Перед стеной времени - Юнгер Эрнст. Страница 38

Дух Земли начинает меняться, и упомянутый разрез, конечно же, не случайно с невероятной силой проникает именно в тот слой, к которому принадлежит жизнь человечества. Не остается незадетым ни один индивид, ни один народ, ни одно культурное состояние, даже если они находятся в тибетских горах или еще дальше. Этим разрезом объясняется изменение геологической структуры Земли, по отношению к которому человек выступает и как свободный субъект, и как средство исполнения.

При таком рассмотрении большие столкновения между народами и перевороты внутри государств являются симптомами всеохватывающего беспокойства, имеющего отношение к основе бытия. Для человеческих институтов они значат меньше, чем для самого человека, и потому покидают рамки истории, принимая формы, близкие к геологическим процессам, чтобы больше не подчиняться правилам, которые исторический дух формулировал и утверждал на протяжении тысячелетий.

Должны ли мы закрыть вопрос о смысле этих потрясений цитатой: «Свободы уже на земле не найдешь» [91]? Безусловно, нет. Свобода в этом мире вечна, но ее концепция постоянно обновляется.

За чертой, за стеной времени она, вероятно, окажется тем, что здесь воспринимается как принуждение, и наоборот. Существуют точки и плоскости познания новой свободы. Им следует уделять внимание наравне с теми, в которых уменьшается страх, поскольку они будут расширяться.

В этой связи нужно задуматься о том, что духовный суверенитет во все времена был крайне редким исключением из правила. Независимость от политических и социальных движений масс с их общими местами и лозунгами, революциями и реакциями, от богов и священников, от присущей эпохе морали и науки – это всегда было редкостью, а сейчас особенно. Настоящие предрассудки невидимы.

Эта независимость не имеет ничего общего с сомнением [ради сомнения и готовностью культивировать его] любой ценой, кроме собственной шкуры, а также с той свободой, которая одновременно бесчинствует перед алтарями и путается в сетях грубых теорий или превращается перед Людовиком в великана, а перед Маратом – в карлика, демонстрируя свойства, многократно изученные нами на примере всех ее гротескных вариантов.

Эта независимость чужда активности, чужда стремлению к разрушению или к усовершенствованию мира и не связана с моралью, хотя и может быть определена как своего рода духовная корректность. Слово «корректность» следует понимать максимально широко, так чтобы оно относилось и к порядочности охотника, который травит зверя в соответствии с правилами, и к добросовестности таможенного служащего, который, прежде чем поднять шлагбаум, проверяет то, что пропускает, и требует заполнения декларации.

И еще одно отличие. Мы живем в век добровольцев, однако добровольность не связана со свободой или же связана только косвенно. Ей скорее предшествует уступка права требования духовного участия. В отдельных случаях это может приводить к печальным результатам. В целом же эпоха живет своими добровольцами. Глубоко проникнув в суть этого явления, Ницше заключил, что «хорошая война» лучше «хорошего дела» [92]. Это заявление, как и многие его парадоксы, требует молчаливого согласия с тем, что «наше», то есть человеческое, дело благое и идет по благому пути. Именно на таком глубинном доверии, а не на разделившихся мнениях, основывается добровольность. Прозорливость ей не нужна, напротив, она бы ей помешала. «Хорошее» дело всегда незримо. В противном случае о нем бы знали, а оно предпочитает, чтобы в него верили, и потому появляется в спектре разнообразных партий.

В узких проходах, на временных границах свобода от судьбы и ее низших контролеров, которые работают в гротескных, нередко даже ужасных костюмах, отнимается у человека и частично трансформируется в движение. Когда же время расширяется, воды успокаиваются, и давление ослабевает. Отсюда основанное на опыте представление о том, что «великие» и «хорошие» времена – это разные вещи. Пасха и Пятидесятница не бывают в один день.

Лосось поднимается к горному озеру, преодолевая быстрины и пороги. Рыбы теряют в весе, их чешуя тускнеет, но там, наверху, все это приобретает смысл. Покинуть море и отказаться от его свободы было бы невозможно, немыслимо, если бы впереди не ждала свобода озера.

Не имеет смысла перечислять отдельные симптомы и объекты антейского беспокойства. Ему посвящены целые библиотеки, и газеты изобилуют его примерами.

Человек чувствует себя незащищенным на старой планете. Он больше не доверяет классическим стихиям: земля, вода и воздух внушают подозрение, огонь – ужас. Как справедливо отметил Леон Блуа (а вслед за ним отмечали многие другие), за непрерывным нарастанием темпов, за постоянным изобретением все более и более быстрых машин кроется тенденция к бегству. В дополнение можно сказать, что эта тенденция направлена на поиск пятого элемента, эфира.

Парадоксальность ситуации в том, что человек почти всегда страшится последствий собственной деятельности и признает это. Следовательно, он несет большую ответственность за свои поступки, чем ученик чародея из баллады Гёте, и мог бы остановиться. Если сравнивать его с шахтером, то было бы резонно, чтобы он прекращал бурение хотя бы там, где опасность наиболее велика, и не работал при повышенной температуре, а также при угрозе проникновения в шахту воды или рудничного газа.

Однако мы не наблюдаем подобных ограничений. Напротив, именно в местах возгорания средства и энергия сыплются, как песок, причем не с тем эффектом, с каким его используют пожарные.

Это следует воспринимать не как человеческую черту, но как признак эпохи. Мы знаем, что человек вообще-то всегда ступал осторожно, с особой опаской обходя те места, где Земля повреждена. Свобода исследования не во все времена была незыблемой догмой, святыней. За нее, как и за любую свободу, приходится платить.

Эксперименты, вторгающиеся в геологическое, а тем более в космическое хозяйство, – это что-то новое. Прежде люди на подобное не отваживались. Конечно, они имели представление о процессах такого порядка, однако все народы относили эти явления к внечеловеческой сфере – чаще всего к титаническому или демоническому миру. Попытки повлиять на погоду считались сатанинским искусством ведьм и волшебников. Для того чтобы предотвратить бурю, приносились жертвы. День, когда был установлен первый громоотвод, – знаменательная дата для человечества.

Это подводит нас к особому сорту антейского беспокойства – метеорологическому. Оно наиболее ощутимо и присутствует в нашей жизни ежедневно, ежечасно. Ему свойственны черты, напоминающие инстинктивное поведение существ, которые чувствуют всякое «воздушное веянье» [93]. При этом оно, это беспокойство, производит высокоточные измерения и использует аппараты более чуткие, чем любые органы.

Метеорологические исследования в последнее время развились до уровня обширной науки и все сильнее вторгаются в повседневность. Они требуют затрат, однако приносят немалую пользу. Новые станции, обслуживаемые людьми и полностью автоматические, возникают как в населенных, так и в необитаемых местах: вокруг полюсов, в море, на вершинах гор, в атмосфере и в космосе. Очевидна тенденция к эксцентрическому наблюдению.

Прогнозирование погоды влияет не только на краткосрочные планы и замыслы людей в таких сферах, как экономика, техника, путешествия, игры и развлечения. Дальность метеорологического видения увеличивается. Кроме того, оно непосредственно участвует в управлении навигацией и полетами, а также работой крупных предприятий, для которых необходимо точное датирование. В этом смысле метеорологи заменяют авгуров. Тем не менее складывается впечатление, по крайней мере местами, что для полноты картины желательно также учитывать астрологические данные. В газетах рекомендации для разных знаков зодиака нередко печатают рядом с прогнозом погоды.