Национальность – одессит (СИ) - Чернобровкин Александр Васильевич. Страница 69

— Принесли? — после обмена приветствиями спросил он и сам ответил: — Вижу, молодец! Давайте сюда. Присаживайтесь.

О существовании курсов по скорочтению я пока не слышал, но редактор явно владел им, потому что пересек по диагонали обе страницы машинописного текста и вынес вердикт:

— Подходит. Отдам корректору, чтобы исправил грамматические ошибки, перепечатаем — и в субботний номер.

— Долго жил заграницей, отвык от русского языка, — произнес я в оправдание своей малограмотности.

— Это поправимо. Главное, что слог у вас легкий и мысли умные. — утешил он и проинформировал: — Жду другие статьи на любое культурное событие в нашем городе и не только: спектакли, концерты, новые романы…Гонорар платим через неделю после публикации, но лучше придти через две. Касса напротив.

— Не к спеху. Принесу еще что-нибудь, заберу гонорар, — сказал я.

Надо же, когда в годы советского студенчества были нужны деньги, бегал с высунутым языком по редакциям журналов и газет, чтобы тиснуть хоть что-нибудь и получить пару копеек, а тут сами предлагают. Все-таки в царской России образованному человеку намного легче жить. В Западной Европе, да по всему остальному миру, так и останется до начала двадцать первого века, как минимум. Только в СССР и постсоветской России без диплома о высшем образовании не устроишься дворником.

Мне пришло в голову, что получать образование человек должен лет после двадцати-двадцати пяти, когда пошляется по жизни, поймет, чего от нее хочет и с каким образованием легче достичь этого. Сразу после окончания школы точно знают это только те, кто родился стариками. Первое образование я получал как-нибудь, а второе и следующие — со смыслом и упорством. Подозреваю, что возраст поступления в профессиональные учебные заведения вскоре повысят, но по другой причине — затянувшегося инфантилизма.

Вот и сейчас я исправно хожу на лекции, посещаю лабораторные и практические занятия. Иногда, чтобы меня уж точно запомнили, терроризируя профессоров умными, по моему мнению, вопросами, никогда не поправляя тех, кому сдавать экзамен. В советском дипломе у меня был всего один трояк, полученный за то, что дважды за семестр обратил внимание профессора на его ошибки. Научные знания сейчас где-то на уровне выпускника советской средней школы, может, первых двух курсов института, так что учиться мне легко.

Учебе время от времени мешают активные придурки. Императорский Новороссийский университет бурлит. Студенты создали Коалиционный совет и начали собирать деньги и закупать оружие, в чем им помогают некоторые профессора. Отдохнувшие за лето активисты со второго и третьего курсов, которым влом ходить на лекции, а чем-то ведь надо заниматься целый день, постоянно митингуют в коридорах, аудиториях, во внутреннем дворе… К ним постоянно приходят «реалисты», семинаристы, гимназисты, рабочие, всякие мутные типы, которым надо укрыться от полиции. Как-то незаметно одним из главных требований стало отсоединение от Российской империи и образование независимого государства. Названий было несколько. Предполагаю, что выбрали бы «Израиль». Разжиревший и обнаглевший анкеназский капитал рвался к власти, созданию собственного государства.

Однажды утром активисты не поленились встать пораньше и заполонить все пространство внутри главного корпуса перед входной дверью, не пропуская внутрь ни студентов, ни преподавателей, ни лаборантов, ни обслуживающий персонал. Я зашел через второй корпус, где была химическая лаборатория, в которой в шкафчике лежал изготовленный мной целлулоид. Собирался поработать с добавками, чтобы снизить его легкую воспламеняемость и повысить твердость. Забрал бо́льшую часть того, что хранилось в шкафчике, завернул в лист плотной бумаги и пошел через двор к главному корпусу. С этой стороны плотность революционеров должна быть ниже.

Неподалеку от входа курил папиросу студент Картузов, которого, как позже выяснил, зовут Игнат. Левая рука перебинтована. Наверное, поэтому в последнее дни не видел его в университете.

— Что с рукой? — поинтересовался я,

— Да вот решил проверить то, что ты мне посоветовал, и в шутку сказал, что на год отойду от революционных дел, чтобы на каторге зарабатывать в какой-нибудь конторе. Ты бы слышал, какой ор начался! Меня даже пообещали убить. У самих кишка тонка, нашли дурочку с пистолетиком. Она стелилась под меня, а я отказал. Мол, студентам не положено иметь подруг. Вот она и отомстила, да еще в людном месте. Скоро будет суд, — показав перебинтованную руку, поведал он с горькой иронией.

— Судите их по делам их, — процитировал я библейское выражение.

— Больше я к ним ни ногой! — со злостью пообещал Игнат Картузов.

Самый опасный враг — преданный тобой друг.

— А я загляну к этим придуркам, объясню, что ученье — свет, а неученым — тьма, — кивнул я на дверь в корпус и попросил: — Дай спички.

В школьные годы одним из любимых моих развлечений были дымовушки, которые делал из треснувших шариков для настольного тенниса, линеек или любого другого целлулоида. Заворачиваешь в бумагу, поджигаешь, после чего бросаешь на пол и придавливаешь подошвой, чтобы сбить пламя. Реакция продолжится с образованием большого количества дыма и специфичным резким запахом горящей пластмассы. Я толкнул ногой дымовуху — и она заскользила по полу в толпу бунтовщиков. Дым выделялся быстро и в большом количестве. Кто-то попытался затушить, потоптавшись, но только ускорил процесс. Те, кто не видел, откуда он берется, начали паниковать. С разных сторон послышались крики «Пожар! Спасайтесь!». Тупое стадо отреагировало быстро и безрассудно. Большая часть выпулилась через главный вход, меньшая — во двор, а кое-кто рванул вверх по лестнице, чтобы, если бы был действительно пожар, потом сигать с крыши, а здание довольно высокое. Через несколько минут никто никому не мешал.

Я появился в дверном проеме главного входа, словно материализовавшись из дыма, который быстро рассеивался, и пригласил столпившихся на улице студентов и преподавателей:

— Заходите, господа! Пожара нет, дым не опасен при низкой концентрации.

На обратном пути подобрал еще теплый, подпаленный бумажный сверток с остатками горения, выбросил его в урну во дворе, где было место для курения.

Отдав Картузову спички, позвал его:

— Пойдем учиться.

— Как ты это сделал? — сразу спросил он.

— Достанешь целлулоид, научу, — ответил я.

У меня первой лекцией была общая химия, которую преподавал профессор Петренко-Критченко.

— Судя по запаху, кто-то сжег в коридоре целлулоид. Это не вы сделали? — спросил он меня, когда зашел в аудиторию.

— Не сжег, а провел реакцию разложения целлулоида без доступа кислорода. Так больше дыма образуется, — ответил я и пошутил: — Познакомил народные массы с пластическими.

— Знакомство оказалось эффективным,- сделал вывод профессор Петренко-Критченко, после чего сказал: — Собирался сегодня прочитать лекцию о солях щелочных металлов, но, раз уж так случилось, поговорим сперва о пластических массах.

Тридцатого сентября в Одессе отменили военной положение. Двенадцатого октября по всему городу начались забастовки. Первыми были железнодорожники, которые жили намного лучше рабочих частных предприятий, присоединившихся к ним позже. Бастовали даже низкооплачиваемые сотрудники управы. Все требовали повышения зарплаты. Каждый из нас доволен своими деловыми качествами, но обижен зарплатой. Четырнадцатого сентября школота опять забила на занятия, принялась расхаживать по улицам, бить витрины магазинов и призывать к всеобщей забастовке. Возле женской гимназии (ради кого все затевалось!) толпу беспредельщиков остановил отряд казаков и объяснил им нагайками, что надо вести себя прилично. Обиженные пацаны побежали жаловаться на них старшим братьям в университет. Там объявили всеобщий митинг на следующий день. В субботу занятий не было, потому что главный корпус и двор были заполнены студентами и посторонними, которые несколько часов убеждали друг друга, что надо быть смелыми, идти до конца — создать Черноморско-Дунайскую республику, где все вдруг станут богатыми и свободными.