Аут. Роман воспитания - Зотов Игорь Александрович. Страница 99

Пропускаю последний месседж мимо ушей. Я уплываю в маниловские грезы: хорошо бы вывезти Марию со всем ее девичьим выводком – матерью и сестрами – в ЮАР, чтобы они переждали окончание нашей победоносной войны. А потом я на белом коне-лендровере въезжаю в столицу, возвращаю их на родину, устраиваю сестер в лучшую школу, а матери – безбедную старость. Ей, между прочим, всего-то сорок три.

Лечу с Марией в Париж, на Монмартр, она становится моей чернокожей музой. Пишу романы, а время от времени мчусь в какой-нибудь Никарагуа, свергать диктатуру какого-нибудь Самосы. Возвращаюсь на Монмартр героем. Пишу новый роман.

Буржуазный Париж и революционный Никарагуа – этот контраст, это ли не настоящая жизнь?! Захлебываюсь собственным восторгом. Растроганный, обнимаю Марию, целую ее всюду, всюду, всюду.

– Когда мы поженимся, Маша, я вместо обручального кольца вставлю тебе в верхнюю губу вот это! – я протягиваю ей на ладони квотер, каким-то образом завалявшийся в моей дорожной сумке еще с Нью-Йорка. – Чтобы ты никому больше не досталась. Как это называется у вас?

– Пелеле. Это, кажется, у киконде так принято. У нас это называют жажа.

– Вот-вот, пелеле, жажа, квотер, потом – доллар, потом паунд, потом, потом… Вот такое золотое блюдо! – я скругляю указательные и большие пальцы, большой получается круг. – И никто на тебя не позарится.

– А ты ревнивый, Венья! – смеется она, произнося мое имя по-русски.

Вечером возвращаемся к лагуне, я купаюсь в желтой воде, ныряю, прыгаю, вздымаю тучу брызг. Веду себя как пятилетка, которому мама разрешила залезть в реку после долгой зимы-весны. Мария улыбается с берега, и я то и дело выскакиваю, целую ее и с разгона бросаюсь обратно в воду. Восторг без конца и без края.

Солнце скрывается за холмами, мы возвращаемся в отель.

Нет нужды заказывать ужин в номер – весь ресторан у наших ног: ни души. Я выпиваю бутылку Gatao, съедаем лангуста и жареных креветок. К десерту прошу гавану, и гавана у них есть! Чем не райские каникулы для шпиона-любителя и его подруги?

– Ты помнишь того старика с пляжа? – спрашивает Мария, когда мы возвращаемся в номер и садимся в шезлонгах на балконе.

– Конечно. А почему ты спрашиваешь?

– Потому что я хочу, чтобы ты уехал, – она проговаривает это, не поворачивая головы в мою сторону, проговаривает туда, в темнеющую тишину.

– Как уехал? Без тебя? – шепчу.

– Со мной или без меня, но уезжай.

Она поворачивается, мы смотрим друг другу в глаза. Взгляд ее очень серьезен. Спокоен и серьезен.

– Не понимаю, Мария! Я не понимаю. И при чем тут старик с пляжа?

– Тебе нельзя оставаться в Африке, Венья. Африка не хочет тебя.

– Господи, что… что (я чуть было не сказал «что за бред?!», но вовремя осекся)… что случилось?

– Ничего не случилось. Ты прилетел сюда убивать, ты сам об этом говорил.

– Убивать!? Нет, Маша, нет! Я прилетел бороться, воевать, а это не совсем то же самое, что убивать. Воевать с режимом, с враньем, с голодом, с нищетой, в конце концов…

– Но, Венья, ты убивал. Убивали твои солдаты. Вспомни того старика на пляже, они могли бы убить и его, окажись они здесь. Я не хочу, чтобы ты убивал в Африке. Африка этого не хочет.

Она встала с шезлонга, опустилась на колени рядом со мной, взяла мои руки, поцеловала ладони.

– Я уеду с тобой, куда ты захочешь, я приеду к тебе, куда позовешь, только уезжай отсюда…

– Ты не приедешь, ты не приедешь, – повторял я.

– Приеду, – тихо сказала Мария. Слезы в ее темных глазах.

И я потерялся в ее руках, губах, в ее запахе: «Ты моя Африка, Маша, ты моя Африка…»

Альбинос сидел у входа за первым столиком, я сразу уткнулся в него взглядом. Он ласково кивнул мне, жуя тост с джемом, даже приподнял со стола ладонь – типа приветствия. Кивнул и я, прошел к бару, обернулся. Негр-альбинос – зрелище непривычное, поначалу жутковатое: белесые волосы, белое рябое лицо, красные глаза. Что он здесь? Непонятно.

Когда я проснулся, почувствовал сразу – солнца нет. Мария спала. Я тихо, стараясь не будить ее, заглянул за плотные шторы: солнца действительно не было. Я давно привык просыпаться и сразу видеть золотящееся голубое небо. Это небо было серым. Кажется, моросил дождь.

Оделся, спустился выпить кофе в баре, пока Мария спит. И тут вторая неожиданность – альбинос.

Заказал двойной эспрессо и сок. Заспанный бармен – и это третья неожиданность – поздоровался со мной как-то нехотя, без радушия, а вчера он чуть не плясал вокруг нас с Марией.

Я тянул сок через соломинку, разглядывая бутылки в баре. В барном зеркале явилось отражение альбиноса. Я напрягся, но обернуться не спешил.

– Райский уголок, не правда ли, мистер Бен? – был задан вопрос.

На английском, а на каком еще?

– Правда, – ответил я отражению.

– Быть может, вы хотите позавтракать? Я уже позавтракал и вам рекомендую – дорога не ближняя, – голос его был скрипуч, это усиливало нотку издевки.

– Дорога куда?

– В столицу, мистер Бен. Пора возвращаться. Туда, где вас ждут.

– Ждут? Кто ждет? – я все не оборачивался, вынуждая альбиноса говорить с моей спиной.

– Люди, которые хотят с вами поговорить. Советую вам, мистер Бен, позавтракать, даю вам полчаса. Вашу спутницу мы разбудили, она собирает вещи, она уедет раньше вас.

– Что ты сказал?! – я развернулся.

Альбинос стоял почти вплотную ко мне и невинно мигал красными глазками. Белые брови и белые ресницы – вот что было в нем самое отвратительное.

Я вскочил с табурета и рванулся к двери. Там стояли двое хлопцев в камуфляже, с автоматами. Они ощетинились, только я сделал первый шаг.

А вот и провал, и арест.

Как-то меня уже забирали в ментовку в Ростове. Там все было патриархально просто – мент вывернул руку, нагнул меня, так что я почти уперся в вонючую ширинку его серых штанов, подержал немного, отпустил и сказал: «Пошли, что ли?»

Здесь же все как в хорошем кино – почти ласково. Прислали альбиноса. Ночь стала днем, день – ночью, а времени больше не будет.

Я не увидел Марию. Ее увезли. Скорее всего, на моей арендованной машине. Разумеется, есть я не стал. В номере мне дозволено было взять зубную щетку, надеть брюки вместо шорт, ботинки вместо шлепанцев и еще куртку. В советском «уазике» (очевидная пародия на белого коня-лендровера), зажатого с двух сторон пахучими бойцами (альбинос на переднем сиденье), меня повезли в столицу. Ехали долго, мучительно, часа через два дождь перестал, вышло солнце во всей запоздалой красе, началась несусветная жара.

В Ньока-Прайя меня сдали в полицейский участок – душная крохотная камера с двумя пластиковыми ведрами: одно пустое – параша; в другом на треть мутноватая водица – пить. Ночью грызли комары – заснуть не пришлось. Утром угостили полмиской ссохшейся кукурузной каши. Ложку не дали, ел рукой, есть хотелось. Воду выпил, новой не дали. Ни допросов, ни вопросов. Еще ночь в сторожкой дремоте, еще пайка каши утром. Потом затолкали в тот же «уазик», правда, на сей раз без альбиноса, и колонна под прикрытием двух бронетранспортеров выдвинулась в столицу.

Альбинос навестил меня днем позже. В городе колонна рассосалась, меня повезли на Байшу, провезли мимо моей гостиницы и дальше переулками – в рыбный порт. Конвоиры вывели меня на причал, подтолкнули к катерку, бившемуся внизу бортом о деревянные сваи. Я прыгнул, упал на бок, но вполне удачно – ничего не сломал. Конвоиры – следом. В кабинке стоял за рулем боец в камуфляже. Конвоиры оттолкнулись руками от причала, и катерок почапал по грязной ряби гавани.

Качку не переношу: минут через двадцать стало мутить, разболелась голова, солнце палило сумасшедше. Я лежал, как упал – на боку, смотрел в воду. Как в воду смотрел.

Сознание ушло. Очнулся от ощущения легкого удара по голове, и тут же шибануло в ноздри сыростью. Мутно раскрыл глаза – это солдатик вылил на меня ведро забортной воды. Правда, лежал я уже не в катере, а на песке пляжа. Зачтут приговор, расстреляют? Банально как жизнь.