Ключи к полуночи - Кунц Дин Рей. Страница 10

Говоря так, Джоанна могла позволить себе почувствовать ту приятно необычную близость с Алексом, будто они всю жизнь были любовниками и теперь блаженно отдыхают в постели. Она рассказывала ему вещи, которые никогда никому не говорила. Стены замка раздвинулись, очертания их стали расплывчатыми и даже менее реальными, чем суетливая проекция на экране. Несмотря на свое обычно сильное желание уединиться и свою слегка параноидальную реакцию на него, как на частного детектива, Джоанне нравилось быть с ним. У нее возникло желание обнять Алекса, но она понимала, что это преждевременно.

Алекс говорил так тихо, что она едва могла слышать, как он произнес:

– Пустота? Довольно странный выбор слова.

– Я думаю, что это то и есть.

– А что вы подразумеваете под этим словом?

Джоанна поискала слова, которые могли бы передать ту пустоту, неприятное чувство отличия от всех других людей, как рак, разъедающее, ползущее по ней и все пожирающее отчуждение один или два раза каждый месяц, всегда, когда она, по крайней мере, ожидала его. Периодически она становилась жертвой жестокой, выводящей ее из строя тоски. Одиночество. Это был более подходящий термин для такого состояния. Иногда, без всяких видимых причин, Джоанна становилась уверенной, что она, отвратительно уникальная, отделена и живет в своем собственном измерении за пределами нормального течения человеческого существования. Одиночество. Депрессии, сопровождающие это необъяснимое настроение, были черными ямами, из которых она медленно выкарабкивалась с отчаянной решимостью.

Запинаясь, она сказала:

– Пустота,…ну, это как будто я – никто.

– Вы хотите сказать, будто вас беспокоит, что вы немногого достигли?

– Нет, не то. Я чувствую, что я есть никто.

– Я все еще не понимаю.

– Ну, это как будто я – не Джоанна Ранд… никто вообще… как будто я – скорлупа… шифр… пустая… не такая же, как все люди,…и даже не человек. И когда ко мне это приходит, я спрашиваю, почему я живая… для чего все это. Мои связи с этим миром становятся все тоньше…

– Вы хотите сказать, что у вас возникала мысль о самоубийстве? – обеспокоенно спросил Алекс.

– Нет, нет. Никогда. Я не могла.

– С облегчением слышу это.

Она кивнула.

– Я слишком упряма и несговорчива, чтобы принять легкий выход из чего-либо. Я просто попыталась выразить глубину этого настроения, черноту его. Теперь вы можете понять, почему мне необходимо пустить корни и установить долговременные связи здесь, в Киото.

На лице Алекса отразилось сострадание:

– Как вы можете жить с этой пустотой и все еще оставаться веселой и жизнерадостной?

– О, – быстро проговорила Джоанна, – я чувствую себя так не все время. Это состояние приходит ко мне только раз в определенный период – один раз каждую пару недель, и никогда дольше, чем на один день. Я отбиваюсь от него.

Он коснулся пальцами ее щеки: она была бледная и холодная.

Внезапно Джоанна осознала, как внимательно он на нее смотрел, и она увидела в его глазах след жалости, смешанной с сочувствием. Реальность замка Нийо и действительность их ограниченной во времени связи нахлынули на нее. Она удивилась и даже задрожала, поняв, как много она сказала и как далеко сама открылась ему. Почему она отбросила свои доспехи уединенности перед этим мужчиной, а не перед кем-нибудь другим до него. Почему она пожелала открыться Алексу Хантеру до такого предела, как никогда не позволяла узнать себя Марико Инамури? Она начала понимать, что ее голод по другу и любви много сильнее, чем она думала до этого момента.

Джоанна вспыхнула и сказала:

– Достаточно этого душевного стриптиза. Вы же не психоаналитик, правда?

– Ну, каждый частный детектив должен быть немного психоаналитиком… как любой хороший бармен.

– К тому же, и я не пациент. Не знаю, что на меня нашло с этим безумием.

– Не беспокойтесь, мне интересно слушать.

– Мило с вашей стороны.

– Так и было задумано.

– Может быть, вам и интересно слушать, но мне не интересно говорить об этом, – сказала она.

– Почему?

– Это личное…и глупо.

– Возможно, вам нужно выговориться.

– Возможно, – допустила она, – но это не похоже на меня – бормотать о себе совершенному незнакомцу.

– Эй, я не совершенный незнакомец.

– Ну, почти.

– О, понятно, – сказал Алекс, – ладно. Вы хотите сказать, что я совершенный, но не незнакомец.

Джоанна улыбнулась. Ей хотелось дотронуться до него, но она этого не сделала.

– Как бы то ни было, – сказала она, – мы находимся здесь, чтобы показать вам замок. Здесь есть тысячи вещей, которые стоит увидеть, и каждая из них гораздо интереснее, чем моя психика.

– Вы недооцениваете себя, – произнес Алекс.

Другая группа беспечных туристов достигла их уголка. Джоанна стояла к ним спиной. Она повернулась взглянуть на них, используя это как предлог, чтобы на несколько секунд избежать изучающего взгляда Алекса. Эти секунды были необходимы ей, чтобы вновь обрести уверенность в себе. Но от того, что она увидела, у нее перехватило дыхание.

Человек без правой руки.

На расстоянии двадцати футов.

Идущий в ее сторону.

Он был впереди подходящей группы, улыбающийся, отечески добродушный кореец со слегка морщинистым лицом и поддернутыми сединой волосами. Он был одет в отутюженные широкие брюки со стрелками, белую рубашку, синий галстук и голубой свитер, правый рукав которого был на несколько дюймов закатан вверх. Его рука была изуродована у запястья: там, где должна быть кисть, была только гладкая шишкообразная розоватая культя.

– С вами все в порядке? – спросил Алекс, очевидно ощутив внезапное напряжение, возникшее в ней.

Она потеряла дар речи.

Однорукий человек приближался.

Теперь их разделяли пятнадцать футов.

Джоанна почувствовала сильный запах антисептиков. Медицинский спирт. Лизоль. Резкий запах хозяйственного мыла.

"Это смешно, – сказала она себе, – ты не можешь чувствовать запах антисептиков. Здесь не может быть такого запаха. Все это бред. В замке Нийо тебе нечего бояться".

Лизоль.

Медицинский спирт.

"Бояться нечего. Этот однорукий кореец – посторонний человек, всего лишь щуплый старичок, который вряд ли способен нанести кому-либо вред. Возьми себя в руки. Ну же, ради Бога, взглянешь еще разок на него?"

– Джоанна? Что случилось? Что происходит? – спросил Алекс, касаясь ее плеча.

Казалось, кореец двигался медленно и методично с неумолимой однозначностью существа из ночного кошмара. Джоанна почувствовала себя загнанной в ловушку той же самой не поземному давящей тяжести, в том же самом потоке вязкого времени.

Ее язык как бы распух, горло пересохло, во рту появился противный металлический привкус и вкус крови, что было без сомнения тоже плодом воображения, таким же как и вонь антисептиков, но для нее это выглядело как реальность. В любой момент Джоанна могла начать непроизвольно задыхаться. Захлебываясь, она хватала ртом воздух.

Лизоль.

Медицинский спирт.

Она моргнула, и взмах ее ресниц, как по волшебству, еще больше изменил действительность: теперь розовая культя корейца оканчивалась механической рукой. Не веря, Джоанна услышала жужжание наблюдающей системы, заскользили смазанные поршни, включились механизмы и пальцы раскрылись из сжатого кулака.

Нет. Это тоже был бред.

Когда кореец был менее, чем в трех ярдах от нее, он поднял руку и сделал указующий жест кистью, которой не было. Разумом Джоанна понимала, что его интересовала только фреска, которую они с Алексом рассматривали, но на более примитивном, чувственно-эмоциональном уровне она отреагировала с уверенностью, что он указывал на нее, подбираясь к ней с несомненно недобрым намерением.

Из глубины ее души в памяти возник пугающий звук: скрежещущий, пронзительный, леденящий голос, полный отравы и ненависти. Голос был такой же знакомый, как боль и ужас. Она хотела закричать. Несмотря на то что человек в ночном кошмаре, безликий человек со стальными пальцами, никогда не говорил с нею во сне, она поняла, что это был его голос. Более того, внезапно она осознала, что хотя во сне и не слышала его говорящим, но точно слышала его наяву. Как-то… где-то… когда-то… Слова, которые вспомнились сейчас, не были вымышленными или взятыми из самых худших ее снов. Они всплыли из воспоминаний давно забытых времени и места, которые были такой же частью ее прошлого, как и вчера. Сдержанный голос говорил: "Еще стежок, милая деточка. Еще стежок". Звук становился громче: теперь голос громыхал с чудовищной силой. Она одна могла слышать его, остальной мир был глух к звукам этого голоса. Слова взрывались внутри ее: "Еще стежок, еще стежок, еще стежок". Казалось, ее голова не выдержит и взорвется вместе с ними.