Если забуду тебя, Тель-Авив - Кетро Марта. Страница 10

Орут здесь дети и настолько чудесным образом, что я минут на пять залипла возле площадки, где несколько небольших персон вопили так, будто каждый в свои годы уже бросал в атаку полк – под пули, на кронштадский лёд, – надсадно, люто и бесконечно.

Ещё из искусства видела сегодня вязаную работу на стене художественной школы и новое граффити между Бялик – Черниховски. Подумала, что лучшее в уличном арте, это свет и рифмы, исполнение и замысел почти всегда отступают, когда такое солнце, такая симметрия всего со всем – ветки и её тени, решётки и отражения. Блики ложатся на самые бездарные работы и делают их бессмертными, но ровно до тех пор, пока свет не переместится.

Потом гуляла по Шенкин, там раздавали собак с хорошими лицами, и я в который раз поразилась силе творческого начала, живущего во мне. Из всей ихней породы мила мне только микроскопическая собачка Томас, которая заведует книжным магазином «Бабель», умеет истово спать всем телом и тихо говорить избранным «Аф. Аф». Но вот увидела этих и долго не могла отделаться от желания взять одного добермана за поводок, привести в дом и насладиться лицами семьи: мужа и котов. Ради красоты момента едва не испоганила себе жизнь.

Вернулась с пустыми руками и с порога поняла, что британские кошки созданы, чтобы мучить. Толстенькие, вызывающие хватательные конвульсии у всех, кто их видит, и при этом ненавидящие фамильярность – как это можно терпеть? Думает о смерти, никого не любит и презирает свою красоту, а ты смотришь, вожделеешь и кусаешь пальцы, как Блок.

Прогулка ради спорта

В последнее время то и дело впадала в глубокую задумчивость. Во-первых, я пишу детскую книжку, в которой фигурирует фарфоровая свинья^[21] Надежда, и этот персонаж требует от автора огромной внутренней работы.

А во-вторых, меня всё-таки убедили в необходимости спорта, и я пыталась выбрать себе подходящий вид. Это, как если бы Моисей предложил египтянам самим выбрать одну из десяти казней, и они бы устроили по этому случаю референдум. Лично я уже склонялась к пёсьим мухам, но другие голоса в моей голове возражали.

И вот в разгар особо шумного обсуждения всё закончилось, потому что мы шли по Неве-Цедек и нашли возле синагоги скакалку. Ещё там лежала коробка мацы и стопка детских книжек, но они не важны для моего повествования.

Вопрос о виде спорта разрешился, я буду скакать. Полагаю, в классификации Моисея это равно грому и граду, по крайней мере, если судить по количеству грохота.

Несколько дней зелёная вещь отлёживалась у меня на столе, а сегодня я поняла, что дольше тянуть неприлично, да и египтяне волнуются.

Судя по длине, прыгалки принадлежали высокому мужчине, брюнету с мускулистыми ногами, с чуть рассеянной улыбкой и немного детским выражением тёмных глаз. Потому что, учитывая показания счётчика в ручке, мозги его давно взболтались всмятку, человек не может прыгнуть восемьсот девять раз и остаться сохранным. Теперь ему только улыбаться и нихрена не соображать.

Зато короткая серия прыжков рвёт синаптические связи и обеспечивает просветление. Буквально после третьего скачка я ощутила, что совершаю нечто противоестественное.

Знаете, в течение жизни я произвела некоторое количество телесных действий сомнительного характера (не буду расшифровывать, вдруг меня читают дети), но крайне редко мне удавалось почувствовать себя извращенцем так полно и быстро.

Человек должен двигаться вперёд, назад или вбок, в исключительных случаях, вниз, но этот вертикальный взлёт и сотрясение себя не имеет никакого отношения к норме.

Так нельзя!

Так что вопрос о спорте остался для меня открытым, но склоняюсь к египетской тьме. В темноте хотя бы не стыдно.

И самое ужасное, я теперь знаю, что где-то по Тель-Авиву бродит безумный извращенец с крайне выносливыми ногами, и если что, убежать от него невозможно.

Прогулка в раю

В чужом раю легко удавиться. Часто примеряю на себя чью-то долгую счастливую жизнь и понимаю, что не просто не была бы довольна, а и не выжила бы. Большинство объективно счастливых браков, «хороших работ» и красивых домов загнали бы меня сначала в тоску, а потом в могилу.

И это нисколько не компрометирует чьи-то предпочтения, а говорит только о том, что нет универсальных ценностей почти с самого начала. Разве что на уровне жизни и здоровья, а дальше дорожки начинают разветвляться, умножая варианты. Кого ни возьми, каждый кому-нибудь «бедный» – кто-то да скажет искренне «как он, бедный, живёт, с этой женщиной, в этом доме, на такой работе, с таким носом», даже если полмира ему завидуют именно за эту женщину и этот нос.

Из чужой жизни, которая на меня не просто налезла, но и пришлась впору, удался лишь Тель-Авив, но и тут я себе устроила нишу, мало кому, кроме меня, пригодную, и это оказалась уже не чужая, а моя собственная единственная жизнь.

Хотя говорила давеча с другом и вдруг поняла, что впервые с подростковых времён не имею чёткого оценочного суждения насчёт себя. Вижу, что сейчас у меня плато, но не могу сказать – это хорошо мне, и силы накапливаются для последующего рывка, или я в болоте, и мне нормально лишь потому, что старательно не смотрю туда, где плохо-плохо-плохо.

– Хочешь, дам тебе контакт своего психолога? – ответил он. – Можешь начать с одного сеанса дважды в месяц.

– Ну знаешь! Или я лох, что моих проблем не хватит на раз в неделю?!

Вспомнила, идя по Алленби: однажды я, двадцатилетняя, неслась по Арбату, напряжённая и звонкая, вся во власти несчастной любви и тесных семисантиметровых шпилек, и споткнулась о коровий взгляд хиппушки. Из одежды на ней была юбка, натянутая до подмышек, а лицо демонстрировало доброжелательную расслабленность на грани идиотии. Что угодно могла я тогда думать о ней, о себе, о своём будущем и несчастной любви – только не то, что когда-нибудь на Ближнем Востоке встречусь с ней взглядом в витрине, в собственном отражении, правда, одета она будет в голубое платье.

Прогулка в штанах афгани

Чуть ни впервые пела в дýше – намазала на волосы скраб для лица, и ничего мне не осталось, кроме как исполнить бессмертное ахмадулинское:

– Деменция, как твой характер крут! Посвёркивая циркулем железным, как холодно, – тут я убавила горячей воды, – ты замыкаешь круг, не внемля увереньям бесполезным.

И далее там всё по тексту, вся правдочка про позабуду тех, кто умерли или доселе живы, а также прекрасные черты, которые появятся и растворятся снова. Нихрена не помню, мальчика от девочки отличаю только по цвету распашонки, а если нет её, так и отмечаю: какие-то полуголые люди в шортах, кто такие, не узнаю, ах, здравствуйте, какая радость, как же, как же, помню.

Нарядилась погулять, а муж сразу – куда ты идёшь и почему так выглядишь? Дырку на афгани я, допустим, зашила, но майку так и оставила задом наперёд: там на спине получается карта метро, а на сиськах «не прислоняться». К тому же, прочитала в модном блоге, что трикотажные майки только так и носят, высокий вырез впереди зрительно удлиняет ноги. Вообразить не могу, даже под ноотропом, какая связь, но если теоретически можно чем-то удлинить ноги человеку в афгани (кроме разрубания его от паха до коренных зубов), то грех не использовать.

А вот насчёт того, куда иду, я затруднилась. Иду. Солнце уже присело, но почти не темно, это ли не победа – выйти так рано?

А вдруг, говорит муж, ты на свидание?

– Ты посмотри на меня, Гена^[22] Дима, куда я в таком виде?

– Именно, куда?

– Кто же меня захочет в этом, даже на рынке, даже под закрытие в шабат.

– Знаю я этих людей.

Наверное, только его безграничный оптимизм помогает нам выживать в непростой ситуации новой страны и отсутствия иврита.

В очередной раз убедилась, насколько проще было бы отвечать на такие вопросы, когда бы я пила:

– Куда ты идёшь и почему так выглядишь?