На улице Дыбенко - Маиловская Кристина. Страница 28

Кира слушала складный рассказ Костика, и ей пришла в голову мысль, что разница между ними такая же, как между человеком, который вчера вернулся с войны, и тем, кто, имея бронь, благополучно жил в тылу. То есть разница огромная. И ничьей вины в этом нет. А только вот сидит она теперь перед ним вся израненная, и он ей даже немного завидует. И пусть она прилично уже накидалась, но не настолько, чтобы демонстрировать ему свои раны и увечья. Дело это интимное. Не станет она с каждым делиться. Только с таким же, как она сама.

Костя смотрел на Киру, как смотрят на андеграундную картину. Хотелось бы понять, да мудрено написано. Приходится отходить на пару-тройку шагов, прикрывать глаза, вглядываться в крупные яркие мазки. Намалевано — не разобрать ничего. Только и остается — тактично улыбаться в знак одобрения.

Кира рассматривала публику в рюмочной. Напротив сидела хрупкая женщина за пятьдесят, в шляпке с недлинной вуалью. Она выпивала коньяк и закусывала бутербродом. Жевала не всей челюстью, а одними губами, отчего была похожа на птичку. После заказала кофе. Чашку держала, манерно выпятив мизинец в сторону.

Два бородача, сидевшие сбоку, были похожи на геологов советских времен. У ног их лежали потертые уставшие портфели. Мужички что-то горячо обсуждали, и было видно, что они не столько выпить пришли, сколько погреться и пообщаться, а заодно уж, разумеется, и выпить.

В Волгограде, где Кира прожила десять лет, простые люди выпивали по домам. По подворотням выпивали синяки и молодняк. В кабаки же ходили только состоятельные люди. Не было мест, где приличные люди могли пропустить рюмашку за небольшие деньги.

Там, где Кира родилась, люди не выпивали вообще. Возможно, они выпивали где-то тайно, но Кира этого не видела, и к десяти годам не знала значения слова «пьяный». Слышать — слышала, а понимать — не понимала. Когда же приехала в Волгоград, то поняла. На скамейках, клумбах, в кустах, вальяжно развалившись, спали работяги. Женщины с перманентными кудрями были веселы и крикливы. Вечером было небезопасно ходить по улицам. А в троллейбусах после семи вечера от потных уставших мужчин пахло перегаром.

Кира возвращалась из изостудии с тубусом, набитым рисунками. Выходить надо было у памятника. Кира вертела головой — боялась пропустить остановку. Они недавно переехали в этот район, и она плохо знала названия улиц.

Мужчина с красным пористым лицом, заметив ее неуверенный взгляд, поинтересовался:

—  Заблудилась? Тебе где выходить?

—  У памятника.

—  Без пяти семь?

Кира посмотрела на часы. Было начало восьмого.

Мужик улыбнулся.

—  Памятник так называется — «Без пяти семь». Горящий Паникаха [24] на танк кинулся, знаешь?

Они уже подъезжали к остановке.

—  Видишь, в огне он, — мужик показал на памятник пальцем, — бежит. В народе «Без пяти семь» назвали.

Кира через окно рассмотрела рвущегося из огня Паникаху.

—  Винно-водочные в семь закрываются, — подмигнул мужик Кире. — Я вот успел. * * *

Кира выпила коньку, закусив лимоном, обильно посыпанным сахаром. * * *

Они ехали в такси на заднем сиденье.

—  Милый Костик, — бормотала Кира ему на ухо, так что ее кудряшки щекотали ему щеку, — нам с тобой не по пути, понимаешь?

—  Угу.

Костика беспокоило, что Киру сейчас может стошнить на его лучшие брюки.

—  Ты очень милый, но ты совсем не знаешь жизнь. А я знаю. И он, — Кира указала пальцем в неизвестном направлении, — и он знает. Он ваще до хуя всего знает. Просто сейчас он попал в капкан, понимаешь? И чтобы выбраться, он должен отгрызть себе руку. А я не могу ему помочь. Я бы и рада, понимаешь? Но не могу. Он сам должен.

Водитель разглядывал парочку в зеркало заднего вида.

—  А ты думаешь, мне легко смотреть на это со стороны? Ведь он мне ближе отца и матери. Ближе всех, понимаешь? Он меня с улицы подобрал, понимаешь?

Костик кивал. Он понимал, но не до конца. И не был уверен, что хочет понять. У него завтра экскурсия в двенадцать. Нужно выспаться.

Кира с трудом вышла из машины и, пошатываясь, пошла к парадной.

Костик не уезжал. Он ждал, когда Кира скроется за дверью. Но она села на скамейку и закурила. В этот момент из-за угла выскочила огромная черная собака и с громким лаем принялась вертеться и подпрыгивать. Кира присела на корточки и, отставив руку с сигаретой в сторону, другой рукой обняла собаку. А та и в объятиях повизгивала и ходила ходуном.

«Собачники, тоже мне», — с досадой подумал Костик. Дело в том, что сам он собак не любил и даже побаивался.

—  На Коллонтай, — скомандовал Костик таксисту. 8

Теперь каждое утро начиналось с того, что Кира заставляла себя встать с дивана. Выспаться не удавалось, несмотря на восьмичасовой сон. Было сложно одеться, позавтракать. Движения стали медленными, мысли вязкими. И главное — она продолжала худеть, хотя худеть уже было некуда.

—  Кирочка, вас уже сносит ветром. Это никуда не годится, — волновался Олег Михайлович. — Вы витамины пьете? При нашем отсутствии солнца без витаминов никуда. Эхинацею вам рекомендую. Сам только ею и спасаюсь.

Пила она и эхинацею, и витамины, чего только не пила. Но по-настоящему помогала только водка. Только она придавала сил, возвращала аппетит. И теперь каждый вечер Кира боролась с собой. С утра она давала себе слово, что пить не будет, а вечером наматывала круги по квартире. Придет на кухню, постоит, вернется в комнату, посмотрит в окно и снова на кухню. И так много раз. Пока не начинала бить лихорадка. Тогда Кира сдавалась, шла на кухню, трясущими от слабости руками доставала из шкафа бутылку, наливала стопку и залпом выпивала. Почти сразу же наливала вторую. Кое-как запихивала в себя кусок колбасы с хлебом, шла в комнату, ложилась на диван и долго лежала. Даже курить сил не было.

За вечер она совершала несколько подходов к заветному шкафчику на кухне. * * *

Герда дожидалась Киру у парадной каждое утро. По дороге к метро собака получала заслуженные сосиски, бежала к метро, топталась у входа, тревожным взглядом провожая Киру, исчезающую в толпе. Вечером все повторялось — метро, объятия, сосиски, перекур у парадной и прощание.

В один из ноябрьских вечеров конкретно подморозило. Кира пожалела, что не надела дубленку, шла, ежилась и вспоминала о собаке, которая наверняка дожидается ее у метро. Но Герды на месте не оказалось. Кира постояла у ларьков, купила сигарет, осмотрелась. Нет собаки. Загуляла. Бывает. Кира пошла к дому. * * *

Вот уже три недели Серега не выходил из дома. У парадной дежурили «друзья», готовые в любой момент прийти на помощь: надыбать денег и метнуться к барыгам за дозой.

У наркоманов своя дружба. Каждый норовит «спасти» выкарабкивающегося другана во что бы то ни стало. Сложно смириться с тем, что кто-то оказался сильнее тебя — кто-то смог бросить, а ты не можешь. И гниешь заживо. И живи с этим, падаль. Смотри, любуйся, как он с женой отдыхать ездит, бабло загребает, потому что он сильный, а ты никто. Червь. Иди уколись, чтоб не так тошно было.

И чтобы не терзаться попусту, любой наркоман со стажем старается не дать собрату покинуть ими всеми любимый кружок по интересам. Ведь со временем интерес остается только один.

Серега эту фишку давно просек и поэтому из дома не выходил и на звонки не отвечал. Если начинали ломиться в дверь, подходила Зоя Викторовна и через дверь объявляла, что сын ее, мол, уехал, и неча пороги зазря обивать. Серега же в это время закидывался таблетками, запивал водкой, предварительно купленной с большим запасом, и ходил по квартире, сшибая углы. О том, что на свете есть Кира, мама, собаки, он не то чтобы забыл, а только у него появилось ощущение, что все они неживые, ненастоящие. А настоящей была только боль, от которой никуда не деться ни днем ни ночью.

Зоя Викторовна затихарилась. Сидела по углам, сторонясь сына, как медведя, раньше времени вышедшего из берлоги. Она не понимала, что происходит. А может, не хотела понимать.