На улице Дыбенко - Маиловская Кристина. Страница 25

—  И сало. С мясной прослойкой. Как ты любишь… Он же в город уехал, — Зоя Викторовна повернулась к Кире, — и дела его в гору пошли. Всех завидки брали. И я нарадоваться не могла. Он мне говорил, я, мама, это… по финансовой части… руковожу финансовыми потоками. Как уж там его должность называлась, не скажу, и организацию не помню. С Яшкой безногим он работал, тот у него заместителем был. Знаешь ты Яшку-афганца?

—  Никакой он не афганец, — равнодушно произнесла Кира, — у него три ходки было. Купола на груди. Рынки они пасли и икрой черной барыжили. Бракоши.

Она вытащила новую сигарету из пачки и прикурила от тлеющего бычка.

—  Как же так? У него же люди были… он же руководил.

—  Ага, — кивнула Кира, — руками водил.

Сережа очнулся.

—  Это суки с хутора Мирный… конкуренты… мы Яшу на берегу Волги нашли… он три дня лежал… нога отмерла… и в ней завелись опарыши.

Зоя Викторовна с тревогой посмотрела на Сережу.

—  Это что же получается? В трудовой книжке и нет ничего?

—  Нет у него никакой трудовой книжки.

Зоя Викторовна потормошила сына.

—  Какая же у тебя пенсия-то будет, сынок? А то, может, раз оно так все нестабильно, может, бросить все и в деревню? К пчеловоду нашему… к Иван Иванычу…

—  А ты мне меда привезла? — спросил Сережа.

—  А как же?

—  Липового?

—  Гречишного, сынок. Гречишного.

—  А почему не липового?

—  Сынок, — Зоя Викторовна наклонилась к Сережиному уху, будто хотела, чтоб он ее услышал наверняка, — люди, которых пчелы завсегда кусают, они, эти люди, ничем не болеют, слышишь? И ты так же оздоровеешь. И, как наш Иван Иваныч, всех переживешь. Может, к нему, а-а? Пристроишься. А что? Дело прибыльное. Или к Борщу на переправу. Знаешь, вода ведь все горести в себя забирает. Слыхал, Алевтина-то померла прошлой весной. Борща жена. Помнишь ее? Умом тронулась. Съела ведро вышни и голой по станице ходила.

—  С косточками? — поинтересовался Сережа.

—  Да поди, косточки-то выплевывала, хотя хто ж ее знает. Когда умом трогаешься, там уж небось не до косточек. Но только она не от вышни померла. Утопла она. Вот и выходит, что одним вода — омут, а другим — спасение. А Киру мы на птицефабрику пристроим. Да, Кир, я слыхала, ты животных шибко любишь.

—  У нас с Кирой были кошки, мышки, черепашка и ящерка. Кирюш, кости собакам надо к выходу положить. Не забыть.

—  Там у нас сейчас хорошо плотят, не то что раньше. А чего тут сидеть — штаны протирать в этом хмуром городе. Вон какая серость у вас за окном. Любой носом клевать начнет. А у нас арбузы бочковые, вышни, абрыкосы, каймак [22] и вяленая рыбка… каныши вам буду кажный выходной делать.

—  Люблю каныши, — мечтательно произнес Сережа.

Кира полезла на антресоль за сумкой.

Зоя Викторовна отложила марлю и посмотрела на Сережу с разных сторон, как смотрят на хорошо вымытое окно, и, похоже, осталась довольна результатом своей заботы.

—  Вон, сынок, какой ты уставший, а в трудовую книжку глянь — а там и нет ничего. Так и неча себя гробить зазря в этой сырости.

Кира затолкала в сумку подушку и начала скручивать одеяло.

—  А ты чего перестановку затеяла на ночь глядя? — спросила Зоя Викторовна Киру. — Ты отдохни. Присядь.

—  Я переезжаю.

Зоя Викторовна всплеснула руками.

—  Как переезжаешь? Куда?

Кира пыталась всунуть одеяло в сумку.

—  Зоя Викторовна, понимаете, я вызвала вас, потому что не могла его одного оставить. Посмотрите на него. Как его оставишь? Пыталась много раз. Сумки собирала, а через неделю разбирала. Потому что даже собак и кошек не бросают вот так погибать. И я не могла. Ведь он мне и отец и мать, понимаете?

—  Он муж твой! — чуть не плача проговорила Зоя Викторовна.

Она принялась тормошить сына.

—  Она уходит, Сереж! Ты слыхал? Ты изменил ей? Покайся, сынок! Покайся, прошу тебя!

—  Мам, я в станицу не могу. У меня тут собаки. Я их кормлю.

—  Ох, батюшки! Куда ж это я приехала? — схватилась за голову Зоя Викторовна.

Кире наконец удалось запихнуть одеяло. Она застегнула молнию на сумке, выпрямилась и подошла к свекрови:

—  Зоя Викторовна, слушайте меня внимательно, денег ему не давать, даже если очень просить будет. Не обращайте внимания, это ломка, понимаете? Синдром абстиненции. В зрачки его смотрите. Суженные — значит, под кайфом. Хотя если под «скоростями» [23] — то расширенные… А-а-а, ладно, вы все равно не разберетесь. Потеряет сознание — срочно вызывайте скорую. Говорите — передоз, они тогда быстро выезжают. Если совсем ему тяжко будет — водки можете ему купить со снотворным и обезболивающим, что-нибудь посильнее. — Кира протянула бумажку. — Вот рецепт. Перекантоваться ему какое-то время хватит. Хотя, честно говоря, это не выход. В квартиру никого не пускайте — если что, вызывайте милицию. Если решится в клинику лечь, я деньгами помогу, хотя последний раз он из Купчино пешком шел ночью десять километров, его бродячие собаки чуть не загрызли.

—  Это были не мои собаки, а я думал, что мои… я обознался…

—  Можно на крайняк капельницы дома устроить, но это тоже не работает. Последний раз я на минуту в аптеку выбежала, а он, — Кира ткнула пальцем в Сережу, — врачу забашлял, и тот ему дозу подогнал. Ему бы действительно, по-хорошему, в деревню поехать. Так ведь он не поедет. Что еще? А… вот мой номер телефона. Звоните.

Зоя Викторовна привстала и обеими руками потянулась к Кире, будто ища у нее спасения.

—  Кира, ро́дная, скажи, это излечимо? Может, к солнцу его? Может, к пчеловоду Ивану Иванычу? Пчелиный яд — он лечебный…

Сережа открыл глаза, попытался привстать, но ноги его не держали.

—  Мама, кости собакам надо к выходу не забыть положить. Кости собакам. Яша три дня на берегу Волги лежал. И в ноге завелись опарыши… 5

Три дня назад Кира получила телеграмму от свекрови и после работы поспешила в ближайшую от работы риелторскую контору. Там ей дали номера телефонов и адреса. А на следующий день она уже сжимала в ладони ключи от однокомнатной квартиры, расположенной на Дыбенко. Не хотелось уезжать из этого босяцкого района. К тому же Зое Викторовне могла понадобиться помощь, а на то, чтобы мотаться из одного района города в другой, не было ни сил, ни времени. Дыбенко так Дыбенко — решила она.

Кира ходила по съемной квартире, не зная, куда себя деть. Она ведь так долго мечтала остаться одной, читать, слушать музыку, ходить в театры и, в конце концов, писать. Последние пару лет она ничего не писала.

И когда она наконец оказалась в долгожданном одиночестве, ей, как назло, ничего не хотелось. Ни кино, ни театров — ничего. Казалось, ей обрубили руки и ноги, и теперь она лежит бесчувственным поленом и пошевелиться не может.

Потерянная, она ходила по квартире, заходила на кухню по старой памяти, вроде как поесть. Ведь именно на кухне люди едят. Открывала холодильник, видела в нем засохшую одинокую сосиску и закрывала. Аппетита не было. И так повторялось каждый день. Даже для такого простого дела, как поход в магазин за продуктами, нужны желание и силы, а для того, чтобы сварганить себе хоть что-нибудь мало-мальское, нужен аппетит. А его уже давно не было.

Раньше, бывало, откроешь холодильник, загремишь кастрюльками — вот ты уже и не одна. Сейчас же набежит шатия-братия, честная компания! Тут как тут! Только черепашке за ними не поспеть. А теперь как жить? Кого кормить? С кем обниматься?

Два года назад умер Сережин пес, а спустя год не стало кота и черепашки. А заводить новых куда? Сама ведь жила на чемоданах.

С котом или собакой, конечно, было бы веселее, размышляла Кира. Может, кота завести? Но тут же вспомнила бездушные глаза квартирной хозяйки. «Только без животных, — бубнила та. — Вы в курсе, что по условиям договора только без животных?»

Кира плелась обратно в комнату. Открывала книгу, читала страницу, другую и вдруг понимала, что совершенно не помнит, о чем только что прочитала. То же самое было с фильмами. Комедии казались несмешными, драмы недраматичными. Она безучастно глядела на экран, не сочувствуя ни единому герою. Что с ней не так? Что сломалось у нее внутри? Какой шуруп раскрутился? * * *