Крупные формы. История популярной музыки в семи жанрах - Санне Келефа. Страница 61
Среди кантри-музыкантов теснее всего с южным роком был связан Хэнк Уильямс-младший, сын классика жанра, создавший себе репутацию одновременно скандалиста и традиционалиста – другими словами, “парня что надо”. “Мне надоело быть умницей Джонни[26], я хочу быть бунтарем Джонни”, – спел он однажды, проведя черту между двумя очень характерными образами: один – икона “черного” рок-н-ролла, второй – олицетворение духа конфедерации. Стиль Уильямса-младшего порой казался несколько тяжеловесным, но в конце 1970-х он стал ярчайшим воплощением кантри как идентичности, а не просто как музыкального стиля. В одной из самых известных его песен, “A Country Boy Can Survive”, вроде бы всего лишь воспеваются прелести сельской жизни: “старые добрые помидорчики и домашнее вино”. Но, как и многие другие его композиции, она на самом деле весьма непримирима по месседжу: автор не столько признается в любви матушке-природе, сколько проводит грань между самодостаточными жителями сельской Америки и не заслуживающими доверия обитателями больших городов, где “тебя просто поколотят, если зайдешь не в тот район”. Для Уильямса-младшего, также известного как Боцефус, музыка была линией фронта, а в фундаменте его кантри-идентичности лежало убеждение, что в “остальной” Америке все давно пошло не так. В 1988 году на восьмое место в хит-парад попала его композиция “If the South Woulda Won”, произведение в жанре альтернативной истории, воображавшее современную конфедерацию, в которой осужденных за убийство тотчас же казнят через повешение, а портрет его отца, Хэнка Уильямса-старшего, красуется на стодолларовых купюрах.
Дух Боцефуса возродился в творчестве таких групп, как Confederate Railroad – этот кантри-рок-ансамбль записал несколько кантри-хитов в 1990-е, а также использовал флаг конфедератов в своем мерче (в 2019 году, после того как несколько концертов проекта отменили из-за названия и логотипа, фронтмен Дэнни Ширли сказал в интервью Rolling Stone, что рос в окружении этих флагов в Чаттануге, штат Теннесси: “Нас учили, что флаг означает любовь к той части страны, где прошло твое детство”). Для некоторых рок-групп флаг стал символом бунта: Том Петти (уроженец Гейнсвилла, штат Флорида) использовал его в туре “Southern Accents” 1985 года, хотя позже сожалел о своем выборе; метал-группа Pantera не обошлась без него на гастролях в 2001-м. Но в кантри-музыке визуальный ряд, связанный с конфедератами, вовсе не всегда означал провокацию. Ностальгия о временах до гражданской войны в США заключена в словосочетании Lady Antebellum[27], которое стало названием трио, не раз оказывавшегося на вершине чартов в конце 2000-х со своими пронзительными песнями о любви, исполненными на несколько голосов. Даже The Dixie Chicks, знаменитые своей критикой местечковой ограниченности кантри-музыки, выбрали себе заголовок в честь “Dixie Chicken”, прифанкованной песни южно-роковой группы Little Feat, прославлявшей позднюю ночь в “Диксиленде” (так в старину иногда называли Юг США). В 2020 году на фоне массовых протестов на тему расовой справедливости Lady Antebellum укоротили название до Lady A, нанеся при этом обиду темнокожей блюзовой певице, уже выступавшей под этим псевдонимом, а The Dixie Chicks переименовались в просто The Chicks. Не существует способа отделить “гордость Юга” от политики и от той истории, которая сделала южную идентичность такой мощной и особенной (музыканты не поют о Новой Англии или о Среднем Западе и не воюют друг с другом за эти топонимы во многом именно потому, что ни один из этих регионов не вел кровопролитную сепаратистскую войну с американским правительством). Однако и о Юге можно петь по-разному: “Southern Voice”, хит номер один Тима Макгро 2009 года, демонстрировал инклюзивную версию южной гордости, в которой находилось место Долли Партон и Розе Паркс, Хэнку Уильямсу и Хэнку Аарону[28]. Можно осмыслять кантри-музыку и так – как отражение мультирасовой южной идентичности.
Однако за годы, прошедшие с записей Ральфа Пира 1920-х годов, кантри стал менее сельским и менее южным; сегодня представителей жанра не объединяет ни сельское хозяйство, ни региональная прописка. Их общий знаменатель – по-прежнему расовый. И слушатели кантри, по результатам многочисленных исследований, тоже почти все белые, и популярные исполнители из хит-парадов почти всегда белые (афроамериканцев в этом мире так мало, что их можно пересчитать по пальцам: Дариус Ракер из рок-группы Hootie & the Blowfish успешно превратился в кантри-исполнителя в конце 2000-х; Кейн Браун, сын темнокожей женщины и мужчины из племени чероки, называвший себя представителем двух рас сразу, стал кантри-звездой в конце 2010-х). Это необязательно нужно считать аномалией: в Нью-Йорке в 2000-е я обратил внимание, что на кантри-концертах сплошь белые и на сцене, и в зале, но то же самое можно было сказать и про инди-рок-концерты, и про хэви-метал-концерты, и даже про вечеринки в техно-клубах. Однако кантри, в отличие от вышеперечисленных жанров, вывешивал эту белую идентичность себе на знамя. Ральф Эмери, остававшийся на протяжении нескольких десятилетий одним из самых знаменитых кантри-радиоведущих, в 1992 году поведал журналу Time, что кантри восстанавливает расовый баланс в музыкальном пейзаже: “Ведь рэп говорит только о проблемах темнокожих – и многих белых это от него отталкивает”. В книге о Гарте Бруксе и эволюции кантри Брюс Фейлер приводит цитату Эда Морриса, в прошлом – редактора раздела “Кантри” в Billboard: “В основе кантри – опыт белых. Это музыка о том, где живут белые, что они читают, что видят”.
В прежние времена казалось очевидным, что кантри отражает не просто “опыт белых”, но опыт вполне конкретных белых: тех, о которых иногда отзываются с помощью оскорбительных кличек вроде “хиллбилли” или “реднек”. Именно это сформировало контркультурную идентичность жанра и позволило Хэнку Уильмсу-младшему мифологизировать себя как упрямого “парня из деревни”, который борется за выживание в “некантрифицированном” мире. Но начиная с Гарта Брукса кантри-музыканты в массе своей стали позиционировать себя как обычных, нормальных людей – как правило (но необязательно) белых; тех людей, представителями которых так любят называть себя разнообразные политики. Образ жанра как пространства для белых может казаться оскорбительным – в конце концов, “места для белых” в американской истории неизбежно были связаны с ограничениями и сегрегацией. Но не существует музыкальных жанров “для всех”. И возможно, кантри просто более честно, чем рок-н-ролл, рассказывает миру о себе и о своей аудитории. Для меня “белизна” кантри никогда не была непреодолимым препятствием. Я сам наполовину белый – то есть не белый, согласно правилам, которые мне пришлось выучить вскоре после переезда в США в пятилетнем возрасте. Я стал гражданином страны в 1994-м, но моя озабоченность разнообразными вопросами, связанными с американской идентичностью, вероятно, до сих пор маркирует меня как иммигранта. Поэтому я по-прежнему слушаю кантри-музыку как этническую музыку и ничего не могу с этим поделать – как звук белой Америки или (ладно, так и быть!) один из звуков белой Америки. Подобно другой музыке, которую я люблю, кантри позволяет мне заглянуть в жизни других, не похожих на меня людей – по крайней мере до определенного предела. Жанр дает мне представление о “нормальной” Америке – несмотря на то что иногда это всего лишь стилизация, причем выходящая довольно далеко за пределы нормальности.
Что делает вас кантри?
В 1970 году никому не известный автор-исполнитель выпустил никем не замеченный альбом под названием “Down to Earth”. Он мечтал стать звездой кантри, но радиостанции мало интересовались его близкими к фолку песнями, и к тому моменту, как он наконец добился успеха в конце 1970-х, он уже не был кантри-исполнителем – он был Джимми Баффеттом, создателем собственной музыкальной империи в мейнстриме, певшим легкие на подъем песенки о длинных днях и еще более длинных ночах на пляжах и в других теплых местечках. В 2000-е некоторые кантри-певцы заново открыли музыку Баффетта с ее эскапистским подходом, и жанр стал легче по содержанию – можно сказать, больше про досуг, чем про работу. Баффетт собственной персоной записал дуэт с Аланом Джексоном – песню “It’s Five O’Clock Somewhere”, принесшую ему первый хит номер один в чартах в 56 лет (восемь лет спустя он снова возглавил хит-парад, спев дуэтом с другим кантри-артистом, Заком Брауном). А певец Кенни Чесни, явно вдохновлявшийся Баффеттом, стал одной из самых стабильных кантри-звезд – ему удавалось звучать меланхолично, даже исполняя песни с заголовками типа “Beer in Mexico” (один из множества его хитов назывался именно так).