Притяжение влюбленных сердец (СИ) - "Цветы весеннего сада". Страница 181

- Бесполезно Ваше Высокоблагородие, - вздохнул конвойный и развел руками - ищем мы, ищем, но эти чертяки всегда тайком проносят деньги.

Яков оглядел каторжников. Голые арестанты являли собой весьма плачевное зрелище, он не ожидал, что будет все настолько плохо.

Как эти люди вообще на ногах то держались? Все они были крайне истощены, лица опухли от цинги, конечности в отеках, животы неестественно вздуты, кожа в пятнах.

- Пятна типичны для цинги. - равнодушно указал доктор.

- Самых тяжелых в лазарет. Остальных по тюрьмам, от работ на месяц освободить и поставить на усиленное питание. - распорядился Яков Платонович.

Анна Викторовна шла с проверкой на пришкольный огород. Деревянное здание школы еще только строилось, но поля с картофелем, свеклой, морковью, репой уже радовали глаз ровными ухоженными рядами. Здесь же застеклили и первые теплицы с огурцами и помидорами, сладким перцем. Яков помог выбрать толкового управляющего, рабочей силы было более, чем достаточно, и вскоре дело пошло на лад. Анна была не особенно подкована в делах огородных, у них на Царицынской на заднем дворе были грядки, но она никогда ими не интересовалась. Но здесь, в Каре, огородничество приобрело особый смыл. Это занятие не было блажью изнеженной барышни. От ее настойчивости зависело напрямую, насколько сытыми будут ее люди.

Теперь Анна была спокойна, подопечные львиную долю провианта обеспечили себе сами.

Как можно много сделать за такое короткое время, достаточно приложить хоть немного усилий. Подойти к делу с желанием. Как она понимала, у предыдущего местного начальника не было никакого желания что-то менять.

Да, у нее были деньги на строительство. Но ведь до них с Яковом никто не распорядился даже элементарно разбить большой огород на нужды пусть не школы, но даже самих тюрем. А ведь люди частенько голодали.

Никто не занимался проблемой сирот. У нее сердце болело от того, как тяжело, плохо и бедно жили тут люди. Хорошо, что муж поддерживал все ее начинания. Яков взял на себя огромное число проблем, помог найти нужных специалистов. Какой он молодец!

Она же говорила ему, что он самый лучший человек? Надо сказать еще раз.

Анна встретила княгиню Эристову и ее компаньонку, когда уже выходила из конторы управляющего.

- Госпожа Штольман! Анна Викторовна! - обратилась к ней пожилая грузинка.

- Ваша Светлость. Как Ваши дела? Я могу Вам быть чем-то полезной?

- Нам никак не удается встретиться с Георгием, господин Штольман сказал, что в первой партии заключенных моего сына не было, а вторую партию почти всю поместили в лазарет, говорят, много чахоточных.

- Я могу устроить Вам встречу с нашим тюремным доктором. Он наверняка видел Вашего сына и может рассказать о состоянии его здоровья. - сказала Анна.

- Это очень бы мне помогло. Когда я видела сына прошлый раз, на этапе в Иркутске, он был так плох, что не мог идти самостоятельно и его посадили на подводу. Он совершил ужасное преступление, но как представлю, что он мог погибнуть здесь, так далеко от дома и совсем один. Мой долг, как матери, быть с ним до конца. - сказала княгиня.

- Вы уверены Алексей Юрьевич, что Моэстуса возможно допустить к работе?

- Формальных поводов не допускать его к службе у нас не осталось. Из Петербурга на переводчика пришла исчерпывающая характеристика, учился он неплохо, ни в чем подозрительном замечен не был. Да, у него нет алиби на возможное время убийства, но и у половины Агинского его нет. Шли скачки, много зрителей, много гостей. Сожительница пристава никого похожего на переводчика не видела, конторщик и букмекер его не опознали.

- Значит тупик? - недовольно постучал ручкой по чернильнице Штольман.

- Увы. - развел руками Алексей Юрьевич.

Яков подумал, что он это так просто не оставит. Никаких тупиков в таком убийстве быть не должно. Убийца наверняка человек приезжий. Штольман решил отправить запрос на сведения о похожих преступлениях в разные города Российской Империи, в том числе и в Петербург.

Личность Моэстуса все равно вызывала у него подозрения. Ответ университета надворного советника не устроил, и он отправил запрос на переводчика в департамент полиции Санкт-Петербурга.

Эстонец занял положенное ему место работы в тюремной канцелярии, где начал тихо выполнять свои обязанности.

Вскоре его пригласили в тюремный лазарет. Несколько поступивших арестантов не говорили по-русски вовсе и требовалась помощь переводчика.

Вторую партию арестантов принимал Алексей Юрьевич.

Один каторжанин, особенно сильно выделявшийся среди остальных, привлек его внимание. Кашляющий молодой кавказец с благородными юными чертами лица и почти черными лихорадочно блестящими глазами. Арестант явно выделялся среди других благородными манерами.

- Это кто такой? - спросил Лебедев.

- Это наш князь, Ваше Благородие! - ответил ему другой каторжанин.

Алексей Юрьевич сверился со списком арестантов.

В документах больной каторжанин был обозначен как бывший князь Э., 21 год, имеретинец. Осужден за убийство к семи годам каторжных работ.

Князь держался скромно, но с большим достоинством. На мгновение Лебедеву стало жалко мальчишку, испортившего себе жизнь. По всем признакам было очевидно, что он долго не протянет.

Врач констатировал туберкулез в терминальной стадии, и бывшего князя вместе с цинготными больными его назначили к отправке в лазарет.

Другие арестанты заметно этому обрадовались:

- Вот и хорошо, там наш князь, глядишь, снова поправится! Мы, как могли, берегли его, да только смерть не захотела уйти прочь!

***

Мария Тимофеевна всегда считала, что женщина должна родить до 20 лет, и не позже! Но Господь Бог словно посмеялся над ней. Аннушку она родила в поздние 25, и дочка далась ей очень тяжело. Второго ребенка она ждала на 46 году. Сначала ей было очень стыдно за такое свое положение. Мария Тимофеевна краснела и отказывалась ходить по магазинчикам, покупать приданое для малыша.

Но когда через несколько недель, уже на второй половине беременности Мироновы вернулись в Затонск, то первым, что она увидела это были блестевшие от счастья умиления глаза старшей сестры.

Липа уверила ее, что дети — это счастье. В любом возрасте. А уж ей, порядочной мужниной жене, радоваться беременности сам Бог велел. Чуть позже Мария Тимофеевна не раз ловила на себе любопытствующие, но завистливые взгляды соседских матрон.

Она немного располнела, но счастливый муж только умилялся. Виктор Иванович был взволнован перспективой стать отцом во второй раз, что и слышать ничего не хотел о якобы плывущей фигуре жены. Известный затонский адвокат вообще открыл в себе новые грани своего совершенства и был просто на седьмом небе от счастья.

- Маша! - сердился он. - Это не тебе нужно, а ребенку. Ты сейчас в ответе за двоих, поэтому кушай, когда и сколько хочется!

Доктор Милц напротив качал головой и много кушать, особенно на ночь, отговаривал категорически.

- Мария Тимофеевна! Голубушка! Ну послушайте Вы меня! Ребенок Ваш перед родами нагуливает жирок и все, что Вы съедите мучного, осядет лишним весом и на Вас, и на Вашем, уже и так крупном наследнике.

Чай пейте без сахара, булочки и хлебушек кушайте, но только с утра, а вечером пареные овощи, да поменьше. Перед сном с супругом совершайте моцион по часу в саду. Гуляйте как можно больше. Спасибо мне еще, старику, в родах скажете.

Доктор прикладывал специальную трубочку к животу необычной пациентки и неизменно оставался доволен. Сердцебиение было таким, как надо. В последнее время он наведывался к Мироновым дважды в день. Если ехать на пролетке, то до их особняка было рукой подать, а ему спокойнее.

Мария Тимофеевна уверяла доктора, что ей рожать только через месяц, но Александр Францевич видел, что появление на свет ребенка уже не за горами. Все признаки были на лицо, и лишь его беспокойная пациентка упрямо думала, что походит беременной до осени. Он может быть и был бы спокойнее, но отъезд Якова Платоновича и Анны Викторовны побуждал его быть ответственным вдвойне. Яков Платонович был ему близким другом, а семья прекрасной супруги надворного советника была Александру Францевичу всегда очень дорога.