Перед стеной времени - Юнгер Эрнст. Страница 36

Антейское беспокойство (antaiische Unruhe), геологическое недоверие, определенно не испытывает недостатка в подкрепляющих его измеримых данных. Так же как и субъективное недовольство, объективные симптомы давно проявились и внезапно сжались. Судя по всему, развитие процесса достигло критического этапа.

Это было бы отчетливо видно, если бы существовали космические станции и методики ускорения времени, позволяющие проследить сто лет как один день. Тогда ученые, вероятно, установили бы, что земной шар изменил окраску. Исчезли охотничьи и пастбищные угодья, располагавшиеся на месте Сахары, потом засуха стала угрожать и Северной Африке, в начале исторического времени утопавшей в зелени фруктовых садов. Высокие леса средиземноморского побережья сменились зарослями небольших деревьев и кустарников. Мощный Герцинскиий лес [85], куда проникали Друз и Тиберий, растаял, превратившись в несколько рощиц. Территории, занимаемые дикой природой, неуклонно сокращаются, но местами и временами она вновь переходит в наступление, что описывают, нередко с ликованием, пророки и поэты. Человек питается ею, так же как все измеренное живет за счет немереного, причем мы раскапываем лишь ее верхний слой.

Того, что подвергается измерению (это слово тоже многозначно [86]), становится все больше. Значит, измерительные навыки, геометрические способности человека должны расти. Порожденные ими конструкции возникают в серебряном веке как отдельные точки, затем охватывают обитаемую сушу, а теперь занимают всю планету, включая моря, пустыни и ледники.

Если мы хотим узнать, каковы общие признаки этих конструкций, нам прежде всего придется вспомнить о такой геометрической фигуре, как угол. Он имеет прямое отношение к измерительному искусству. Способность разделить круг произвольно, а не строго предписанным образом, как делают цветы и пчелы, представляет собой решительный шаг к обособленности человека, первое свидетельство его свободы. Там, где у гробниц и жилищ появляются углы, возникает нечто новое для мира. Вскоре начинается проведение соединительных путей, водных и сухопутных.

Второй основополагающий элемент – выстраивание рядов, будь то простое умножение количества построек или же сегментирование внутри постройки. В любом случае в таких домах живут существа, которым изначально не было дано понятие о мере и числе, – им пришлось его завоевывать. Поэтому до сих пор, если человек хочет спрятать следы своей деятельности, он в первую очередь скрывает углы и рядоположность элементов. В этом суть маскировки.

Среди всех углов прямой занимает особое положение, что видно уже из его названия [87]. В природе он едва ли встречается, зато в человеческих поселениях преобладает. С геометрической точки зрения наши жилые и рабочие помещения с их стенами и окнами, наша мебель, наши картины и книги – сплошное нагромождение прямых углов. То же можно сказать о планах городов и зафиксированном в кадастре делении сельскохозяйственных территорий. При полете на средней высоте видно, что земля расчерчена на квадраты.

Старый город, при строительстве которого еще учитывались другие меры, напоминал гнездо. Такие гнезда обречены на исчезновение – под натиском ли рационального строительства или же откровенного насилия. Фаустовский план смел со своего пути хижину Филемона и Бавкиды вместе с липами, которые росли перед ней.

Этот процесс многократно описан. На него жаловались, его признавали неизбежным. Сегодня мы знаем, как знал уже Гёте, что человечество не последовало совету Филемона «звонить в колокола, молиться, преклонив колени, и уповать на древнего Бога» [88].

То недовольство, которое Фауст испытывает при виде хижины, имеет кроме рациональной еще и специфическую причину. Старый жизненный уклад раздражает его. Мефистофель, взявшись ему помочь, уничтожает скромное жилище. На месте лип Фауст планирует построить башню, «чтобы смотреть в бесконечное» [89].

Различным культурным стилям свойственно более или менее выраженное стремление к нарушению прямоугольности и рядоположности, а значит, и симметрии. Эта тенденция достигает кульминации в период господства стиля модерн, когда в архитектурные формы вплетаются органические.

Если же (а такое вполне можно предположить) в промышленном строительстве возобладает радиальный принцип, это будет указывать на другую тенденцию. Несомненно, следует ожидать роста количества и значимости подземных сооружений.

Антейское беспокойство связано не столько с тем, что история теряет резервы, сколько с изменениями, ставящими под угрозу сам фаустовский план.

Возникшее чувство неуверенности имеет два корня. Во-первых, дело в тех геологических трансформациях, которые план спровоцировал и продолжает провоцировать, а во-вторых – в измеримых процессах, не зависящих от человеческой деятельности.

Те и другие связаны друг с другом теснее, чем кажется на первый взгляд. Они свидетельствуют об одном и том же беспокойном состоянии, достигшем критического уровня. Римляне ни в коем случае не могли бы прийти к выводу, что земная кора способна двигаться, подобно коже. Они бы с ужасом отвергли эту мысль, ведь даже вулканы внушали им глубочайший страх. (После извержения Везувия Марциал заметил, что такое следовало бы запретить даже богам.) Подобная теория могла родиться лишь в том уме, для которого все, имеющее отношение к собственности, границам и определенности, стало в корне сомнительным.

Необходимо хотя бы вскользь коснуться промежуточного вопроса: возможно ли включить изменения, произведенные человеческим планом, в геологическую картину? Возьмем, к примеру, осушение почв или создание новых морей посредством человеческого труда, инженерного искусства. Будут ли эти процессы подчиняться тем же закономерностям, что и аналогичные природные? Или же мы должны отнести одни к истории, другие к естественной истории, одни к царству свободы, другие к царству стихийной необходимости?

По разные стороны стены времени на этот вопрос даются разные ответы. Он касается пункта, вернее площади проведения наших изысканий, и прежде всего присущей им идеи свободы. В нем вычленяются два подвопроса: что такое естественная история, или геология, и что такое наша деятельность с точки зрения свободы, находящей в ней выражение, то есть насколько человеческий план самовластен, суверенен?

Как далеко простирается сфера геологии – это мы не только можем, но даже вынуждены установить и учитывать, поскольку между всеми секторами человеческого знания должно быть согласие. Они не только делят массив накопленной информации на части, но и пересекаются и соединяются друг с другом так, что это указывает на общую основу всего знания и способствует его движению, его прохождению через науки.

В данном подвопросе речь идет о пересечении собственно геологической и биологической компетенции, которое затрагивает такие широкие области, как палеонтология, делая их стереоскопическими. С точки зрения биологии, слой, образованный диатомовыми водорослями или кораллами, равноценен любому из тех внушительных напластований, которые оставляют после себя поколения людей, живших на одном месте. И то, и другое – остатки жилищ, смешанные с прахом обитателей. Большой город, под мостовой которого громоздятся катакомбы, могилы, руины, бытовой и строительный мусор пятидесяти поколений, напоминает коралловый риф. Жизнь располагается на верхнем слое кожи: по нему она распускает свои щупальца, на нем питается, ведет борьбу и любовные игры.

Масштабы человеческой деятельности до недавнего времени были таковы, что ее геологическое изучение казалось игрой. Теперь ситуация изменилась. Если в бескрайнем лесу вроде амазонского появится несколько полян с человеческими хижинами, это не будет иметь для огромного хозяйства никакого значения; какой-нибудь отдельно взятый вид насекомых способен повлиять на него глубже. Если же лысые пятна разрослись, поглотив почти весь лес, то уже можно констатировать, что топор и другие человеческие инструменты определили облик поверхности.