Мне уже не больно (СИ) - "Dru M". Страница 20

Никита смеется.

— Охотно верю.

Я поднимаюсь, сбрасываю в сумку школьные принадлежности, почти не замечая, как и что делают мои руки. Хочется верить, что это никак не связано с непосредственной близостью Никиты, потому что уязвимость — последнее, что я могу сейчас себе позволить. Если Воскресенский станет слабым местом моей обороны, это могут запросто обернуть против меня.

— Как Виктор воспринял то, что ты едешь со мной? — спрашиваю в лифте, чтобы прервать словесный вакуум. Я вижу, какую неловкость испытывает Никита, находясь рядом со мной в инвалидной коляске, как неуклюже его руки касаются колес, и отчаянно хочу вселить в него хоть толику уверенности в себе, но не прямо сейчас. Не в школе, где все провожают нас настороженными любопытными взглядами.

Еще немного. Еще совсем чуть-чуть.

— Смеешься? Он вообще против того, чтобы я к тебе приближался, — Никита снова отводит глаза. — Я ему сказал, что поеду к бабушке.

Ничего себе. Почему-то мысль о том, что Никита соврал для того, чтобы на выходные вместе со мной оторваться от городской жизни, неясным образом мне льстит.

На ум приходит еще кое-что. Не успеваю подумать, прежде чем вопрос срывается с языка:

— А Ульяне ты тоже соврал?

Никита вздыхает так тихо, что этого почти не слышно за звуком мелодичного звонка, возвещающего о том, что лифт прибыл на первый этаж.

— Да.

На пустующей после пятого урока стоянке я помогаю Никите перебраться в машину. Подаю ему руку и с готовностью наклоняюсь навстречу всем корпусом — вдруг, решится взяться за плечо? Но он ожидаемо опирается на предложенную ладонь лишь слегка, упрямо сводя к минимуму стороннюю помощь. Я успеваю оказаться в его личном пространстве, почувствовать запах мыла и мятной жвачки, и уже привычный и мне и ему запах «мальборо».

Складываю и убираю в багажник коляску, отмечая про себя, что она дорогой известной фирмы. Видно, Леша многое делает для комфорта брата. Иногда и в ущерб себе.

Не успеваю закурить, как прибегает Антон с большой туго набитой сумкой, кидая ее в багажник рядом с коляской. Вещи Никиты, которые Васильев предусмотрительно забрал еще вчера, после того, как заехал поговорить с Лешей.

— Привет, Ник! — Антон улыбается, пожимая его ладонь, просовывает голову через окно, что-то спрашивая у него.

Спокойно докуриваю, старательно напоминая себе, что спешить некуда. Целых три дня впереди. Но почему-то я с жадным неудовольствием отмечаю каждый потраченный час.

— Веди осторожно, — Антон подходит хлопнуть меня по плечу и пристально заглянуть в глаза.

— Отец номер два, — фыркаю, отводя взгляд. Заботы друга понятна: от нетерпения я ведь могу и превысить скорость на шоссе. — Не волнуйся. Все нормально будет.

— Звони, если что.

— Угу.

Сажусь и завожу машину. Никита уже пристегнулся, с воодушевлением оглядывая салон. Как малое впечатлительное дитя. Интересно, сколько раз ему надо будет проехаться на ламборджини, чтобы к ней окончательно привыкнуть?

— Давно не ездил спереди, — тянет Никита мечтательно. Я же только улыбаюсь, выводя машину из школьных ворот.

*

Парковая территория загородного дома встречает нас прелым запахом остывающей земли, ансамблем величественных старых дубов и кленов, запахом пожухлой листвы и лучами яркого, но уже не дающего прежнего тепла солнца. Прислуга с готовностью помогает Никите перебраться в коляску, относит его вещи в гостевую комнату, суетливо носится вокруг и расспрашивает о самочувствии, вгоняя его пристальным вниманием в краску.

Перестарались.

Или я перестарался, когда вчера сухим деловым тоном раздавал указания.

Отсылаю их, напоследок сказав экономке Марте, чтобы не уходила со всеми убираться в саду, а была где-нибудь в доме на случай необходимости.

— Сильно хочешь есть? — спрашиваю у Никиты, протягивая ему теплую осеннюю куртку. Дачный вариант, который Воскресенскому, судя по энтузиазму, с которым он натягивает куртку, приходится по душе. — Могу попросить Марту сделать чего-нибудь перекусить, пока буду жарить шашлыки.

Никита удивленно смотрит на меня, пока я натягиваю куртку пообтрепаннее и влезаю в резиновые сапоги. Осенняя сырость не предполагает ботинок за штуку баксов.

— Ты умеешь жарить мясо? — спрашивает Никита пораженно.

— А что, не должен?

— Я думал, тебе такое неинтересно… — он смущается. — Ты богат, у тебя есть прислуга.

— Когда сам делаешь, потом есть вкуснее, — заявляю уверенно. Никита понимающе широко улыбается:

— Тогда я шашлыков подожду.

Сейчас я рад тому, что у нас по всей территории мощеные широкие дорожки, а у мангала еще и бетонная площадка, удобная для коляски. Никита устраивается поблизости от огня, который я развожу, и протягивает к нему ладони. Я достаю мясо из винного маринада в кастрюле, нанизывая сочные кусочки на шампуры, и складываю на поднос.

Ради одного только предвкушающего взгляда Воскресенского стоило ехать на природу.

— Пахнет обалденно, — чуть не хнычет Никита, блаженно закатывая глаза. Он нетерпеливо ждет, когда горящие дрова превратятся в угли, и можно будет жарить шашлыки. — И есть хочется зверски.

— А я говорил, надо было перекусить, — замечаю менторским тоном и украдкой мягко улыбаюсь. — Потерпи немного. Овощной гарнир тоже будет готов к мясу… — тут только я замечаю, во что он обут. Матерчатые кроссовки, которые уже успели промокнуть неизвестно где. — Блин… Никит, ты охуел? А ну живо снимай промокшую обувь.

Он испуганно опускает взгляд и сдавленно ойкает, торопливо наклоняясь, чтобы развязать шнурки. А я тихо вскипаю от злости к самому себе. Хорош, ничего не скажешь. Никита ладно, он ведь не чувствует ни холода, ни сырости, но я обязался его брату, а еще важнее — самому себе, что буду его беречь.

Откладываю последний шампур и бегу к дому.

Мою руки, захожу в комнату, где лежит сумка Никиты, принимаясь ее перерывать. Не удерживаюсь от того, чтобы понюхать одну из футболок. Если меня так и дальше будет вести от одного только запаха, я очень быстро сойду с ума. Роюсь в одежде, откладываю сумку с медикаментами и нахожу на самом дне теплые шерстяные носки и крем для растирания. Бинго.

Захватываю и обычные носки и иду обратно к мангалу.

— Ты что это делать собрался с таким зверским взглядом? — бормочет Никита, переводя взгляд с моего лица на тюбик крема, крепко зажатый в кулаке.

— Ноги твои растирать, балбес, — отвечаю, садясь перед ним на корточки и по-свойски закидывая его ступню себе на колено. Никита, конечно же, упрямится и протестующее что-то лепечет, но я не слушаю. Выдавливаю немного крема на ладонь. Ментоловый, пахнет характерно резко. — А будешь сопротивляться, я разотру тебя всего и закутаю в шубу.

На Никиту угроза действует безотказно. Он вздыхает, отворачиваясь в сторону костра, и, обиженно насупившись, предпочитает больше не возражать.

Понимая, что моих манипуляций он не почувствует, я беззастенчиво этим пользуюсь, с силой массируя ступни, легонько оглаживая промежутки между пальцами, проводя ладонью вверх, по лодыжкам. Никогда бы не подумал, что буду растирать кому-то ноги с таким удовольствием.

— Алик…

Зовет тихо, почти неслышно.

Поднимаю голову и натыкаюсь на его пристальный изучающий взгляд.

— Что, бессовестный ты борец с собственным здоровьем?

— Можно спросить?.. Личное.

— Ну, спрашивай, — натягиваю на его ноги сначала обычные носки, а затем и шерстяные, заправляя в них джинсы.

— Между вами с Громовым ведь что-то было?

Вздыхаю с обреченностью. Конечно, то, что Никита догадается, было лишь вопросом времени. Но Громов снова вмешался в мои планы, своими обиженными взглядами и сквозящей во всем его существе двусмысленной озлобленностью быстро подтолкнув Никиту к таким выводам. Слишком рано происходит этот разговор, слишком.

— Все в прошлом, — отвечаю сухо, все еще сидя перед Никитой на корточках. — Мы не сошлись характерами.

— В прошлом? — переспрашивает Никита, и я замечаю малейшую тень недовольства на его лице. Если бы только знать наверняка, к чему относится это недовольство. — Потому что он, кажется, еще что-то к тебе испытывает.