Повесть о любви и тьме - Оз Амос. Страница 36

Мнение свое о коммунизме и коммунистах не изменил он и через пятьдесят лет после большевистской революции.

Спустя несколько дней после того, как Армия обороны Израиля в ходе Шестидневной войны завоевала Восточный Иерусалим и Старый город, дедушка предложил, чтобы все народы мира помогли теперь Израилю вернуть всех арабов Леванта:

– С превеликим почетом, так, чтобы и волоса не упало с их головы, чтобы ничего не было отобрано из их имущества, даже малого цыпленка, – вернуть их на историческую родину, которая называется “Саудовская Аравия”. Как мы, евреи, возвращаемся сейчас на родину предков, так и им положено с почетом вернуться домой, в Саудовскую Аравию, откуда все они и докатились до этих мест.

Чтобы быстрее дойти до сути спора, я спросил его, что он предлагает сделать в том случае, если Россия применит против нас свои вооруженные силы, желая уберечь союзников-арабов от трудностей переселения в Саудовскую Аравию?

Розовые щеки дедушки мгновенно стали красными от гнева, он надулся, запыхтел и закричал:

– Россия? Какая еще тебе Россия?! Не существует уже никакой России, клоп! Нет! Не существует! Ты, возможно, имеешь в виду большевиков? Нет? Ведь я знаю большевиков с тех пор, как были они сутенерами у всяких бля… ну, сбродом из портового квартала Одессы. Да ведь это сброд воришек и хулиганов! Накипь со дна кастрюли! Все большевики – это один гигантский блеф! Теперь, когда мы видим, какие замечательные самолеты есть у нас, какие пушки, ну что там, надо послать этих парней, эти наши самолеты, пусть долетят до Петербурга, возможно, две недели туда и две недели обратно, одна хорошая бомбардировка – то, что им от нас уже давно положено, – один мощный бабах! – и тут же весь большевизм разлетится, как грязная вата по ветру!

– Ты предлагаешь, чтобы Израиль бомбил Ленинград, дедушка? Чтобы разразилась мировая война? Ты что, не слышал об атомных бомбах? О водородных бомбах?

– Да ведь все это в руках евреев. Ну что там, ведь и у американцев, и у большевиков все эти новейшие бомбы полностью в руках еврейских ученых, а уж они наверняка будут знать, что надо делать и что делать не надо.

– А мир? Есть ли путь к миру?

– Есть: надо победить всех наших врагов. Нужно так дать им по зубам, чтобы они пришли и запросили у нас мира. И тогда, ну что там, конечно же, мы дадим им мир. Что, неужели откажем? Зачем же отказывать? Ведь мы же миролюбивый народ. У нас есть даже такая заповедь – стремиться к миру. Ну так что? Мы и устремимся за ним, до самого Багдада будем стремиться, а если понадобится, до Каира достремимся, а то как же? Не будем стремиться? Как это так?

Потрясенные, обобранные, изуродованные цензурой, напуганные Октябрьской революцией, Гражданской войной и властью красных, разлетелись во все стороны ивритские писатели и сионистские деятели Одессы. Дядя Иосеф и тетя Ципора, а с ними и многие из их друзей, репатриировались в конце 1919 года в Эрец-Исраэль. Они прибыли в порт Яффо на корабле “Руслан” – так началась Третья алия. Некоторые из тех, кто бежал из Одессы, отправились в Берлин, в Лозанну, в Америку.

Дедушка Александр и бабушка Шломит со своими двумя сыновьями не поехали в Эрец-Исраэль: несмотря на сионистский пыл, пронизывающий русские стихи дедушки, Эрец-Исраэль по-прежнему представлялась им азиатской, дикой, отсталой – местом, где нет самых простейших понятий о гигиене, где отсутствует самая необходимая культура. Посему отправились они в Литву, которую Клаузнеры, родители дедушки, дяди Иосефа и дяди Бецалеля, оставили двадцать пять лет назад. Вильна в то время была под властью Польши, и антисемитизм, безудержный, садистский, испокон веков свойственный тамошним местам, сгущался год от года. В Польше и Литве усилились националистические настроения и ненависть к чужакам. Литовцам, находящимся под чужеземной властью и подвергающимся дискриминации, сильное еврейское меньшинство представлялось агентом иностранцев-поработителей. Через границу, из Германии, просачивалась новая, хладнокровно готовая к убийствам разновидность ненависти к евреям – нацизм.

В Вильне дедушка тоже занимался коммерцией. Без особого размаха: здесь купил, там продал, между покупкой и покупкой иногда умудрялся и кое-что заработать. Сыновей своих он послал учиться сначала в ивритскую школу, а затем в классическую гимназию, где хорошо преподавались гуманитарные дисциплины. Братья Давид и Арье, они же Зюзя и Лёня, дома говорили на идише и русском, на улице – по-русски, а в детском саду для детей сионистских деятелей Одессы их учили говорить на иврите. Здесь, в классической гимназии Вильны, прибавились латинский и греческий, польский, немецкий, французский. Затем в университете, на отделении европейских литератур, – английский и итальянский, а на кафедре семитской филологии отец познакомился с арабским, арамейским, клинописью. Дядя Давид довольно быстро стал доцентом на кафедре литературы. А мой отец, Иехуда Арье, завершивший курс обучения в университете Вильны в 1932 году и получивший степень бакалавра, собирался пойти по стопам брата. Но набравший силу антисемитизм сделался к этому времени совершенно нестерпимым: евреи-студенты вынуждены были сносить унижения, побои, издевательства, дискриминацию.

– Но что именно они вам делали? – расспрашивал я отца. – Какие издевательства? Они вас били? Рвали ваши тетради? И почему вы на них не пожаловались?

– Тебе, – ответил отец, – этого не понять. И хорошо, что тебе не дано понять. Я решительно не хочу, чтобы ты понял. Ибо в этом нет нужды. Просто в этом уже нет нужды. Поскольку это все закончилось. Раз и навсегда. И здесь этого уже не будет. Давай поговорим о чем-нибудь другом. Поговорим о твоем альбоме планет? Враги, разумеется, у нас еще есть. И есть войны. И мы в осаде, и у нас немало утрат. Несомненно. Этого отрицать нельзя. Но не преследования. Это – нет! Ни преследований, ни унижений, ни погромов. Ни того садизма, который нам пришлось выносить там. Это более не вернется. Не здесь. На нас навалятся? Так мы дадим им сдачи – ответим двойным ударом. Ты, сдается мне, вклеил Марс между Сатурном и Юпитером. Ошибка. Нет, я тебе ничего не скажу. Ты сам проверишь и найдешь свою ошибку. И сам ее исправишь.

Со времен Вильны остался потертый альбом фотографий. Вот папа, а вот его брат Давид, оба – гимназисты, оба необычайно серьезные, бледные, большие уши торчат из-под форменных фуражек, оба в костюмах, при галстуках, в рубашках со стоячими воротничками. А вот дедушка Александр, он начинает уже немного лысеть, все еще при усиках, холеный, элегантный, немного похож, пожалуй, на второстепенного дипломата времен царской России. А вот несколько групповых снимков – возможно, выпускной класс гимназии. Папа или его брат Давид? Трудно разобрать, лица не очень четки. На фотографии все в головных уборах, юноши в форменных фуражках, а девушки в беретах. Почти все девушки черноволосы, у некоторых на губах тень неуловимой, загадочной улыбки – той улыбки, что известна как улыбка Моны Лизы. Ты наверняка отдал бы жизнь, чтобы узнать ее тайну, но никогда не узнаешь, потому что не тебе эта улыбка предназначена.

Но кому?..

Легко предположить, что почти все эти юноши и девушки с выпускной фотографии были раздеты донага и, подгоняемые дубинками, преследуемые собаками, превратившиеся от голода в скелеты, дрожащие от холода, были пригнаны к огромным ямам в лесу Понары. Кто из них уцелел, кроме моего отца? Я разглядываю фотографию при сильном электрическом свете, пытаясь увидеть в чертах какой-нибудь намек – может, хитрость, или решительность, или внутренняя твердость помогли вот этому парню во втором ряду слева догадаться о том, что его ожидает, с подозрением отнестись ко всем успокоительным речам, заблаговременно спуститься в канализационные коммуникации, проходящие под улицами гетто, добраться до леса, к партизанам… А может, вот эта красивая девушка в центре снимка, с цинично-лукавым выражением лица – дескать, нет, дорогие мои, меня не провести, пусть я еще молода, но я уже все знаю, даже такие вещи, про которые вы и помыслить не в состоянии… может, она спаслась? Скрылась у партизан в лесу Рудники? Спряталась благодаря своей “арийской” внешности в одном из кварталов за пределами гетто? Нашла убежище в монастыре? Или ушла заблаговременно, сумела ускользнуть и от немцев, и от их литовских пособников, тайно пересекла границу и добралась до России? А быть может, еще до всех этих напастей добралась она до Эрец-Исраэль, и дожила до семидесяти шести лет, и была среди тех, кого мы называем пионерами-первопроходцами, кто, стиснув зубы, закладывал основы пчеловодства или создавал птицеферму в одном из кибуцев Изреельской долины?..