Трактат о лущении фасоли - Мысливский Веслав. Страница 13

Есть же такие слова, которые не имеют постоянного значения. Слова, которые подходят к любому нашему устремлению, мечте, тоске, мысли. Можно сказать, слова бестелесные, заблудшие во вселенной других слов, слова, ищущие свои смыслы или, точнее, свои картинки. Взять хотя бы вечность, небытие. Кто знает, может, и свобода — из ряда таких слов? На самом деле их следует остерегаться, поскольку они способны взять на себя любой смысл и любую картинку. В зависимости от того, насколько мы готовы им поддаться и для чего хотим их использовать. На мой взгляд, даже природа не обладает свободой.

Признаюсь, держат меня здесь только дети, иначе давно бы бросил, перестал быть сторожем. Да, я люблю детей. Может, только детей еще и люблю. Себя? А почему вы спрашиваете? За что мне себя любить? Детей привозят, так они ко мне бегут. Я всегда выполняю их просьбы, все показываю, объясняю. Червяков им для рыбалки накопаю, удочки снаряжу, учу отличать одну рыбу от другой, плавать. А если что-нибудь сломают — починю и слова не скажу. Иногда в лес вожу целой компанией, побольше или поменьше. Конечно, с разрешения родителей. Мы учимся определять деревья, чтобы они умели различить, где дуб, бук, лиственница или ель. Собираем землянику, ежевику или шишки, желуди. Я показываю, как отличить ядовитые грибы от неядовитых. Время от времени загадываю им всякие загадки, чтобы лучше запоминали. Увидим птицу — объясняю, что это за птица и как ее не перепутать с другой. Найдем гнездо — говорю, какая птица его свила и какие гнезда вьют другие. А устанут — садимся, и я им что-нибудь рассказываю. О чем? Нет, о том, что здесь когда-то случилось, — нет. И на могилы никогда не вожу. От этого они могут перестать быть детьми, ведь это вовсе не от возраста зависит, ребенок ты или нет.

У меня нет детей. Женат был, но детей нет. Из-за этого и с женой разошлись — она-то хотела. Но детей своих знакомых я любил. Когда шел в гости, обязательно приносил подарок. Радовался, глядя на их радость. Играл с удовольствием. Но при мысли, что кто-нибудь из этих детей мог быть моим ребенком, меня охватывал страх. И сегодня так же: как подумаю, что кто-нибудь из этих, здесь, мог быть моим...

Про взрослых я, по крайней мере, знаю, что меня с ними уже мало что связывает. Да и не должно связывать, кроме того, что я сторожу их домики и требую соблюдения порядка. Не ради порядка как такового и не потому, что, когда порядок, легче сторожить. Нет. Просто если вокруг порядок, то и внутри себя легче его навести. А то, что они время от времени бунтуют, так я всегда могу пригрозить, что не стану больше сторожить. Я потребовал, чтобы во всех домиках свет гасили в одно и то же время. Ведь люди приезжают отдыхать, значит, должна быть тишина. Думаете, все сразу согласились? Как бы не так! Некоторые специально свет не гасили всю ночь напролет. Смирились, только когда я сказал, что за этими домиками присматривать не буду. Разве что у кого-нибудь именины или другое торжество, тогда я разрешаю погасить свет на час-другой позже, но не более того. Я выделил места для кострищ, подальше от домиков, от леса, поближе к воде. Колбаски на огне жарить — я ничего против не имею, но только до определенного часа. И потом обязательно залить кострище водой. Я хожу, проверяю.

Раньше у этих домиков не было номеров. Приедет кто-нибудь новенький и плутает. Или ко мне идет: где тут домик такого-то? Приходилось его провожать, потому что сам не найдет, если просто на словах объяснить. Даже я иной раз путал, кто в каком живет. Да вы сами видели, здесь много одинаковых домиков. Собственно, с этого я и начал: решил все домики пронумеровать. С номерами гораздо проще. Казалось бы, люди должны быть в восторге. Как бы не так! Все через пень-колоду. Сначала каждому захотелось, чтобы у него номер был поменьше. Потом еще кому-то пришло в голову, что нумеровать следует в том порядке, в каком домики строились. Только тогда уж и по номерам ни в один домик дороги не найдешь. Первый окажется, скажем, где-нибудь на опушке, а второй — у самого берега. К тому же люди не могли договориться, кто строился первым, кто вторым или десятым, потому что вначале этим занималась одна фирма. И не по порядку, а кто давал больше взятку или у кого в той фирме был блат. Дальше стали спорить, с какого берега начинать нумерацию. И тоже не могли прийти к согласию, потому что этот берег хотел, чтобы начинать отсюда, а потом уж дальше. И ровно то же самое — другой берег: пускай начинается оттуда, а потом уж к нам.

Вот как бы вы поступили на моем месте?

Я хотел, чтобы они сами приняли решение, потому что догадывался: если они между собой не договорятся, никогда здесь согласия не будет. Так и будут переживать из-за этих номеров — мол, достались не те, какие им хотелось. В конце концов, это их домики, их номера. Я взялся только краску купить, трафареты вырезать и номера написать. Но потом потерял терпение. Сказал: хотите, чтобы я вам номера нарисовал, потому что это необходимо? Тогда так: здесь — начало, там — конец. И нумерация сплошная, не на каждом берегу своя.

Думаете, на этом все и закончилось? Ага, как же. Как дошло до дела, никто не захотел иметь тринадцатый номер: мол, несчастье приносит. Но что это будет за порядок, если одного номера нет? Вдруг придет кто-нибудь, кто ищет именно тринадцатый? Ничего не поделаешь, пришлось тянуть жребий, и получилось, что тринадцатый номер находится между двадцать шестым и двадцать седьмым. Ну ладно, наверное, в любом порядке непременно должен быть изъян.

Мусор тоже выбрасывали, кто где хотел, чаще всего в лес выносили. Весь лес загадили. А когда-то он был чистым, даже сухие ветки убирали. Я велел всем привезти пакеты, складывать туда мусор, а потом увозить в город, на помойку. Города уже все равно не спасти. А если найду банку из-под пива, кока-колы или другого напитка — собаки сразу определят, кто выбросил, и я ему под дверь положу.

Или если загорать, так не за один раз и не кто сколько хочет, и предостережение на щитах, что надо постепенно, а лысым — в панамках. А то было уже: кто-то решил в один присест загореть — потом пришлось «скорую» вызывать.

Я сделал два щита, вкопал два столбика, на одном берегу и на другом, повесил на них эти щиты и каждый сезон пишу, что запрещено, а что разрешено. Все по приезде обязаны прочитать, потому что я каждый сезон что-нибудь добавляю, а некоторые предостережения формулирую более доходчиво, чтобы мне потом не говорили: мол, и так, и эдак понять можно.

Не хотите взглянуть на эти щиты? Вон они, в сенях стоят. Да, когда сезон заканчивается, я их снимаю. Может, вы мне посоветуете, что еще дописать. Порядку нет конца. А то приезжайте как-нибудь в сезон. Тогда сами все увидите. Я думаю еще парочку таких щитов сделать. В сущности, следовало бы установить их перед каждым домиком. А еще лучше — каждому на спину повесить. Тогда никто бы не смог сказать, что у него времени не было прочитать.

Вы спрашиваете, зачем я это делаю? Тогда и я вас спрошу: вы хорошо людей знаете? Что-то мне подсказывает — не очень. Вы смогли бы на все это смотреть сквозь пальцы? И что — все им прощать? Мол, таков уж человек? Тогда зачем он вообще нужен? Не нужен он. Разве нельзя представить себе мир без человека? А почему бы и нет? Тогда мир был бы лишен воображения? А может, воображение и есть наша беда, а следовательно, беда всего мира. У меня нет такой власти, какая, может быть, есть у вас. Не знаю, мы с вами не знакомы. Но хотя бы здесь, в этом месте, так нельзя. Меня бы все это не волновало, если бы я не был сторожем. А раз уж взялся, хоть и не был обязан, тогда другое дело.

Вот, например, с прошлого сезона запрещается детям купаться там, где глубоко. Дети не мои, но я не могу смотреть, как отец или мать тащат ребенка подальше от берега, чтобы научить плавать. Не бойся, не бойся. Так не научишь не бояться. Раз уже было, что ребенок чуть не утонул. Отец хлебнул воды и выпустил малыша из рук. Никто бы не успел доплыть. К счастью, Рекс и Хват бросились в воду и вытащили.