Национальность – одессит (СИ) - Чернобровкин Александр Васильевич. Страница 80

После того, как я назвался, он вернулся в свой кабинет.

— Не тратьте время зря, пересчитайте и переведите во франки с учетом комиссии, чтобы мне потом не ждать, — посоветовал я кассиру, придвинув к нему пачку купюр и подсказав нынешний курс обмена.

— Хорошо, месье, — согласился он, развязал тесемку, полюбовался верхней купюрой, после чего убедился, что в пачке сто штук, произвел расчеты.

Еще минут через пять появился улыбающийся управляющий, с порога кивнувший кассиру и поливший меня словесным елеем:

— Извините за задержку, месье! У нас маленький город, редко бывают такие богатые клиенты, как вы! Мы с радостью примем у вас наличные или чек! — и приказал кассиру: — Антуан, обслужи уважаемого клиента!

— Я уже посчитал по курсу два франка шестьдесят шесть сантимов за рубль и вычел комиссию за обмен, — доложил тот.

— Всё правильно, — подтвердил управляющий, после чего заверил меня: — Больше такое не повторится! Вы всегда будете для нас желанным клиентом!

Когда я вернулся в магазин, Лилиан разрывалась между двумя платьями — красным и лиловым.

— Бери оба, — разрешил я.

Остальные покупки уже лежали в чемодане. Заплатил за всё сто семнадцать франков и добавил один, чтобы отнесли чемодан в гостиницу. В Анси высококвалифицированные рабочие получали в месяц меньше, чем я потратил в магазине за раз. Уверен, что к вечеру весь город будет знать о богатом придурке из России.

86

В годы моего детства зимы в Донбассе были холодными, снежными. Снег ложился месяца на три, и мы катались на лыжах в балке неподалеку от моего дома. Трасса была длиной всего метров сто, но наклонена круто, и в нижней части находился холмик, который служил трамплином. Опытным горнолыжникам она показалась бы смешной, а детворе — самое то. Помню лет в двенадцать пришел туда с пацанами и девчонками со своего двора уже по темноте. Дул холодный ветер. Начало лыжни освещал фонарь, висевший на столбе неподалеку. Овал света перемещался по верхней части склона, и укатанная, заледеневшая лыжня поблескивала. Остальные забоялись, даже на санках, а я рискнул. Простенькие деревянные лыжи с ремешками-креплениями скользили легко. На склоне я разогнался так, что ветер свистел в ушах и сердце колотилось от страха. Появилось нехорошее предчувствие, что трамплин не пройду. Летел высоко и планировал, как мне показалось, слишком долго. Это жуткое и восхитительное чувство полета запомнилось мне на всю жизнь. Приземлился удачно и выкатился за зону, где обычно останавливался, уходя на поворот. Скорость была слишком высока, лыжи не слушались моих ног, свободно ходивших в кожаных петлях, из-за чего оказался на целину, где торчали светлые тонкие стебли тростника, росшего вдоль берега ручья, протекающего по дну балки. Стебли ломались с хрустом, им подпевал снег под лыжами. Остановился я у проитвоположного склона. Ехать больше не хотелось. Сняв лыжи, вскарабкался наверх и предложил вернуться домой. Наверное, испугался, что не удержусь и сделаю вторую попытку, которая будет не такой удачной. С тех пор меня каждый раз тянуло съехать на лыжах в разных стрёмных местах, а инстинкт самосохранения удерживал от этого. Чем-то эти чувства напоминали желание и страх прыгнуть, когда стоишь на краю крыши многоэтажного дома.

В этом месте склон горы Семноз был пологий. Я доехал сюда на извозчике, которых в Анси можно пересчитать по пальцам, потому что мало кто пользуется их услугами, предпочитают ходить пешком, экономя деньги. Поднялись по накатанной дороге до лесопилки — длинному бараку с высокой каменной трубой, из которой поднимались вверх дым и пар, испускаемые паровым двигателем, крутившим две пилы. Они работали то вместе, то порознь, визжа от натуги. Прибывшая со мной Лилиан осталась на краю дороги, а я заскользил на таких же, как в детстве, простеньких лыжах между редкими кривыми деревьями к открытому пространству, где лес был вырублен. Оттуда помахал девушке, чтобы ехали вниз, встречали меня там.

Снег был подмерзший, похрустывал и вминался слабо. Высота слоя сантиметров двадцать, а в ложбинах и выше. Само собой, лыжни не было. Кроме меня, никому больше в голову не приходило кататься здесь. Местная детвора предпочитала съезжать с невысокого холма на окраине города. Я счел ниже своего достоинства присоединиться к ним. Сперва заскользил под углом. Двигался слишком медленно, приходилось отталкиваться палками. Тогда развернулся и покатил прямо вниз. Скорость набирал постепенно, поэтому не сразу понял, что разогнался немного чересчур, что надо бы подвернуть и притормозить.

Не успел, потому что левая лыжа врезалась то ли в камень, то ли в пень, громко хрустнула, ломаясь — и я кувыркнулся, удивившись тому, как закрутился заснеженный склон, меняясь местами с небом. При падении больно ударился правой ногой и услышал хруст еще раз, а потом въехал мордой личика в холодный колючий снег.

В свою первую эпоху я в девятнадцать лет сломал ногу, неудачно погуляв по карнизу в Алупке, где жил во время практике в Ялтинском портофлоте. Решил, что повторил тот подвиг, хотя моему телу сейчас где-то за двадцать, точно не знаю. Осторожно перевернувшись на спину, стер снег с лица, сел. После чего проверил обе ноги, начав с правой. Лыжи на ней не было. Болела стопа, когда сгибал. Кости, вроде бы, целы. Облегченно вздохнув, высвободил левую стопу из кожаной петли сломанной лыжи и, опираясь на палки и утопая по середину голени в снегу, побрел вниз по склону. Всё равно интересней, чем в Одессе.

Лилиан не видели моего позора. Пролетка стояла на дороге у подножия склона, кучер отсоединял трос-тормоз, который блокировал заднее левое колесо, чтобы лошадь не понесла.

— Где лыжи? — поинтересовалась девушка.

— Там, — показал я на склон. — Скользили неправильно.

— А что с ногой? — спросила она, заметив, что прихрамываю.

— Споткнулся и подвернул, — соврал я.

Больше Лилиан ничего не спрашивала. Наверное, догадалась, что случилось, и поняла, что в ее положении лучше не топтаться на больной мозоли.

— Зато удовлетворил желание покататься на лыжах. Завтра поедем в Париж, — сказал я.

Найди в своем промахе что-нибудь положительное — и ты опять самый умный.

87

По моему мнению, выражение «Увидеть Париж и умереть» придумал хронический лузер. Мой девиз — «Увидеть Париж и оттянуться». Что я и сделал в компании Лилиан Годар. Приехали мы в столицу Франции из Анси с пересадкой в Лионе поздно ночью. Остановились в отеле «Риц». Пожилой портье, узнавший меня, даже бровью не повел, увидев, что поселюсь не один.

— Тот же номер, месье? — спросил он.

— Пожалуй, на этот раз я бы остановился в том, где есть еще и гостиная, чтобы меня не отвлекали. Есть такой с окнами на площадь? — спросил я.

— Конечно, месье. восемнадцать франков в сутки, — ответил пожилой портье.

— Моя знакомая снимает комнату на окраине за двадцать пять франков в месяц, — поделились Лилиан, когда мы вслед за носильщиками шли к лифту.

Мне кажется, французы, включая богатых, потому такие сквалыжные, что все родом из бедности. Так сказать, родовая травма.

На следующее утро после завтрака в ресторане отеля Лилиан отправилась искать работу, а я съездил в банк «Лионский кредит», оставил им письменное распоряжение, куда перевести деньги, когда истечет срок договора. Не самое приятное для них распоряжение, но продолжили улыбаться и заверять в любви с искренностью брошенной кокетки. После чего посетил книжный магазин на улице Мишле, где в очередной раз порадовал продавца с дергающейся головой, накупив свежих научных журналов.

Ужинать мы пошли в кабаре «Мулен руж (Красная мельница)». На крыше красного здания, в котором оно расположено, красный деревянный макет круглой мельницы с четырьмя крыльями без полотна, из-за чего показалась мне обгоревшей. Насколько я помню, заведение таки сгорит. Надеюсь, не сегодня. Сейчас в Париже, да и не только в нем, кабаре, как кинотеатров в будущем. «Мулен руж» пока не самое крутое, находится в тени «Элизе-Монмартр», однако выживет только оно. Подозреваю, что виноват в этом виконт Антуан де Тулуз-Лотрек, изобразивший кабаре на многих своих полотнах. Говорят, он пропадал здесь каждый вечер, приставая ко всем танцовщицам по очереди, которые обдирали коротышку, как обычного клиента. Труд рекламщиков пока не ценят по достоинству. На входе висят две его картины, изображавшие танцовщиц. Такая себе мазня. Даже хуже Поля Гогена. Если бы не был виконтом и не умер молодым, проскочил бы незамеченным.