Перед стеной времени - Юнгер Эрнст. Страница 40

Если же смотреть с палеонтологической точки зрения, то поражает бедность возникающих типов. Когда в мире, где хозяйничают высокоразвитые существа, появляются первые млекопитающие, они действуют в нем, как тени, как досадные промахи природы. Та же трагедия повторяется, когда на остров с богатой флорой и фауной попадают грызуны, и он на глазах превращается в пустыню. Картина, конечно же, меняется, если признано, что так заявляет о себе новая формация. Первые импульсы исходят из нераздельного.

Громоотвод сам по себе производит впечатление одного из тех простейших изобретений, которые принято называть «Колумбовым яйцом» [98]. «Чуть-чуть ударил, сразу встало», – говорит Кальдерон [99] о таких, казалось бы, очевидных решениях, заставляющих удивляться тому, что они не были найдены давным-давно. Еще этруски изучали удары молнии и ее направления.

Ситуация будет выглядеть иначе, если мы посмотрим на громоотвод как на первое проявление антейского беспокойства. Тогда нельзя будет не признать, что он появился своевременно и стал первым камешком мозаики, которая затем распространилась на всю Землю. Стали возникать новые, все более сложные и разнообразные конструкции, и наконец планета покрылась густой сетью проводов, вырос лес приемников и передатчиков, города ощетинились антеннами-шпилями и антеннами-башнями.

В то же время через практическое применение раскрылся духовный характер новой силы. Если паровая машина и последовавший за ней мотор взяли на себя мускульную составляющую труда людей и животных, то сейчас с каждым десятилетием все настойчивее заявляет о себе родство между электрическими приборами и сложнейшим органическим оборудованием – нервами и органами чувств.

Принципиальное различие между двумя типами технических приспособлений заметно по их функциям, а также по форме и устройству. Первые со все возрастающей мощностью и быстротой одерживают победу над весом и расстоянием, то есть делают то, что изначально делали руки и простейшие инструменты. Вторые нацелены на прием и передачу сигналов, а внешним своим видом повторяют очертания глаз, ушей, гортани. Они посылают сигналы, слова, образы, цвета на астрономические расстояния, приводят тончайшие структуры материи в состояние активности и восприимчивости. Моторная техника берет за образец и преумножает силу мышц, электротехника – работу органов чувств, при этом наблюдается такой общий рост, как будто нервы соединились с мускулами. Электрическое оборудование играет все более важную роль в разработке и производстве сложных механических устройств. Это ведет к совершенствованию и одухотворению обеих сфер технического мира: великанской и лилипутской, видимой и невидимой.

Как уже говорилось, эта метаморфоза, в результате которой техника снабжается направляющими и аурами, имеет социально-политическую аналогию – усиленную проводимость демократии. Здесь за видимым, опять же, скрывается невидимое. Этот процесс следует осмысливать комплексно. Работник ручного труда сначала обретает самостоятельность как сословие, то есть в социальном, политическом и экономическом отношениях, а затем получает новое качество, которое удостоверяет его статус не только с точки зрения будущего, иначе говоря, с точки зрения космической задачи, но и с точки зрения прошлых веков и их потрясений. Подобным же образом формирование мнения перемещается в атомы. Мысль становится слишком грубой, чтобы контролировать этот процесс, вне зависимости от программ. Под видимой демократией действует, как и в других сферах, тайная невидимая принуждающая сила. Здесь рабочий уже не носитель интеллекта, не планирующая величина, а слоеобразующий биологический вид.

Поэтому за его внешними формами и под ними есть лишь мнение, мировая воля. Только ее существованием можно объяснить то, что иначе не объяснимо, а именно поражение, которое интеллект терпит не в столкновении с препятствиями, но в рамках собственных намерений. Программы меняются, иной раз на противоположные. Их отцы вряд ли обрадовались бы этому, если бы вернулись.

Суть, во-первых, в том, что мировой план масштабнее любого социального или государственного плана, и он сам контролирует планирование, исходя из оснований, недоступных любому уму. Во-вторых, эмпирический рабочий, даже если рассматривать его как мировую силу, в большей или меньшей степени представляет образ рабочего и лишь так получает суверенитет. Только если это ограничение будет осознанно, чувство защищенности может возрасти. Ну и в-третьих, наши цели находятся гораздо дальше от нас, чем мы надеемся, поэтому мы всегда в исходном положении, а в такой позиции чувствовать себя защищенными невозможно.

С этой позиции, вероятно, можно яснее увидеть то, что предвещается метеорологическим беспокойством – частным случаем антейского беспокойства, которое, в свою очередь, понимается нами как один из симптомов инициации.

Чтобы показать это наглядно, мы выбрали электричество, но лишь в качестве аналогии, лишь для сравнения – именно так следует понимать сказанное выше. Измеримые факты, в которых здесь нет недостатка, приведены как примеры, намеки. Беспокойство, о котором мы говорим, не было бы такой мощной силой, если бы не проникало гораздо глубже любых мерил.

Ситуация была бы, конечно, иной, если бы мы имели об электричестве понятие, достойное этой великой планетарной силы, если бы наш взгляд был подобен тому, к которому стремились Гёте, Шеллинг, Фехнер. То же самое можно сказать о нашей невыносимо механизированной картине животного и растительного мира. Она требует одушевления и восполнения пробелов. Однако наше знание, как и всякое титаническое представление, ограничивается ночным видением и вытягивает из природы только ему соответствующую часть действительности.

Это неизбежно на настоящем, динамическом, участке плана, поскольку является неотъемлемой частью индустриального пейзажа и его недолговечного стиля. Перед прыжком взгляд превращается в намерение, и воспрепятствовать этому невозможно. И все же та часть природы, которую абстрактное мышление удаляет из поля зрения, не удаляется из действительности, но продолжает существовать и остается активной.

Тем, что она требует входа, и объясняется одно из проявлений мирового страха – инициальное настроение. Земля желает быть познанной целиком, с ядром и оболочками, во всей своей одушевленности. Поэтому она ищет людей, которых можно использовать как ключи. Не исключено, что с такой целью ей придется вернуться в Азию, на старую родину откровения.

Заряжение земной коры и беспокойство, сопровождающее этот процесс, который мы наблюдаем в последние двести лет, может рассматриваться в двух аспектах: мировой истории и истории Земли. Второй охватывает первый. Человек, наделенный интеллектом сын планеты, открыл у матери новую силу – одно из многих известных и неизвестных ему свойств, которыми она обладает. Он изолировал эту энергию и подчинил себе, приспособил для своих нужд. Это важный момент в системе, называемой мировой историей.

Однако в то же время происходит и нечто другое, поскольку каждый покоритель и сам бывает покорен. Та энергия, которую человек в растущих количествах извлекает из Земли, обладает кроме свойств, вписывающихся в его формулы, еще и не известными ему особенностями. Она охотно служит для передачи букв алфавита, неся их, как вода несет корабль. Но это не главное. В каждом сообщении заключены иероглифы, не имеющие соответствия ни в одном языке, кроме мирового. Поэтому меняются не только знания, но и сущность.

Если бы наши глаза реагировали не только на свет, но и на электрические токи и поля, мы могли бы непосредственно наблюдать великую метаморфозу. То, что наши города превратились в световые крепости, – лишь ее отблеск, ответвление. При более широких возможностях зрения мы бы увидели, как земная кора после коротких сумерек вся засияла. Под этой аурой мы различили бы светящуюся сеть, в которой все движется, переплетается, вращается. Сквозь сплошное сияние прорывались бы эманации несметного количества вулканов, распространяющих, особенно из умеренных поясов Земли, еще более яркое свечение, ослепительные потоки силы. Было бы ощутимо, что происходящее относится уже не к мировой истории, но к истории Земли, которая подчинила себе историческую картину.