Юсупов (СИ) - "Гоблин - MeXXanik". Страница 34

— Да… — растерянно протянул я. — Я подумаю.

— Да что тут думать, — буркнул дядя. — Пробовать надо. Деньги у семьи есть. А практику в любой лекарне пройти можно. Ты все же не совсем бестолковый. Колено мое подлечиваешь неплохо, скажу я тебе. Не каждый лекарь за него берется.

Я только кивнул, вспомнив вдруг о визитке, которую дала мне девочка-волонтер. Интересно, куда я дел эту карточку?

— О чем задумался? — уточнил дядя.

— О смене работы, — рассеянно ответил я. — Недавно мне как раз предложили один вариант.

— Вот как? — с подозрением уточнил Петр Феликсович. — Уж не работу ли с Кругловым.

Я покачал головой:

— Нет, какой-то благотворительный фонд.

— Дело нужное, — согласился дядя и живо поинтересовался. — А что за фонд?

— Не помню, — честно ответил я. — А карточка где-то в комнате.

— Ну, смотри осторожнее с этим, — предупредил Петр Феликсович. — В передаче на Троице ТВ рассказывали, что сейчас за эти фонды серьезно взялись. Там ведущий говорил, что через такие организации уходят от налогов и легализуют большие деньги. Так что сперва мне скажи. А я по старым связям проверю.

— Хорошо.

— Помяни мое слово — это все может плохо закончится. У нас никто в семье в острог не попадал и если ты сподобишься, то не жди от меня посылок с носками, куревом и чаем.

— Я не курю, — заметил я.

— Тебе в острог нельзя, — прищурившись, дядька меня оглядел с головы до ног. — Уж больно ты красивый. И в кого только такой ладный пошел? Хоть порода в тебе наша, тут уж сомневаться не приходится. Но в нашей семье отродясь не было таких губастых.

Я понял, что Петр шутит и сделал вид, что обиделся, чтобы порадовать его.

— За участие в этих фондах можно на каторгу попасть, — сурово заключил он и погрозил мне пальцем.

Про каторгу он, конечно, загнул, но попасть в неприятную ситуацию можно было легко. А потом высокое общество и все журналисты города несколько недель во всех подробностях будут рассказывать про то, что старая аристократическая семья помогала городскому криминалитету.

— Скажу, — пообещал я, взял стоявший на столе чайник и налил в кружку теплый отвар. — Ты еще не завтракал?

— Ждал пока ты проснешься, — проворчал Петр.

— Там поди уже все остыло, — я посмотрел в сторону кухни.

— А ты решил, что я опять готовить стал? — удивился старик. — Каждый день что ль буду тебя кормить? Ты уже не маленький. Плиту включить сможешь.

— Смогу, — ответил я, пряча улыбку.

— Зажарь-ка мне пару яиц с сыром, да отрежь ломоть от окорока. И кусок хлеба подсуши, чтобы хрустел. А еще зелени поруби да насыпь сверху…

Я рассеянно кивнул и направился на кухню, чтобы приготовить нам двоим завтрак. Мне никак не удавалось припомнить, чтобы у дядьки до обеда разыгрывался такой аппетит. Обычно он обходился парой печений и чаем. Быть может, не все перемены к худшему.

Глава 17

Рецепт жизни

Я вошел на кухню. Повязал на пояс черный передник, который обычно использовал во время готовки. Затем зажег плиту и рассеянно посмотрел на пляшущие язычки пламени. Потом поставил тяжелую сковороду на конфорку и вынул из кармана телефон. Нажал комбинацию кнопок для разблокировки и принялся искать номер Ксении Земсковой.

Помнится, как-то Антон представил нас друг другу на одной из встреч, которые очень любил проводить в своей квартире Егор Андреевич, сын графа Воронцова. Тогда мы поболтали и я записал ее номер, но дальнейшее общение у нас так и не задалось. Девушка показалась мне довольно отстраненной. Когда она говорила со мной, то посматривала в зеркала на стенах, проверяя хорошо ли она выглядит. Это раздражало. И когда я вспомнил о Ксении на следующий день, то решил, что не хочу звонить и спрашивать о ее делах. Однако я не помнил, что стирал ее номер из контактов.

Нужные цифры нашлись, и я нажал кнопку вызова. И в динамике послышалась мелодия, которую девушка поставила вместо гудков. Это был добрый знак.

Впрочем, на этом добрые знаки закончились. Потому что трубку никто не взял. Я вздохнул, прошел к холодильнику, вынул из него брикет, обернутый в пергаментную бумагу, несколько яиц из картонной упаковки, сыр и небольшой кусок сырокопченого окорока. Отрезал немного масла, положив его на сковороду. Желтоватый прямоугольник быстро плавился, и я снова принялся искать в телефоне нужный номер. На этот раз, Романа Афанасьевича. Нажал кнопку вызова, прижал аппарат плечом к уху, и принялся ножом разбивать яйца. На сковороде зашипело.

В этот раз, трубку взяли быстро. И в динамике послышался глухой голос:

— Слушаю, Василий Михайлович.

— Здравы будьте, Роман Афанасьевич, — осторожно начал я, доставая из деревянного короба ломтики нарезанного хлеба. — Вчера я говорил, что хочу помочь вам разобраться с произошедшим.

— Спасибо, мастер Юсупов, — ответил Земсков.

— Ваш сын был моим хорошим приятелем, так что я считаю своим долгом оказать помощь вашей семье, — продолжил я, закладывая хлеб в небольшое устройство, которое очень уважал Петр — сухарник.

— Не станут отказываться, — отозвался мужчина.

— И вчера я связался со своими знакомыми, которые могут помочь вашей службе безопасности в расследовании. И хотел бы устроить вам встречу. Если вы не против.

Нажал кнопку, и на приборе загорелась лампочка, которая показывала, что хлеб начал запекаться. Я же взглянул на поджаренную яичницу и выключил плиту, сняв сковороду с разогретой конфорки. Взял ломтик сыра, который наскоро измельчил на небольшой терке над желтком. А затем сорвал несколько веточек зелени, которая кустилась в ящичке на подоконнике.

— Я был бы вам очень признателен, Василий Михайлович, — произнёс Земсков, и впервые за все время общения, я услышал в его голосе что-то вроде заинтересованности. Значит, Роман Афанасьевич либо не верил в самоубийство сына, либо уже узнал, что Антон был связан с гибелью Столыпина. И пытался разобраться в деле, пока следствие тормозит. Оба варианта говорили, что Земсков заинтересован во встрече, раз даже не стал уточнять, какие люди прибудут на нее с моей стороны.

— Хорошо, — ответил я, перекладывая яичницу на тарелки. — Где вам удобно сегодня встретиться?

— Давайте в «Диадоре»? — предложил Земсков и добавил. — Через два часа.

— Хорошо. И еще вопрос, Роман Афанасьевич. Простите за навязчивость, но… Ксения Романовна дома?

В динамике повисло молчание, словно собеседник думал, стоит ли мне отвечать, и какую долю правды нужно добавить в ответ.

— Да, — проговорил наконец Земсков. — Но сейчас она… очень сильно переживает боль утраты брата и не хочет ни с кем говорить.

Я понял, что хотел сказать мужчина. Скорее всего, Ксения просто мертвецки пьяна. А еще, она, скорее всего, уже поведала семье про долг.

— Если она так тяжело переживает, могу устроить ей пару частных сеансов, — предложил я, крупно порубив зелень на толстой доске и посыпая ею яичницу. — Чтобы притупить боль. Но сегодня ей лучше присутствовать на встрече.

— Хорошо, — согласился Роман Афанасьевич.

— Тогда не прощаюсь. Увидимся позже, — закончил я и завершил вызов. Убрал телефон в карман.

От окорока я отрезал два тончайших ароматных ломтика, посчитав, что слишком много Петру будет без пользы, а если себе я положу больше, он начнет бурчать. Свернул бекон в рулет и разместил на краю тарелки. Мельница для специй нашлась в верхнем ящике над столом. Несколько оборотов освободили небольшую порцию смеси перцев. Затем я бросил на сыра щепоть соли. Пискнула сухарница, выкинув из себя подрумянившиеся кусочки хлеба. Я положил их к яйцам, поставил тарелки на деревянный поднос. Затем вынул из ящика приборы, салфеток, которые вложил в металлические ажурные кольца, и направился в гостиную.

— Наконец-то, — буркнул дядя, когда я вошел в комнату — Я уж думал, тебя на кухне демоны украли. И сожрали мою еду.

Я улыбнулся, оценив шутку, и поставил поднос на стол: