Схватка за Родос - Старшов Евгений. Страница 27

Коварный грек решил обворожить изменника роскошью. К приходу албанца был приготовлен изысканный обед со множеством ароматных блюд, а также вина — превосходного сладкого вина с ярким оттенком дуба и чернослива!

Усадив гостя на ковры, словно ровню, Мизак сладкоречиво начал:

— Для тебя ясно, что я мог бы просто отдать тебе приказ, а ты обязан был бы выполнить его без разговоров и размышлений. Вот и все, не так ли? Но я хочу поговорить с тобой не как начальник с подчиненным, а как заботливый старший брат с младшим, и сей разговор может послужить к большой пользе.

— О, визирь, я недостоин такой чести. Я просто раб твоей милости, и твой приказ — что веление Аллаха, исполняется и не подлежит обсуждению.

— Твоя скромность лишний раз громогласно свидетельствует о твоих достоинствах. Итак, поговорим неспешно, дело наше важное… Подкрепись пока — ешь, пей, а я неторопливо изложу тебе мою затею да поспрашиваю о том, что ты неплохо знаешь — о твоем хозяине.

— Филельфусе?

— Да, о нем. Но сначала о тебе. Я поручаю тебе одно опасное дело, важное в глазах великого падишаха настолько, что награда будет огромной — понимаешь? Положение, богатство — все это даст чин паши, который я лично исхлопочу для тебя. Ты много лет верно служишь нашему победоносному владыке, великому Мехмеду, и, увенчав деяния свои беспримерным подвигом, будешь почивать на лаврах, как говаривали древние, спокойно правя вверенной твоим попечениям областью где-нибудь в Анатолии… Налей вина, выпей немного — чтобы добавить резвость твоему языку, но не лишить трезвости твой разум.

— Что же я должен сделать?

— Вернуться в родосскую крепость как бежавший из плена. Там найдешь своего хозяина Филельфуса, поступишь вновь на службу, присмотришься — и убьешь д’Обюссона. Сам или нет — все равно, но во втором случае будь крайне осторожным, чтобы не лишиться головы и не провалить все дело. Согласен? Подумай хорошо, прежде чем ответить, и если надумал — продолжим разговор далее. А если ты все же боишься рисковать — как хочешь, другого случая выйти в люди у тебя может и не представиться.

— А тут что долго думать! Визирь прав — не каждый день предлагают такое дело, которое может закончиться получением звания паши. Исполнить, думаю, возможно, хоть и непросто. А что сам достопочтенный Мизак-паша еще придумал?

— Много чего. Во-первых, отправлю с тобой еще одного человечка — далматца, что был вхож на магистерскую кухню — повар, или что-то в этом роде. Если мой главный замысел не удастся, он подсыплет магистру яд. Вы друг друга хорошо знаете, так что поможете, если что, один другому. Но перебегать в крепость будете отдельно, и там не подавайте вида, что знакомы! Но, повторю: яд — это крайний случай. Главное — не только убить магистра, но и крепость заполучить. Именно за сдачу крепости ты получишь звание паши. И вот это, как мне кажется, нам мог бы обеспечить твой рыцарь…

Албанец аж шербетом поперхнулся от неожиданности, переспросил:

— Это Филельфус? Правая рука д’Обюссона?

— Да. Но рассмотрим, прежде всего, его характер, и ты либо подтвердишь мои мысли, либо направишь их с ложного курса…

— О, я польщен!

— Ничего. Не будем об этом. Итак: Филельфус часто недоволен магистром и его действиями?

— Да. И не скрывает этого ни от кого — ни от рыцарей, ни от меня, ни даже от самого д’Обюссона.

— Насколько искренне это его возмущение?

— Сложно сказать. Вообще, он человек исполнительный, сухой, так что ему по природе своей неуместно предаваться пустословию, стало быть — раз говорит, то так на деле и думает.

— Хорошо, я так и предполагал… Что он за человек по своему складу? Насколько сильно верует и исполняет обряды своей веры, какие мысли излагает по поводу, как бы точнее выразиться, мироустройства, политики, отношений между христианами и мусульманами? Какие у него сильные и слабые стороны? Честолюбив ли он, завистлив ли? И вообще, каким порокам подвержен? Пьет ли? Может, прелюбодействует? Ты знаешь его не один год, он тебе доверяет, я думаю…

— Сколь много вопросов! Постараюсь поведать обо всем, насколько смогу, а если что по недосмотру и скудоумию своему пропущу — прошу сиятельнейшего Мизак-пашу повторить или напомнить свой вопрос. Надеюсь, ответы мои будут недалеки от истины, но хочу упредить об одном — доверять-то он мне как бы доверяет, но в то же самое время никогда и близко к своим делам и бумагам не подпускает. Впрочем, как и всех других. Итак… Он исполняет все предписания своей веры, как и прочие братья-рыцари, однако я бы не сказал, что сильно в этом усердствует — просто исполняет, что должно, ходит на службы в храм.

— Заставал ли ты его долго молившимся?

— Долго — нет, не припомню. В редких разговорах он никогда не отзывался о силе и мощи османов пренебрежительно, отдавая должное их власти, войску. Хвалил за распространение грамотности, отмечал не раз ту взаимопомощь, которую оказывают друг другу простые турки. Также, в отличие от многих, признавал правильным, что чины даются у турок по заслугам, а не в зависимости от происхождения.

— А о вере что говорил?

— Здесь он сохранял молчание — полагаю, если бы он хвалил нашу веру так же, как законы и государственное устройство, ему бы не поздоровилось.

— Мудрый человек. Дальше что?

— О зависти и честолюбии… Я бы не сказал, что он подвластен этим порокам, хотя второй отчасти присутствует. Мне сейчас вспоминается, как он выражался насчет одного высокого начальника в ордене и сказал, как бы между прочим, что вполне мог бы оказаться на его месте и при этом быть намного более полезным ордену, хотя тут же добавил, что вовсе к этому не стремится… Вот потому и я говорю, что завидовать этот человек не склонен, а честолюбие частично ущемлено.

— Замечательно! Тонкое наблюдение!

— Может, просто ворчун?.. Это да, поворчать любит, встревает со своими замечаниями тогда, когда считает нужным, а не когда его об этом просят. С другой стороны, сразу, не задумываясь, дает самые ценные сведения и самые полезные советы по любому поводу и вопросу. В курсе всего тайного и явного. Денег не копит, но и не расточает бездумно — то ли он совсем к ним равнодушен, то ли просто у него их не было никогда, и он к этому привык, так что теперь, вполне имея возможность грести их лопатой, этого не делает. Пьет ли? Скорее нет, чем да. По крайней мере, немного, за рыцарской трапезой вместе со всеми, а так, чтобы в одиночку или в компании упивался — почти не могу такое припомнить, два-три раза за все годы. К женщинам питает некоторую слабость, хоть он очень скрытен по этому поводу — как-никак наказуемо. Есть у него домик с гречанкой, но он хаживает туда редко, тайно. Ни разу не было такого, чтобы она была в его служебных покоях или даже вообще в рыцарской части города.

— Значит, монашеского обета не хранит! Что ж, и это для нас весьма хорошо. Да, продал ты своего хозяина со всеми потрохами! Вот теперь и скажи мне — можно ли склонить его к измене? Деньгами, как я понял, нет. Стало быть, остаются почести и предложение стать правителем острова под всесильной дланью великого падишаха. Как ты мыслишь — может он ради этого устранить магистра и отворить нашим войскам ворота крепости?

Албанец долго думал, потом сказал медленно:

— Как за чужого человека ответишь?.. Я бы сделал, а он — не знаю… Но, по крайней мере, нельзя однозначно сказать, что он точно на это неспособен. Магистр вот — да, с ним все ясно, он никогда не сдаст Родос. А Филельфус, этот ворчун… Кто знает, сколько злобы в его ворчании? Может, и достаточно для того, чтоб предаться великому падишаху. По крайней мере, это можно выяснить.

— Я рад, что ты пришел к этой мысли, и, таким образом, уразумел свое главное задание. Войди к нему в доверие, выбери удобное время и поговори наедине по душам, если он окажется податливым, ну и тогда, в нужный миг, покажешь ему бумаги от моего имени и с моей печатью, в которых я ему предлагаю — ну, в общем, все, о чем мы сейчас говорили. Схватит наживку — хвала Аллаху, нет — прирежешь его спокойно, а дальше — действуй по обстоятельствам. Ну что — сделаешь?