Мисс Исландия - Олафсдоттир Аудур Ава. Страница 15

— Поехали со мной, Гекла. Поедем вместе за границу.

— И чем я там буду заниматься?

— Писать книги.

— Там их никто не сможет читать.

— Я смогу.

— Ну, разве что ты.

— Мы с тобой совпадаем, Гекла.

Сажусь на край дивана.

— Плавание потребует денег. Откуда у меня деньги на билет? Платят мне мало. И где взять валюту?

— Здесь нет красоты. Всегда холодно. Вечно дует ветер.

Я встаю. Кот тоже встает и трется о мои ноги.

Друг садится на диване.

— Я буду приходить каждый день.

— Можно я оставлю у себя кота, Гекла? Пока не уйду в море. Самое позднее перед Рождеством. Прежде чем разразятся ужасные штормы и ржавая посудина затонет.

Обняв его, говорю, что он может взять кота.

— Когда мне плохо, представляю себя твоим котом.

— Приду завтра, — повторяю я.

Он гладит кота.

— Будь я нормальным, я бы на тебе женился, Гекла. Но я этого сделать не могу.

Поэт несет чемодан и хочет по пути зайти в библиотеку, убедиться, что все окна закрыты. Я жду, пока он обходит дом и взбегает через две ступеньки, чтобы проверить входную дверь.

Вокруг строящейся церкви кружит ветер и разносит мусор. Когда мы поднимаемся в комнату, раздается шум двигателя.

— Это «Гуллфакси», летит в Копенгаген, — говорит поэт.

Самолет ждет на взлетной полосе. Громко работают двигатели, затем он взлетает, махнув стальным крылом над гофрированной крышей.

Я думаю: полет на стальных крыльях за границу займет не более шести часов.

Поэт освободил мне место в платяном шкафу и вешалки. Кроме одежды, которую купил Йон Джон, вещей у меня немного.

— Четыре вешалки достаточно? — спрашивает он.

На мансарде четыре комнаты, все сданы холостякам. Поэт рассказывает, что один из соседей студент-теолог. Другой работает на цементном заводе в Акранесе и дома бывает только по выходным. Он балуется алкоголем, пьет один и быстро засыпает. Иногда плачет, но не шумит. Комнату за стеной снимает моторист, который начал терять слух. Он включает радио на полную катушку. Целыми днями слушает новости и прогнозы погоды, радиостанцию рыболовецкого флота и мелодии по заявкам моряков по четвергам. Когда батарейки садятся, в приемнике раздается громкое жужжание, но иногда сосед кладет их на плиту, чтобы подольше прослужили.

Затем поэт показывает мне кухню. Она общая для всех четырех комнат, как и туалет с раковиной. На кухне плита Siemens, в нише маленький кухонный стол, и я уже вижу, как буду за ним писать.

— Здесь ты сможешь готовить, — говорит поэт.

Из кухни открывается вид на церковь в строительных лесах, за ней виднеется кусок Эсьи, над заливом туман, и белая дымка разрезает гору пополам.

Поэт освободил мне часть книжной полки и наблюдает, как я вынимаю книги из чемодана. Удивленно водит пальцем по корешкам.

— Ты читаешь иностранных авторов?

— Да.

Он берет «Улисса», открывает и листает.

— В книге восемьсот семьдесят семь страниц.

— Да.

— И ты ее прочитала?

— Да. Со словарем.

— А исландских поэтов на твоей полке совсем мало.

Он тянется за книгой на своей полке.

— Здесь есть все. У нас, поэтов, — говорит он и гладит обложку, чтобы подчеркнуть свои слова. — Я понял, что в Исландии есть слово для всего, что придумано на земле.

Он улыбается мне и возвращает Эйнара Бенедиктссона на полку.

— Так что не нужно ходить за водой на ручей, — заканчивает он и берет другой сборник стихов.

Мы сидим бок о бок на кровати, одной рукой он обнимает меня за плечи, в другой держит Грима Томсена. Выпускает меня, только чтобы перевернуть страницу.

— Послушай вот это, — говорит он.

Он закрывает томик стихов и ставит его на полку.

— Здесь недалеко в подвале есть переплетчик, Браги Бах, ты сможешь переплетать у него книги.

Закончив с книгами, ставлю на полку мамину фотографию. У мамы на ней серьезный вид, словно она предсказывает погоду или изучает облака.

Моей жене вчера удалили грудь, вскользь записывает папа в дневнике между двумя сообщениями о погоде.

Смерть забрала ее быстро.

Однажды в самый разгар сезона ягнения она напекла оладий и отошла. Когда она умерла, я сидела с ней в больнице одна, папа с братом все еще были в овчарне. Она стала неузнаваемой, с трудом дышала. На коже появились темные пятна. Я положила маме на одеяло букетик одуванчиков. Затем подсунула свою руку под ее. Она была горячей. Затем мама сделала последний вдох, и рука ее похолодела. В церкви после зимы было холодно, на подоконниках рой безжизненных мух, налетевших прошлым летом. Брат сидел между мной и папой на твердой деревянной скамье, на потолке были золотистые звезды на синем небосводе. Гроб опустился в могилу, после поминок мы пошли домой, и папа подогрел вчерашний мясной суп. Брат сказал, что у него нет аппетита, он лежал в постели, положив руку под голову, и смотрел на люстру с бахромой. Украшенная сценками сельскохозяйственных работ в цветущем краю, она попала к нам с потерпевшего кораблекрушение судна. На одной картинке был нарисован мужчина с косой.

— Маме было сорок восемь лет, когда она умерла, — говорю я поэту.

Только музыка подчиняет смерть, сказал тогда папа и закрылся, чтобы сделать запись о погоде.

— А ты знала, Гекла, — спрашивает папа, закрывая дневник, — что Йонас Халльгримссон придумал исландские слова «космос» и «плоскогорная долина»?

Поэт обнимает меня.

— Раз появилась подруга, нужны занавески.

Поэту нужно идти в библиотеку после обеда, и он может поспать. Тем не менее он проснулся, лежит и наблюдает, как я одеваюсь в темноте. Перед тем как я ухожу, он застегивает мне пуговицы на пальто, словно я маленький ребенок.

Мужчина заботится обо мне.

К середине утра наконец бледно розовым полотном забрезжил рассвет.

После работы иду к Йону Джону и Одину, у которых храню печатную машинку, и пишу. Поэт тем временем встречается с собратьями по перу в «Мокко» или каком-либо другом кафе или баре, где обычно собираются поэты. Иногда он ходит на собрания Союза социалистической молодежи. Когда он возвращается домой, я тотчас откладываю книгу, и мы идем прямиком в кровать.

Перед тем как заснуть, смотрю на цвет неба.

— Моя девушка хочет знать, какая будет погода? — спрашивает поэт.

Прошу папу прислать одеяло, которое мне подарили на конфирмацию. Я добавил в него полкило утиного пуха, пишет он в письме, вложенном в посылку.

— Каждая ночь с тобой такая большая, — говорит поэт.

Воскресенье, мне нужно идти писать.

Поэт лежит на кровати, прикрывшись газетой социалистической партии.