А вот по телефону — да, все в порядке. По крайней мере, ее дочь Ксюша так и делала. Пока мать делилась с ней чем-то важным, та, отложив телефон в сторону, продолжала играть в приставку.

Дарья Анатольевна работала в 72-й школе библиотекарем. Работу свою она любила. Во-первых, потому, что обязанности не сильно утомляли ее. Во-вторых, ее ценили, и ей было это приятно.

Ценили, однако, не за то, что она была профессионалом, а по другой, вполне банальной причине: никто сюда за такие копейки работать не шел. Дарья Анатольевна же спокойно относилась к небольшой зарплате — и не потому, что она уже как год получала пенсию, а потому, что эти смешные деньги в действительности не являлись главным ее доходом.

Они были всего лишь маленьким (но приятным тем не менее) дополнением к ее миллионам.

В школе ни для кого не было секретом ее состояние. Разве что для нового человека. Константин Федорович, впрочем, сразу обратил внимание, когда пришел за учебниками в библиотеку, что Дарья Анатольевна в эту среду не очень вписывается. Дорогой наряд, соблазнительный парфюм и заметная подтяжка лица, на которую учителя, как правило, не разоряются. Нельзя сказать, что она выглядела младше своих лет; Константин Федорович почти угадал, когда дал ей шестьдесят, но то, как она этот возраст пыталась скрыть, говорило, что денег у нее немало.