На осколках разбитых надежд (СИ) - Струк Марина. Страница 4

— Жалеешь сильно, что Минск вместо Москвы?

Никто в лоб не задавал ей этого вопроса. Никто не спрашивал о ее чувствах, старательно обходя эту тему в разговорах. Наверное, поэтому где-то глубоко-глубоко в груди змеей свернулось странное ощущение озлобленности на весь мир и на всех вокруг. Лена старательно гнала его прочь, но оно постоянно кусало ее изнутри. Если бы она смогла хоть с кем-то поговорить об этом. Но маме не скажешь. Маме нельзя показывать своего разочарования, чтобы не огорчить ее. И перед другими Лена должна быть сильной.

— Но это ничего не меняет, так скажешь? — продолжил тем временем Костя, шагая рядом. Лена взглянула на него, не понимая, о чем он говорит сейчас, и он поймал ее взгляд. Она тут же утонула в глубине этих карих глаз. А Костя только широко улыбнулся, отчего в животе Лены снова заплясали бабочки.

— Я видел тебя на выпускном концерте. На мой дилетантский взгляд, ты танцевала не просто хорошо. Ты танцевала восхитительно. И я слышал, о чем шептались вокруг. Ты была среди фавориток курса. Тебе предназначалось танцевать на большой сцене.

— Что толку сейчас о том говорить? — оборвала его Лена. Слышать от него то, что она и сама знала, было больно и обидно. Обидно, потому что брат вообще не спросил, чего хочет она, Лена, каких успехов добилась в училище, не знал, что ей прочат педагоги. И не поинтересовался ее мечтами, следуя настойчиво своей — строить станции в Предуралье и в Сибири.

— Но пойми!.. — Костя потянулся к ней, желая взять за руку, но этому помешала парочка — офицер и девушка в легком летнем платье, которая с извинениями: «Простите, товарищи, опаздываем!» пробежала между ними.

— Идем, — сказала Лена, не желая сейчас говорить о том, чему уже не суждено быть. — Иначе мы тоже опоздаем.

Глаза Кости как-то потухли от резкости ее голоса и того, как она отстранилась от его руки. Но Лена предпочла сделать вид, что не заметила. Она уже жалела, что они завели этот дурацкий разговор, и что вообще согласилась идти на эту постановку. Ей казалось, что в груди так и будет тянуть от обиды и разочарования, снова всколыхнувшегося в ней, что вечер безнадежно испорчен. Но уже после первых минут действия на сцене она увлеченно следила за ходом пьесы и восторженно смеялась вместе с остальными зрителями над забавными моментами.

В антракте Костя сумел протолкнуться через толпу к буфету и принес два стакана ситро и вазочку с мороженым. Они пили холодный напиток, ели мороженое (Лена даже позволила себе пару ложечек) и возбужденно обсуждали сюжет постановки, совсем забыв недавнюю отстраненность. Правда, Лена сомневалась, что Костя запомнил финальное действие — слишком уж часто он поворачивал лицо в ее сторону и смотрел на ее профиль. И смущенно улыбнулся, покачав головой, мол, нет, ничего, когда она решилась посмотреть на него в ответ.

Когда они вышли из Дома Красной Армии, уже сгущались сумерки, и на Минск опустилась приятная прохлада. От контраста с душным залом по телу пробежала легкая дрожь, и Лена передернула плечами.

— Замерзла? — спросил внимательный Костя и накинул ей на плечи пиджак. Тот был огромным, и невысокая хрупкая Лена выглядела в нем так забавно, что оба рассмеялись. Так и пошли до дома Лены молча в облаке какой-то безмятежной радости. Только изредка смотрели друг на друга и улыбались, словно знали какую-то общую тайну.

— Странно, — первым нарушил молчание Костя, провожая взглядом очередной самолет, пролетевший над городом. — Учения у них, что ли… Уже пятый.

— Наверное, учения, — подтвердила Лена, вспомнив военный аэродром под Минском. — Поэтому и прожекторами светят на город, правда?

Но сердце почему-то тревожно сжалось от необычной освещенности города в это вечернее время. Словно что-то случилось. Но если бы что-то случилось, на улицах Минска было бы не так тихо и спокойно, как сейчас, успокаивала себя Лена. Да и присутствие Кости рядом, который ничуть не встревожился от необычной иллюминации и активности в небе, погасило это странное ощущение тревожности. Наоборот даже — захотелось, чтобы эта ночь не заканчивалась, а они так и шли рядышком долго… Но Косте надо было уезжать в Дрозды, чтобы успеть вернуться в Минск уже с родителями на открытие озера. И самой Лене не мешало бы сегодня лечь спать пораньше.

У подъезда Лена помедлила, не сразу сбросила с плеч Костин пиджак. Да и он явно с неохотой его забрал. И надо было уже прощаться, но как же не хотелось почему-то! Лена поймала себя на этой мысли и обернулась на Костю, радуясь освещенности вечера, ведь его лицо было сейчас таким открытым для нее.

— Я хочу сказать тебе, — вдруг произнес твердо и решительно Костя, и она вся напряглась в ожидании продолжения, видя по его глазам, что он вот-вот скажет нечто очень серьезное.

— Я хочу сказать, что очень зол на Колю. И на всех других. Они не должны были лишать тебя этого. Твоей мечты. Никто не должен был лишать тебя твоей мечты. Я помню, как ты говорила о Большом театре. Я помню, как ты хотела танцевать именно там. Ты столько работала для этого. Коля не должен был так поступать с тобой! Никто не должен был даже просить тебя о таком!

Лена вдруг испугалась решимости и холодной злости, прозвучавших в голосе Кости. На миг стало страшно, что многолетняя дружба с ее братом может дать трещину. Она знала, какими упрямыми и твердыми в своей убежденности могут быть оба, и поспешила возразить Косте несмело и сбивчиво:

— Ну что ты? Причем тут Коля? Я ведь сама так решила… сама — в Минск… тут и Николаева, и Дречин… авангардные постановки…

Она потянулась к Косте, заметив боль в темных глазах. Взяла его руку в свои ладони и сжала, пытаясь успокоить, утешить этим жестом.

— Ты не понимаешь, — горько проговорил Костя, за улыбкой скрывая грусть, сменившую боль в его взгляде. — Никто не должен был просить тебя отказаться от твоей мечты…

— Я не отказалась, Котя, — произнесла Лена то, в чем убеждала себя на протяжении последних лет. Правда, только сейчас, рядом с ним, почему-то в это поверилось. Когда его рука лежала в колыбели ее ладоней. — Я просто изменила место, где она воплотится. Только и всего.

— Обещаешь? — спросил он, словно это было для него самым важным в эту минуту — знать, что она обязательно будет танцевать сольные партии. Как она когда-то говорила ему в детстве. Он не дождался ее ответа. Выпростал руку из ее ладоней и отошел на несколько шагов, стал смотреть в тени двора.

— Просто… понимаешь, почему-то так всегда выходит, что кто-то отказывается от своей мечты, чтобы осуществилась другая… Мечта дорогого и близкого человека. Понимаешь? — спросил он глухо, когда обернулся на нее с грустной улыбкой. Лена сначала не поняла, о чем Костя говорит, а потом вспомнила начало разговора и его злость на Колю, потому кивнула согласно.

— Ничего ты не понимаешь, Прима, — усмехнулся он. А потом, спустя секунду, стал прежним жизнерадостным Костей. Достал из кармана парусиновых брюк маленькое яблоко и бросил ей. Как делал это частенько прежде, стараясь поймать ее на невнимательности. Их особая игра, родившаяся после первой встречи в Москве. Только их двоих.

— Витамины для Примы!

— Котя! — протестующе воскликнула Лена, но яблоко все же поймала в одном мгновении от земли.

— Знаешь, а я скучал по этому имени, — признался он ей с широкой улыбкой. — В Москве я просто Костя. В Норильске буду Константин Павлович. И только тут, в Минске, я Котя…

— В Норильске? — переспросила сбитая с толку Лена.

— Я люблю взрывать, а не строить, помнишь? — пошутил Костя. — По распределению буду разрабатывать месторождение в Сибири. Уезжаю через полтора месяца.

— Когда ты узнал?

— Еще в декабре. Инженер геологической службы Норильского никелевого комбината, — поклонился он шутливо, представляясь по своей первой после обучения должности. — Не хватило мне всего четырех «отлично» в ведомости для работы на кафедре в Москве. Хотя… Я всегда знал, что буду работать далеко от столицы.

— Но ты ведь и не хотел оставаться в институте, — сказала Лена. — Всегда хотел «в поля».