Восемь белых ночей - Асиман Андре. Страница 67

Снаружи шел снег. Снег на крылечке бара привел на память первую нашу ночь, когда мы ушли с вечеринки, она на несколько минут надела мое пальто, а потом вернула мне его, после чего я побрел вниз по лестнице мимо памятника на Риверсайд-драйв, думая про себя, что, пожалуй, рановато ушел с вечеринки, нужно было побыть еще, плевать, если подумают, что мне тут очень нравится и страх как хочется остаться до завтрака! Потом я передумал, пошел к парку Штрауса, а там просто сидел, и думал, и вспоминал те минуты, когда мы возвращались с мессы и она показала мне свою скамью. Столько лет на этой планете, а я никогда еще ничего такого не испытывал.

– Погоди, – сказала она, прежде чем выйти из бара. – Нужно платок завязать.

Лицо ее почти скрылось в складках платка. Видно было лишь верхнюю часть глаз и полоску лба.

На углу улицы я взял ее за талию, вложил ее в себя, как мы это делали всякий раз, когда шли вместе. А потом – неважно, сколько там времени она кутала себе лицо, – я засунул руку под платок и дотронулся до ее лица, спихнул платок на плечи, открыл ее голову для еще одного поцелуя. Она прислонилась к витрине булочной и позволила себя поцеловать, а я в тот момент чувствовал лишь, как моя промежность прижимается к ее, робко притискивается, а потом покрепче – она сперва подалась, а потом притиснулась тоже, хотя и мягко, потому что все это мы репетировали с самого начала, и это тоже репетиция. Именно для этого изобрели секс, именно поэтому люди им занимаются, проникают внутрь друг друга, а потом спят рядом, именно для этого, а не по какой-то иной из многих причин, которые я напридумывал или которыми руководствовался всю свою жизнь. Сколько мне еще предстоит открытий, если даже главное в нынешней ночи для меня загадка? Люди ложатся в постель вдвоем не потому, что им хочется, а потому, что так порешило нечто, что много древнее самого времени и при этом гораздо меньше божьей коровки, – именно поэтому нет на земле ничего более естественного или менее постыдного, чем то, что она сейчас ощущает, как я, затвердев, прикасаюсь к ней, как бедра наши ловят единый ритм. Впервые в жизни я не собирался никого соблазнять или делать вид, что не соблазняю; этот этап я уже прошел.

Впрочем, пожалуй, я прошел его слишком рано и мозг мой приотстал – так прихрамывающий ребенок тормозит тех, кто его обогнал.

– Моя булочная. Я здесь кофе покупаю, – сказала она.

Сейчас это важно? – подумал я.

– И булочки?

– Булочки иногда тоже. – Мы снова поцеловались.

В парке она остановилась у статуи.

– Правда, это самая прекрасная статуя в мире?

– Без тебя в ней никакого смысла, – сказал я.

– Это мое детство, школьные годы, всё. Мы здесь встретились утром, и вот мы здесь снова. Здесь столько тебя.

Кларин мир.

Ночь была холодна, но я вдруг испытал ужас перед конечной точкой пути, попытался ее отсрочить – не так, как мечтал это сделать в предыдущие ночи, потому что конечная точка – это расставание, мимолетный клевок в щеку и мимолетное объятие, – но потому что этой ночью придется произнести то, что мне недоставало смелости произнести, я даже не был уверен, что хочу это говорить: «Мне смертельно хочется подняться наверх, Клара, но прямо сейчас я не в силах».

Когда мы подошли к ее парадной, она посмотрела на меня. Она что-то почуяла.

– Я что-то не так сделала?

– Все так.

– Что тогда? Что случилось?

Я был девушкой, она – мужчиной.

Я остановился на тротуаре, не выпустив ее из объятий. Мне было не подобрать нужные слова, поэтому я выпалил первое, что пришло в голову.

– Слишком скоро, внезапно, поспешно, – сказал я.

– Ты о чем?

– Я не хочу с этим спешить. Не хочу ничего испортить.

Может быть, мне не хотелось, чтобы она подумала, что я как все, – и я пытался ей это доказать.

Или мне хотелось избежать встречи с бурлескным Борисом и его ухмылки со значением «ну-сегодня-тебе-наконец-обломится».

Или мне просто хотелось продлить романтический миг – пусть вино зреет?

– То есть ты меня оставишь одну и отправишься домой в такую погоду? Если иначе никак, ложись на диване.

– Мы просто перебрали с фильмами Ромера.

– Ты совершаешь ужасную ошибку…

– Дай мне всего один день.

– Дать ему день.

Она высвободилась из моих рук.

– Ты что-то хочешь мне сказать?

Я покачал головой.

– В тебе… – Я видел, что она подыскивает слова, но безуспешно: – В тебе что-то поломалось? Или я тебе не нравлюсь?

– Важная нимформация: во мне ничего не поломалось. А что до второго – ты безнадежно заблуждаешься.

– Все равно: страшная ошибка.

Мы успели промерзнуть до костей – хорошо, что Борис приоткрыл дверь в вестибюль.

– Поцелуй меня еще раз.

Почему-то присутствие Бориса смутило меня, а не ее. Все же я поцеловал ее в губы, потом еще раз, и она, будто вспомнив жест, который сблизил нас невероятно, опустила мой воротник, обнажила горло, запечатлела на нем долгий поцелуй. «Мне нравится твой запах». «А мне в тебе нравится все, совершенно все – вот так все просто». Она посмотрела на меня. «Идиот». Она цитировала Мод из фильма. «Знаю». «Главное не забывай. Завтра с утра первым делом позвони мне, – добавила она, сопроводив это жестом, который часто передразнивала – вытянутые вперед большой и указательный пальцы. – В противном случае сам знаешь: я впаду в пандстрах – и тогда может стрястись всякое». Я попытался ее успокоить. «Князь, не стоило бы тебе этого говорить, ибо ты не заслужил, но ты – лучшее, что со мной случилось за этот год».

Ночь шестая

Той ночью в парке Штрауса я едва удержался, чтобы не закурить. Сидеть было слишком холодно, да еще и снег пошел, так что я постоял совсем немного и двинулся дальше. Когда-нибудь мне это надоест. Когда-нибудь я пройду мимо и забуду остановиться.

Я позвонил ей, как только добрался до дома. Нет, она не спит. Тоже не хочет утратить это ощущение. Нет, на том же месте, у окна, в мужской пижаме. Голос у нее был сонный и измотанный – в принципе, такой же, как когда мы расстались. Я все еще чувствую твой запах, сказала она, так что, по сути, спать буду с тобой. Я ощущал, что она отключается – похоже, я не даю ей спать. «Погоди, не вешай трубку, так хорошо, что ты позвонил». Наверное, ты поступил правильно, сказала она. «Что позвонил?» – спросил я. «Что позвонил – тоже».

В трубке повисали долгие паузы. Я сказал ей, что никогда и ни с кем еще такого не испытывал. «А я испытывала, – сказала она, а потом, после кратчайшего промежутка, добавила: – С тобой». Я так и видел зыбь улыбки на ее усталом лице, ямочки, когда она улыбается, ладонь, которой она потирает лоб. Хочу быть рядом и без одежды. В принципе, тебе предлагали.

Мы попрощались, но не разъединились, убеждали друг друга повесить трубку, и за каждым «спокойной ночи» следовало долгое молчание. Клара? Да. Ты не вешаешь трубку. Сейчас повешу. Долгое молчание. Не вешаешь же. Ты целый час добирался до дома? Почти. Бредовые у вас идеи, Князь, отправиться вот так вот домой, а ведь была бы мне от тебя радость, а тебе от меня. Спокойной ночи, сказал я. Спокойной ночи, сказала она. Но щелчка я не услышал, а когда спросил, оказалось, она все еще на линии – до меня долетел приглушенный смешок. «Клара Б., ты сумасбродка». – «Я сумасбродка? Это ты сумасброд». – «Я схожу по тебе с ума». – «Сходишь, да не сошел».

Не хотелось упустить ее с утра, позвонив слишком поздно. Но и слишком рано звонить не хотелось. Я помедлил и не сразу пошел в душ, но потом на всякий случай забрал в ванную оба телефона – вдруг она позвонит. Что до завтрака – так я и ушел из дома, не поговорив с ней. Тут мне пришла мысль купить булок и плюшек, которые аккуратно сложат в пакет, завернут верхний край. Да, именно. Два кофе, а к ним всяких булок, плюшек и пирожков, аккуратно сложенных…

По дороге в душ я натолкнулся на горку соли на ковре – на ней так и остались бороздки от Клариных пальцев. Господи, она была здесь меньше суток назад – здесь, в этой самой квартире, сидела на этом ковре, босая, вставив между пальцами шоколадные печенья. Мысль эта показалась нереальной, непостижимой – будто бы нечто высшего порядка спустилось с небес, чтобы посетить мою скудную скучную подлунную свалку. Вчера мы были вместе, твердил я снова и снова.