Если забуду тебя, Тель-Авив - Кетро Марта. Страница 22

Внезапно, но торжественно клянусь, что никогда больше не буду откладывать путешествий. Я, например, специально не ездила в Париж, потому что на его счёт у меня была девичья мечта. Я хотела попасть туда с влюблённым мужчиной, и чтобы не как обычно – найти билеты, отель, заплатить, вызвать такси и поехать в аэропорт, а как в рекламе стирального порошка: он звонит и говорит: «Через три часа спускайся и не забудь паспорт». И чтобы и дальше оно всё происходило само, без малейшей моей заботы, только пропустить ту часть, где героиня выливает на себе вино и стремительно его застирывает, не меняя блаженного выражения лица.

Я так сильно этого хотела, что откладывала поездку, ожидая, пока появится этот чувак, или до тех, пока я окончательно не состарюсь и не уеду туда с пенсионерским туром.

Я откладывала поездку в Минск, к друзьям, потому что несрочно ехать в бывший совок, когда полмира не смотрены.

Я откладывала Барселону, потому что надо сначала в Венецию. А Венецию – потому что дорого.

Я откладывала даже Болгарию, там хоть и дёшево, но я ведь даже в Минске ещё не была.

А теперь смотрю новости о закрытых границах, потом на свой банковский счёт, потом репортажи о беспорядках и понимаю, что дура я дура.

Обязательно нужно раз в год приезжать в новую страну. Обязательно навещать друзей, которые почти под боком.

Обязательно нужно было ехать в Москву в январе, когда увидела, как мама выглядит на фото.

И если только будет ещё один шанс, я исправлюсь.

Недавно все репостили сайт с видами из произвольных окон, я полезла смотреть – ничего особенного, море, пальмы, солнце, красные крыши. Сижу, листаю вяло, и тут сердце такое бдыщ и отозвалось – низкое небо и типично подмосковное уныние, от которого верёвка сама намыливается и завязывается в скользящий узел. Третьи сутки смотрю, оторваться не могу, Балашиха, господи, я там никогда не была, но я её знаю, как женщина, однажды трахнувшая моряка или актёра, знает всех моряков и актёров мира. Ностальгия, беспощадная ты сука, кто бы знал, что бывает такая извращённая тоска.

(С)ложное чувство, будто рассыпалась точка сборки и надо сделать несколько безошибочных микропоступков, чтобы исправить совсем всё. Можно предположить, что я читала много низкопробного фэнтези в последнее время, но у меня и без того просыпается магическое мышление, когда я беспомощна. Вот только просто хлопнуть по спине недостаточно, Карлитос, поэтому рационализируй это. И я составляю списки, несколько списков.

Один скорбный, с несделанным из-за неврозов – не записалась, не сходила, не поговорила. Каждый из пунктов наполняет меня тоской, и я смотрю, можно ли его не делать совсем, а если нельзя, то когда выполнять, посредством чего и как, чтобы не больно.

Другой чрезвычайно бодрящий, с названиями текстов, которые я хочу написать, когда, сколько процентов работы готово.

Третий с несколькими графами – проблема, сколько денег нужно для решения, сроки; ожидаемые доходы, сроки. О степени моего отчаяния можно судить по второй части, если там появляется источник «выиграть в лотерею» и «продать права на переводы» – дела плохи.

Раньше это был самый функциональный из моих списков, но нынче посмотри в окно – в графе «проблемы» написано «мне не 25», и я не знаю, как к этому подступиться, сколько денег нужно, чтобы всё исправить. И снова я пытаюсь вычислить, где эта чёртова точка сборки, чтобы ткнуть в неё, и стартовые тиражи от десяти тысяч, самолёты снова летают и мама не плачет в телефонную трубку, на весах меньше пятидесяти кило, в зеркале – ах, настоящая я, а за окном наконец дождь, первый осенний йорэ, обильный, пока ещё тёплый и мутный, но обещающий прохладные и чистые потоки, смывающие всё. Пыль и жару, неудачные акварели, лишнее тело, вирусы, время, тревогу, неправильную жизнь – мне, кажется, совсем немного осталось сосредоточиться, чтобы её разглядеть, чёртову точку.

Прогулка в растрёпанных чувствах

Проза – занятие утомительное и грязное: пишу отрывок о любви, пыхтя, потея и немножко матерясь, при этом текст выходит нежнейший и лёгкий, чисто бабочка покакала. Грязней, кажется, только работа живописца. Одна моя подруга сочетала уверенную бёрдслеевскую линию с мощным цветом, но при этом, когда писала, имела вид дебила – глаза в кучку, губа отвисла, на раздражители не реагирует, только что слюна не течёт. На этюдах от неё народ шарахался, хотя обычно-то: «Ой, а чё там, можно посмотреть? Похоже! А меня нарисуешь?» Церкви она писала с таким видом, с каким другие их сжигают.

У меня в этом смысле ну чуть получше, но в люди всё равно с этим лицом нельзя, так, чтобы дать Хемингуэя, сидя в «Клозери́ де Лилá», и по левую руку профиль Сандрара, а по правую Дос Пассос анфас. Так нет, такого не будет, и даже на Ротшильд с ноутом не выйти.

Так что мой фитнес-браслет меня проклял. Вы, говорит, хозяюшка, жирны и неподвижны, и семьдесят три процента пользователей живут лучше вас, быстрей, светлей и чище.

А скоро, сказывают, карантин наш ужесточится настолько, что закроют вообще всё, и только тени мертвецов будут скользить по пустым улицам.

А я что? Ничего не могу поделать, у меня бабочка какает.

Как выразился бы мой винтажный муж, меня сегодня колбаснуло. Начался закат, в комнате стало стремительно темнеть, и вместе с угасанием солнца я вдруг словила приступ острейшей тревоги. Ну представьте, как если бы вы вдруг осознали, что весите не на пять кило больше, чем хотелось бы, а на все пятнадцать; что есть куча обязательных дел, которые вы трусливо откладываете месяцами, но они никуда не денутся; что врач уже три года не может вас дозваться на плановые проверки; с деньгами хреново, а счета никто не отменял; что будущего осталось слишком мало, чтобы ждать от него счастливых перемен, и слишком много, чтобы «как-нибудь дожить»; и за эту неделю вы прошли километр – и всё это вы ощутили одновременно.

В общем, я в ужасе решила, что на меня навалилось острое тревожное расстройство, и только спустя несколько минут сообразила – а, нет, нормально, транков жрать не нужно, оно просто так всё в моей жизни и есть.

Включила свет.

Выходя из квартиры, думала о том, что наш способ жить, исправно работавший двадцать лет, сломался. Быть вместе и делать то, к чему у нас талант, что может быть проще и верней? «Теперь этого недостаточно, но как же тогда правильно?» – горестно подумала я и навернулась с лестницы. Проехала задницей по ступенькам и сразу поняла, что правильно – это всё-таки смотреть под ноги.

Мощнейше ворвалась в ряды фитоняшек, пробежав сто пятьдесят метров по берегу туда и сюда, и каждую секунду ощущая, как задница моя крепнет и подтягивается. Жаль, что во время жёсткого карантина кто-то вырвал мне ноги и вставил корявые негнущиеся брёвна, наверняка те же гномы, что ушили одежду.

Зато осознала, из чего сделан стокгольмский синдром: нам сегодня позволили выходить на пятьсот метров вместо прежних ста, и я готова целовать песок и может быть даже голосовать за тех, кто вернул мне этот прекрасный мир.

Срочно в ледяной душ, срочно.

Теперь, когда даже самые оптимистичные вышли из маниакальной стадии, ну, вы знаете: «Мою полы, воткнув в уши венскую оперу, а потом готовлю обед из пяти блюд под урок итальянского», – в светских беседах вежливое: «Как дела?» я заменяю насущным вопросом: «Ты моешься?».

В диагностическом смысле это даже важнее, чем известное «папа, вы какаете?» – потому что если человек моется, он пока не в депрессии или в депрессии не очень сильно (следующий вопрос должен быть: «Когда мылся последний раз?»).