Тигр снегов. Неприкосновенная Канченджанга - Тенцинг Норгей. Страница 22
Ho самые замечательные находки для Туччи и для меня были сделаны уже под конец путешествия. В этот свой восьмой приезд в Тибет профессор особенно упорно разыскивал знаменитую религиозную рукопись, записанную почти две тысячи лет тому назад санскритом на древесной коре. Ученые твердо верили в ее существование, хотя до сих пор не удавалось найти ее. Профессор Туччи считал, что она была написана в Туркестане, куда в то время пришел буддизм, но согласно его теории, основанной на длительных изысканиях, много лет назад рукопись привезли в Тибет, в монастырь Гхангар. Итак, мы отправились в Гхангар и приступили к поискам. Это было нелегко, потому что ламы, похоже, ничего не знали о ней, а в монастыре хранились тысячи древних пергаментов и рукописей, которые все надо было рассортировать и тщательно исследовать. День проходил за днем, мы рылись в пыли и паутине, и я уже стал падать духом. Я решил, что либо рукописи здесь нет, либо, если и есть, мы все равно никогда не найдем ее. Но Туччи был не из тех, кто сдается, и поиски продолжались. Сосредоточившись на своей работе, он не мог думать ни о чем другом, становился чрезвычайно рассеянным, и как-то утром я обнаружил, что он надел рубашку наизнанку.
— Это счастливая примета, — сказал я профессору. — Может быть, сегодня мы, наконец, найдем ее.
Так оно и случилось. Нашел ее я — пыльная, изорванная, она была погребена под горами других рукописей. Но профессор описал мне ее настолько точно, что я сразу понял, что это и есть предмет наших поисков. Когда я пришел к нему, он разволновался не меньше, чем обычный человек, найдя месторождение золота или алмазов.
А одновременно я нашел нечто интересное и для самого себя, только это было не золото, не драгоценности и не рукописи, а собаки… Всю жизнь я любил животных, а здесь у лам увидел двух длинношерстых лхасских терьеров, которые мне до того понравились, что я захотел взять их с собой. Ламы оказались очень приветливыми и щедрыми и подарили мне терьеров. Одного я назвал Гхангар — по имени монастыря, а второго — Тасанг. Они проделали со мной весь путь до Дарджилинга. Тасанга я отдал потом своему другу Ангтаркаю, но Гхангар остался у меня; вместе с Анг Ламу он занимается хозяйством. Мы нашли ему подругу, и теперь дом полон щенят, но Гхангар на этом не успокоился, потому что он страшный донжуан, и я подозреваю, что половина всех ублюдков в Тоонг Соонг Бусти — его дети или внуки.
Ламы не хотели брать денег и с профессора Туччи за свою драгоценную рукопись. Они настаивали на том, что знание не продается, а отдается ищущему его; они только просили профессора снять копию в Италии и выслать потом оригинал обратно. Все же напоследок ему удалось убедить их принять пятьсот рупий в дар монастырю.
К тому времени мы провели в Тибете уже много месяцев. Уложив драгоценную реликвию в самый прочный ящик, профессор Туччи счел, что путешествие увенчалось успехом. Наконец мы направились на юг и пересекли высокие перевалы, по которым проходит путь в Сикким и Индию. Хотя я, конечно, тогда не мог этого знать, это было моим последним, во всяком случае доныне, путешествием в Тибет, потому что вскоре туда пришли коммунисты, и теперь запретная страна закрыта надежнее, чем когда-либо. Правда, я мог бы из Соло Кхумбу перейти границу через Нангпа Ла с одним из караванов, которые по-прежнему ходят там. Только боюсь, что мне пришлось бы переодеться, как это раньше делали европейцы, потому что теперь мое имя стало известным, и если я отправлюсь в путь под своим именем, то меня, пожалуй, сочтут подозрительной личностью и не пропустят.
Ho я рад, что смог проделать это путешествие, когда еще была такая возможность. На память у меня остался Гхангар, остались красивые и драгоценные предметы. А еще у меня осталось много воспоминаний — о Лхасе, о Потала, о Далай-ламе и его благословении, о святынях, о храмах на пустынных горных склонах, о паломничестве, которое я совершил во имя тех, кто мне дорог, в священную страну моей веры. Я и сейчас вижу ее, когда развеваются молитвенные флажки, слышу, когда раздается звон молитвенного колеса.
Ом мани падмэ хум… Ом мани падмэ хум…
Глава десятая
Моя родина и мой народ
«Моя родина», — говорю я. Но что я понимаю под этим словом? В каком-то смысле Тибет — моя духовная родина, но я для тибетцев чужеземец. Горы — моя родина, но там не построишь настоящего жилья и не поселишься с семьей. Когда-то моим родным домом был Соло Кхумбу, теперь же я бываю там лишь время от времени. Сегодня мой дом — Дарджилинг, который стал настоящей родиной для многих шерпов.
Ho, конечно, не для всех. Большинство шерпов по-прежнему живет в Соло Кхумбу. Некоторые поселились в Ронгоуке, другие в Калимпонге, небольшое количество рассеяно по всему Непалу и Индии. А Дарджилинг стал центром для тех, кого можно объединить под именем «новые» шерпы, кто расстался со старой родиной, старым бытом, кто участвует в больших экспедициях и приобщился к современной жизни. Из Лхасы ли, с Эвереста ли, из Гархвала или Читрала, Дели или Лондона — когда я возвращаюсь «на родину», то имею в виду Дарджилинг.
Как уже говорилось, переселение из Соло Кхумбу началось много лет тому назад. Первые переселенцы уезжали по разным причинам и выполняли разного рода работу. Но примерно лет пятьдесят тому назад некоторые из английских исследователей Гималаев, например Келлас и генерал Брюс, начали привлекать шерпов к участию в восхождениях, и почти сразу стало очевидно, насколько здесь уместно выражение «надлежащий человек на надлежащем месте». Во время экспедиций на Эверест в двадцатых и тридцатых годах все больше людей моего народа выезжало из Непала в Индию, и вскоре шерпы-носильщики стали такой же неотъемлемой частью экспедиций, как палатки, веревки, как сами альпинисты. Разумеется, не все из нашего племени занялись этой работой. Но многие охотно брались за нее, притом с таким успехом, что теперь в сознании многих людей слово «шерпа» равнозначно со словом «восходитель».
Наша первоначальная родина — горы. Теперь мы возвращаемся туда. Но возвращаемся совсем иначе, и наша жизнь между экспедициями также не похожа на прежнюю. В Соло Кхумбу все мы были крестьянами, а в Дарджилинге мы горожане, и мало кто из нас сохранил связь с землей. Правда, я упоминал чайные плантации; иногда, в горячую пору, на них работают наши мужчины и женщины. Мне самому пришлось как-то до войны поработать на плантации несколько месяцев. Однако большинство трудоспособных мужчин проводит около полугода в экспедициях, а вторую половину года они проводники туристов, рабочие или погонщики. Что касается меня, то после штурма Эвереста произошли, понятно, большие изменения, о которых расскажу позже. Но до этого на протяжении многих лет моя жизнь в Дарджилинге была подобна жизни большинству шерпов, и о ней-то и пойдет теперь речь.
Народ наш переживает сейчас переходную полосу, и, что с нами станет в будущем, сказать трудно. Однако хотя мы и покинули свою родину, но держимся вместе, и мало кто вышел замуж за инородных. Большинство шерпов живет в Тоонг Соонг Бусти, на крутом горном склоне, вместе с выходцами из Сиккима и Тибета. Мы живем как бы одной коммуной, многими вещами пользуемся сообща. Дома у нас тоже коммунальные — длинные деревянные строения с большим количеством комнат, по одной или по две на семью, причем кухни и уборные общие. В последнее время в Тоонг Соонг проведена электропередача, так что у некоторых семей есть лампочка или две. Однако большинство предметов домашнего обихода крайне незамысловато.
Подобно большинству людей, мы бедны и нуждаемся в деньгах. Но мы люди простые, не привыкшие к излишествам, и пока что особенно не расстраивались из-за своего положения. Небольшое количество денег, которое было у нас в обиходе в Соло Кхумбу, состояло из непальских монет, но в Дарджилинге мы рассчитываемся, конечно, индийскими рупиями, и рупиями нам платят в экспедициях. Индийская рупия несколько дороже непальской; накопив немного, мы стремимся послать что-нибудь нашим близким, оставшимся на родине. Однако у нас обычно больше долгов, чем сбережений. Тут-то и сказывается преимущество того, что мы живем все большой семьей, потому что мы всегда помогаем друг другу, даем деньги взаймы без процентов, а рассчитываемся, когда получим жалованье по окончании очередной экспедиции. Хуже всего я увяз в долгах как раз перед экспедицией на Эверест в 1953 году, когда задолжал друзьям тысячу рупий. Не случись все так, как случилось, не будь у меня потом столько доходов, на выплату долга ушел бы не один год.