Верхний ярус - Пауэрс Ричард. Страница 84

АДАМА, НИКА И ОЛИВИЮ удерживают без привлечения к суду на два дня дольше положенного. Им грозят десятками обвинений, только чтобы снять все в одночасье.

Мужчины встречают Адиантум у ворот. Видят в окошко проволочной сетки, как она идет по женскому крылу с бродяжническим комком вещей в руках. И вот она уже налетает, обнимает. Отступает и щурит огненно-зеленые глаза. «Хочу увидеть».

Они едут на машине Адама, хотя ему кажется, та уже чужая. Лесорубы пропали; валить больше нечего. Давно уехали к новым рощам. Их отсутствие очевидно за милю. Где когда-то было зеленое плетение текстур, что ты мог изучать целый день напролет, теперь осталась только синева. Дерева, обещавшего Оливии, что никто не пострадает, нет.

«Сейчас, — думает Адам. — Сейчас она декомпенсирует. Впадет в гнев».

У основания она протягивает руку, касается какого-то окончательного доказательства, в изумлении.

— Посмотрите! Даже пень выше меня.

Касается края поразительного пореза и рыдает. Ник делает шаг к ней, но она не подпускает его к себе. Адам обязан увидеть каждый ее спазм. Есть утешения, которые не может дать даже сильнейшая человеческая любовь.

— КУДА ТЕПЕРЬ? — спрашивает Адам, взяв яичницу на завтрак в придорожной забегаловке.

Адиантум смотрит в широкое окно, где вдоль тротуара на обочине растут кистистые платаны. «И они поводят пальцами в воздухе. Машут и пахнут, как церковный хор».

— Мы на север, — отвечает она. — Что-то стряслось в Орегоне.

— Сопротивление, — говорит Хранитель. — Повсюду. Мы им там пригодимся.

Адам кивает. Этнография закончена.

— Это… они сказали? Твои… голоса?

Она коротко, бешено хохочет.

— Нет. Помощница шерифа одолжила свое радио для бега. Кажется, она на меня запала. Езжай с нами.

— Ну. Мне надо закончить исследование. Диссертацию.

— Там и закончишь. Там полно тех, кого ты так хочешь изучить.

— Идеалистов, — говорит Хранитель.

Адам не понимает его выражения. То ли на дереве, то ли в узкой камере психолог утратил способность отличать сарказм от серьезности.

— Немоту.

— Ну. Что ж. Не можешь так не можешь. — Может, Адиантум ему сочувствует. Может, окончательно добивает. — Еще встретимся. Когда приедешь.

ПРОКЛЯТИЕ СЛЕДУЕТ ЗА АДАМОМ в Санта-Круз. Он неделями обрабатывает данные. Почти двести человек ответили на двести сорок вопросов Обновленного личностного опросника. А также заполнили его особую анкету на тему убеждений, в том числе по поводу отношения к человеческому праву на природные ресурсы, масштабу личности и правам растений. Оцифровка результатов проста. Адам пропускает данные через разные программы анализа.

С итогом знакомится профессор Ван Дейк.

— Хорошая работа. Долго ты. Случилось что-нибудь интересное во время работы в поле?

Точно что-то случилось с его либидо. Профессор Ван Дейк хороша как никогда. Но для Адама она словно из другого вида.

— Пять дней в тюрьме считаются за интересное?

Она думает, это шутка. Он не разубеждает.

В ДАННЫХ ВЫЯВЛЯЮТСЯ НЕКОТОРЫЕ тенденции темперамента радикальных экоактивистов. Главные ценности, чувство идентичности. Материал всего по четырем из тридцати личностных факторов, измеряемых опросником, предсказывает с удивительной точностью, верит ли человек или нет, что «лес заслуживает защиты вне зависимости от ценности для людей». Адам хочет проверить самого себя, но теперь тест уже ничего ему не скажет.

У себя в квартире после десяти часов в компьютерной лаборатории Адам включает телевизор. Нефтяные войны и насилие в сектах. Еще рано ложиться, хотя только этого ему и хочется. Он все еще находится высоко над землей, в руках уже несуществующего дерева, слушает скрип высокого дома и пение птиц, чьи имена хотел бы знать. Пытается читать роман — что-то о привилегированных людях, которым трудно поладить между собой в экзотических местах. Швыряет книгу в стену. В нем что-то сломалось. Умер аппетит к человеческому эгоизму.

Он направляется в любимое местечко аспирантов, где употребляет пять стаканов пива, девяносто шесть децибелов бласт-бита и сто минут синусоидных волн баскетбола размером со стену в обществе двадцати мгновенных друзей. Вырвавшись из кокона развлечений, перегруппировывается на парковке бара. Он не настолько напился, а потому не думает, что может водить, но по-другому домой не добраться.

Здание плещет волнами симулированного веселья, а по Кабрильо ревет парад масл-каров. Женщина под уличным фонарем кричит в пустоту: «Чтоб я сдохла из-за того, что хотя бы пытаюсь тебя понять». На другой стороне переулка люди ждут в очереди, когда их впустят на какое-то позднее мероприятие только для своих, куда Адаму, ожившему при виде мини-толпы, вдруг срочно надо попасть. Очередная человеческая иррациональность, о которой он все знает, но слишком опьянел, чтобы вспомнить название. Он проходит полквартала, в спину толкает огромная волна, что питается собой, разбрасывая отходы: пузыри, геноциды, крестовые походы, мании в диапазоне от пирамид до камней-питомцев, — отчаянный бред культуры, от которого одной недолгой ночью, высоко над Землей, Адам пробудился.

На углу он прислоняется к уличному фонарю. От него с трудом пытается сбежать факт — он чувствовал его давно, но не мог сформулировать. Почти все потребности людей создаются рефлексами, фантазмами и демократическим комитетом, чья работа — превращать необходимости одного года в гаражную распродажу следующего. Адам вваливается в парк, где полно народа, радующегося веселью и ночи. От воздуха слегка несет влажными салфетками, травкой и сексом. Всюду — голод, а единственная еда — соль.

По голове бьет что-то твердое, падает и откатывается на пару футов. Адам приседает и потемках шарит руками по траве. Виновник — таинственная пуговица промышленного размера, на ее плоской поверхности — идеальный крест. Похоже, ее следует открывать большой крестовой отверткой, вид у нее стимпанковский — хитроумный, викторианский, мастерски исполненный. Вот только сделана она из дерева.

Вещь слишком странная, для нее не хватает слов. Адам рассматривает ее целую минуту, снова понимая, что ничего не знает. Ничего вне своего рода. Поднимает глаза на ветки гибкого эвкалипта, откуда выпала загадка. Толстый кряж начал свой фирменный стриптиз. Основание засыпано листами коричневой тонкой коры, обнажая ствол такой белый, что даже неприлично.

— Что? — спрашивает он дерево. — Что?

Дерево не видит необходимости отвечать.

ОДИННАДЦАТЬ МИЛЬ ДОРОГИ ЛЕСНОЙ СЛУЖБЫ так великолепны, что аж страшно. Адам следует по просеке, поднимаясь вместе с хвойными стражами — от ели до болиголова, от болиголова до пихты Дугласа, тиса, можжевельника, трех видов настоящих пихт, и все он называет «елками».

Стипендия на годовую работу над диссертацией — дар богов — и вот как он ее тратит. Рюкзак давит на бедра. Над ним, в синеве, солнце делает вид, будто больше никогда уже не скроется. Но свежий воздух и ранние тени на серпантине намекают, что нет. Пара недель — и работа будет закончена. Но сперва это: последние оттягивающие исследования.

По расстоянию на северо-западе больше лесовозных дорог, чем шоссе. Больше лесовозных дорог, чем ручьев. Хватит, чтобы десяток раз обойти Землю. Стоимость их прокладки не облагается налогами, и ветки растут быстро как никогда, словно у пробившегося только что источника. Наконец изгибы просеки расширяются, появляется поселение. У края лагеря заняли последний рубеж цветастые люди, где-то под сотню, в основном — молодежь. Адам приближается; проясняется их занятие. Общественное рытье траншей. Анархическая постройка подъемного моста. Из валежника возводятся частоколы и колья. Взгляд на ров поперек перерубленной дороги — и стяг объявляет: