Возгарка II (СИ) - Ахметшина Ксения. Страница 13

— Конечно, ты же себе кожу разодрала.

Разглядывая руку девчонки, которую та соизволила предоставить в моё распоряжение, я думал о собственной проблеме. Как бы хотелось, чтобы и моё жжение от серебра оказалось просто самовнушением…

Дверь скрипнула, через комингс переступил Войко.

— Бронислав, у нас есть какая-нибудь мазь от зуда? — сходу спросил я.

— А что случилось?

Ярочка продемонстрировала следы расчёсов.

— У вас на солнце кожа не чешется? — вопросила она.

— Чего? А, понял, поищем, — пообещал он и перевёл взгляд на меня. — Похоже, дождь собирается.

Да, я уже начал ощущать падение атмосферного давления и перемены в воздухе.

— Найдём защищённую от течений бухточку и встанем на якоря, — вздохнул я, поднялся и строго посмотрел на подопечную: — А ты чтобы коротко подстригла ногти и больше не чесалась, ясно?

Девчонка насупилась, снова опустилась на колени и продолжила перекладывать вещи в рундук. Войко уже вышел, я собирался последовать его примеру, но краем глаза заметил какое-то украшение с бирюзой и сердоликом.

— Что это? — невольно шагнул я ближе.

— Мамин гребень.

— Посмотреть дашь?

Малявка недоверчиво зыркнула, но украшение подала.

Прекрасно выполненная, изящная вещь… знакомая вещь.

— Красивый, — сказал я, возвращая обратно. — А как звали твою маму?

— Марика, — ответила Ярочка. — И я уже говорила, забыли?

— Замечательное имя, — невпопад ответил я. — Ты в неё такая рыжая уродилась?

Медные бровки гневно дёрнулись, но девчонка кивнула.

В её головке периодически мелькали образы рыжеволосой женщины, когда она думала о матери или случайно вспоминала о ней. Но я не пытался усилить их яркость, навести резкость, сделать устойчивыми и чёткими. Напрасно, напрасно…

Я оставил подопечную в каюте укладываться дальше и вышел на палубу.

Тяжело опустив ладони на планширь фальшборта, шумно выдохнул и провёл пятернёй по лицу.

Пробило на смешок.

Марика, надо же… Лет пятнадцать прошло, не меньше. Помню её, да.

Мы с Войко остановились тогда в Волавке — большом городе, довольно далеко отсюда. Я решил культурно отдохнуть и отправился на спектакль. Нет, не в солидный театр, таких мест я привычно избегал, опасаясь встретиться со знакомыми кровососами. Уличные подмостки. Разнузданное представление с элементами танцевальных номеров.

И красивая рыжая девица в роли пассии благородного рыцаря. Без сомнений она должна была пользоваться популярностью у зрителей. Но девица выглядела ещё такой свежей, не потасканной.

Я заглянул к ней после спектакля.

Она разговаривала с другими актрисками, улыбалась жемчужными зубками и разбирала причёску. Я постучался в косяк, обратив на себя внимание девчат, и поднял букет только что купленных на улице цветов.

— Самой очаровательной принцессе, — обозначил я, глядя на неё очень обещающим взглядом.

Она закусила губу: томно, с раздумьем.

Другие девчонки защебетали, засмеялись, отпустили пару шуток и оставили нас наедине. Я закрыл дверь и вручил ей цветы. Девица смущённо их приняла, погрузила лицо в букет и кокетливо стрельнула накладными ресницами.

Её глаза очаровали меня без всякой магии: зеленовато-голубые, почти бирюзовые. Платье принцессы подчёркивало их цвет, из-под туго затянутого корсета с каждым вдохом вздымались аппетитные детали женской анатомии в обрамлении кружевной сорочки. На одной грудке, кажется, левой красовалась мушка — не накладная, просто родинка, но очень акцентирующая внимание.

Я приблизился и опустился на сиденье подле неё.

— Вас Бартош пустил? — спросила она серебристым голоском, нежным, как флейта.

Мне не хотелось омрачать визит разговорами о монетах, которые я отдал старому пройдохе — руководителю труппы — за возможность близко пообщаться с одной из его актрис. Мне не было дела, по своей ли воле девица предпочла театральные подмостки, вынудили её обстоятельства или же она вовсе невольница.

— Я Рихард, — вместо этого представился я с тёмным придыханием, которое так волнует молодых и глупых девочек.

Она улыбнулась и назвалась Марикой.

Светскую беседу мы вели не долго. Могли бы и вовсе обойтись. Но красавица так смущалась, что пришлось всё же выслушать её историю. Оказалось, на сцену она выходит совсем недавно, сбежав из дома и начав полуголодную, зато вольную жизнь. И я стал первым её посетителем такого рода.

Устав от разговоров, я приблизился, хотел коснуться её губ, но девица нерешительно отвела взгляд. Моя рука коснулась напудренной щеки и повернула лицо юной милашки обратно.

— Тебе не обязательно что-либо чувствовать или помнить, — сжалился я над этим прекрасным созданием.

Она покачала головой, сглотнула и закрыла глаза, подавшись навстречу.

Я целовал её сладкие губы, заставлял захлёбываться предвкушением. Мои пальцы освобождали её дыхание, порабощённое тесёмками корсета. Под шелестящими складками юбок не оказалось белья, лишь высокие чулки с подвязками. Когда поцелуи ушли от губ и скользнули по нежной шейке, её дыхание стало сбивчивым. Под надушенной кожей соблазнительно билась жилка, всё ускоряя такт.

Дразня лицедейку, но не кусая сразу, я спустился к мягким персям и лобызал их, особенно ту, с родинкой. Вернувшись к медовым устам, позволил поцелую стать глубже, грубее. Мои пальцы запутались в её волосах. Жар её тела нарастал, даря то чудесное ощущение жизни, которая скоро перетечёт в мою холодную мёртвую плоть.

Вдвинувшись между гладких бёдер, я резко отстранился от её разгорячённых губ, заставляя открыть бирюзовые очи. Я хотел, чтобы она смотрела мне в глаза, видела азарт хищника на моём лице, замечала удлинившиеся клыки под чуть приподнятой верхней губой.

Мне нравилось, что она ощущает себя добычей, но добычей желанной.

Однако девица немного слукавила. И хоть ахнула она совсем не притворно, но невинность её успели украсть до меня, оставив неопороченной лишь кровь. Ну, может я предпочёл так считать, чтобы не портить себе аппетит.

— Такой холодный… — прошептала она с затуманившимся взором.

— Сейчас согреется, — обещал я, возвращаясь к оставленным устам, дабы те не вздумали портить мне удовольствие нелепыми словами.

Я брал её на кушетке, совершенно не заботясь, что на прикрытой двери нет замка. Войди сюда любой из театральной труппы, что с того? У девиц лицедейского разлива нет чести по определению их профессии, ведь подмостки не намного чище борделя.

Её щёки пылали под наносными румянами, она старалась сдерживать стоны, но те неизбежно вырывались из лёгких. Я отбросил прочь её отливающие медью локоны, и те рассыпались каскадом по грязным половицам.

Не собираясь больше медлить, я влажно коснулся чуть вспотевшей шеи. Язык скользнул по набухшей венке. Острые кончики клыков проткнули кожу, освобождая поток божественного наслаждения в мой рот. Со вскриком её ладонь упёрлась в мою грудь, но не имела сил оттолкнуть голодного зверя. Столь же бессильными оказались девичьи пальчики, схватившие мена за волосы на загривке.

Кровь — панацея страждущих, её не бывает достаточно. Взяв глоток, тебе хочется следующий. Притиснув девицу к обитому сиденью, я удовлетворял свою страсть и голод. Слияние солёного блаженства, орошающего моё горло, с лёгкой болью в корнях волос, довело меня до экстаза — ведь что может будоражить хищника сильнее, чем сопротивление добычи? И лишь теперь я оторвал обагрённые губы от её шеи.

— Видишь, ничего страшного, — томно выдохнул я на ушко ошеломлённой красотке и ласково снял слезинку, выкатившуюся из уголка божественно-яркого от подступившей влаги глаза.

Она сглотнула и облизала губы, набрала дыхания, чтобы что-то сказать, но я не позволил: приложил палец к этому сладкому ротику. Мне не были нужны ни жалобы на испытанную боль, ни притворные заверения в наслаждении от испытанных мук. Это наслаждение ещё придёт к ней, но позже, когда пройдёт первый страх и появится доверие к моим хищным ласкам. Лишь тогда она сможет расслабиться в объятиях пожирающего её зверя и научится получать удовольствие от собственной беспомощности.