Национальность – одессит (СИ) - Чернобровкин Александр Васильевич. Страница 92

— Нет, — ответил он.

— Это ты думаешь, что нет. Поэтому не ври, а то выгонят сразу: раз соврал — два соврешь. Скажи, что по молодости и глупости примкнул к анархистам, хотелось романтики, приключений, а потом понял, кто они такие, и ушел, несмотря на то, что грозились убить и даже покушались. Жандармы знают, что один битый стоит двух небитых, — посоветовал я.

— Ладно, — как-то не очень уверенно произнес Игнат Картузов, выкинул бычок в каменную урну и произнес решительно: — Пойду сдавать экзамен!

— Ни пуха, ни пера! — пожелал я, как охотнику.

— К черту! — традиционно послал он.

Больше мы не встречались, но от общего знакомого узнал, что Игнат Картузов получил диплом и уехал в Санкт-Петербург. Если пройдет отбор и подготовку, то до тысяча девятьсот семнадцатого года будет жить хорошо, а после, если не сгинет в Гражданской войне, или будет повешен, или окажется в эмиграции.

101

Куяльник уже стал грязевым курортом. На обоих берегах лимана расположены дачи и лечебницы, в которых можно снять номер на любой срок и кошелек. Туда ходит поезд несколько раз в день. Я доехал на пролетке. День был приятный во всех отношениях. На Одессу теплой женской грудью навалилось бабье лето в желто-красном сарафане.

Раньше я бывал только на Пересыпи, которая отделяет Куяльник от моря. Курорт не интересовал меня ни грязями, ни минеральной водой. Мы приезжали в женские общежития, в которых жили работницы многочисленных заводов, расположенных на там. Заходили с риском для жизни через окна второго-третьего этажей, что делало мероприятие намного интереснее, а частенько это был единственный увлекательный момент. Жили девушки по несколько, до шести, человек в комнате, и желания у них не совпадали. Те, кто был без пары, боролись, как умели, за справедливость: так не достанься же ты никому!

Адрес я не знал, зато прохожие без раздумий показывали Павлину, куда надо везти барина. Это был длинный двухэтажный дом с высокими стрельчатыми окнами, рядом с которым находились одноэтажный поменьше для прислуги и конюшня. Территория огорожена черными стальными прутьями-пиками на каменном фундаменте, замысловато скрепленными металлической виноградной лозой с маленькими листочками. Ворота нараспашку, но в проезде стояли два охранника: один красномордый ростом и в плечах под два метра, другой поменьше с картонной папочкой в руке. Последнему Павлин назвал мою фамилию.

Тот, заглянув в папочку, проверил по списку, после чего спросил кучера:

— Сразу уедешь?

— Нет, буду ждать барина, — ответил Павлин.

— Тогда стань рядом с конюшней, — распорядился охранник.

Крыльцо главного входа было полукруглым в четыре ступени из белого греческого мрамора под жестяным навесом зеленого цвета. В вестибюле, обшитом дубовыми панелями, седой старик в зеленой ливрее принял у меня шляпу. Другой, помоложе, открыл дверь в зал.

Внутри было роскошно, но не ахти. Разве что две большие позолоченных люстры с висюльками из кварца производили впечатление. Публика — десятка три человек, разбитых на группы по интересам — тоже не сливки общества. Так понимаю, здесь второй или третий эшелон одесской буржуазии. Нувориши поколение первое. Все в возрасте от тридцати пяти. Я уж подумал, что неправильно понял, зачем меня сюда позвали, когда увидел через окно в противоположной стене двух девиц, игравших в бадминтон на зеленом газоне.

Матвей Яковлевич представил меня своей жене Агафье Никаноровне, полной даме в свободном бирюзовом платье и с выкрашенными хной волосами, зачесанными наверх под башню из чужих ярко-рыжих. Я поздравил ее с днем ангела. Она окинула меня оценивающим взглядом, как щенка от внеплановой вязки, пытаясь, наверное, понять, пошел ли я в породистую маму, а если нет, то кто был моим папашей. Не знаю, что она решила, но протянула для поцелуя пухлую руку с тремя золотыми перстнями, два с рубинами и одним с янтарем, пахнущую лавандой. Пришлось приложиться.

— Иди в сад, молодежь там, — предложил хозяин дома.

Я взял у лакея с подноса бокал с шампанским и вышел черед другую дверь на коротко подстриженный, зеленый, плотный газон, пружинивший под ногами, по периметру которого подстриженные кусты и фигурно подрезанные туи. Кроме двух девиц-бадминтонисток, подпрыгивавших так, чтобы подолы светлых платьев подлетали и открывали их лодыжки как можно выше, присутствовали еще три в компании трех юношей, среди которых был Михаэль Шютц.

— Александр, иди к нам! — позвал он.

В костюме юноша выглядел не так выразительно, как в студенческой форме, в которой я привык видеть его. Как подозреваю, из него не получится ни бизнесмен, ни даже инженер-химик, ни, тем более, ученый, но после окончания университета будет вынужден помогать отцу, пока не подрастет младший брат, который учится в гимназии в предпоследнем классе.

Михаэль Шютц представил меня, назвав лучшим студентом на отделении химии, сестрам-гимназисткам Илларионовым, Маше лет шестнадцати и Кате лет четырнадцати, невзрачным мышкам, что лицом, что телом, старшая из которых не собиралась унывать по этому поводу, как минимум, на людях, а младшая передразнивала унылость, и Кларе Пфефель, в этом году избавившей преподавателей гимназии от своей персоны и ожидавшей, когда осчастливит еще и родителей, удачно выйдя замуж. Это была завитая голубоглазая блондинка с плотно сжатыми пухлыми губами и двумя изрядно выпирающими полушариями, собравшимися порвать оранжевое платье, если вдруг девушка кашлянет. Ее достоинства примагничивали взгляды всех трех кавалеров, причем смотрели по очереди, словно боялись, что взгляды столкнутся. Девушка отслеживала каждый, в том числе и мой. Я задержался на препятствии, прикидывая, пятый номер или больше? Почувствовал, что дама напрягается, и перестал пялиться. Напряжение сперва спало, а потом опять начало расти, причем даже быстрее.

Один из юношей, Андрей Марков — кареглазый блондин, только начавший бриться, был собран, будто приготовился отразить удар в спину. Обычно такие получают удар в псину. Одет в юнкерскую форму — двубортный пехотный мундир с погонами унтер-офицера и бронзовыми пуговицами. Учился на собственном обеспечении, то есть приезжал только на занятия и наряды, что, как он сказал, случалось всего два-три раза в месяц. В моей мореходке так учились одесситы, начиная с третьего курса.

— Ты ведь живешь в «Отраде», проезжаешь по утрам на пролетке мимо моего училища? — спросил он.

— Не знал, что так популярен! — шутливо ответил я.

— Не совсем ты. Наши поспорили, кто та красивая дама, которая иногда едет с тобой: жена или… или нет? — смутившись поведал он.

— Ты тоже? И на что поставил? — усмехаясь, поинтересовался я.

Андрей Марков смутился еще больше.

— Значит, ты выиграл, — сделал я вывод.

— Половина нашего училища влюблена в нее. Собираются с биноклями у окон третьего этажа, чтобы посмотреть, — признался он.

В курсантские годы мне тоже все женщины по ту сторону окна экипажа казались неотразимыми.

Второй, Василий Куравакали, был озорным юношей, горбоносым, со смуглой кожей, учащимся последнего класса Первой гимназии. Он хочет поступить в военное училище, как Андрей, или на физмат, как Михаэль, но не на отделение агрономии, как хочет отец, крупный оптовый торговец зерном.

— А у меня дополнительные предметы по агрономии, — признался я и объяснил шутливо: — Со знаниями, которые там дают, никогда не умрешь с голода.

— Ну, голод мне не грозит! — весело отмахнулся юноша.

— Как знать. Путь вниз всегда намного короче и легче, чем нам хотелось бы, — поделился я жизненным опытом, прекрасно зная, что через одиннадцать лет его отец потеряет если не всё, то очень многое. — К тому же, как показывает практика, дело не в дипломе, а в человеке. Столыпин по образованию агроном, но сейчас на должностях премьер-министра и министра внутренних дел сажает преступников вместо пшеницы.

Вскоре к нам присоединились бадминтонистки, Ангелина Лаврикова, рослая, мужиковатая блондинка, с туго перетянутой грудью, льстиво-улыбчивая, как горничная, и Валентина Зубчевская, шатенка с всепрощающим взглядом и сочными, влажными, алыми губами шлюхи. Обе гимназистки выпускного класса. Они бы и дальше играли, но с любопытством не поспоришь.