Чтоб услыхал хоть один человек - Акутагава Рюноскэ. Страница 59

Они пишут только ради того, чтобы привлечь к себе внимание людей. Ну что они могут написать, движимые подобной идеей? Её вообще нельзя считать приемлемой. Я прихожу в уныние от одной мысли, что такие люди читают мои новеллы. Ведь я пишу ради удовлетворения высоких духовных потребностей людей, возвышающихся над средним уровнем.

Если ещё десять или двадцать лет я буду двигаться вперёд, не сворачивая с избранного пути, и если богу будет это угодно, то в конце концов смогу написать отмеченное мастерством значительное произведение. (А может быть, и не смогу. Кто знает, что произойдёт в будущем?) Во всяком случае, я ощущаю временами охватывающее меня восторженно-трагическое волнение. Ощущаю мужество, которое позволит бороться в одиночку с целым светом. В такие мгновения мне не страшны полчища нуворишей всего мира. Такие мгновения – самые счастливые в моей жизни.

Чем мне ехать в Таканаву, лучше ты, Фуми-тян, приезжай в Табату. После вечерних занятий в субботу я тоже приеду туда. А когда буду возвращаться в Йокосуку, провожу тебя до Таканавы. Это моё изобретение – как видишь, план прекрасный.

А в том, что ты приедешь ко мне, нет ничего неудобного. Естественное дело нужно рассматривать как естественное. Так что, Фуми-тян, всё в порядке, можешь не беспокоиться.

Более того, без тебя многое идёт не так, как следует. А благодаря твоей прямоте и честности всё прекрасно уладится. Я это гарантирую. Было бы большой ошибкой думать, что всё на свете идёт заведённым, не зависящим от нас порядком. Нет, главное – человек, поистине честный человечный человек.

Эта простая истина не воспринимается нынешними женщинами. Особенно состоятельными и умничающими женщинами. Они не способны создать счастливую жизнь. Нужно сделать всё, чтобы не стать похожей на них.

Мне тоже хочется очень многого, просто не знаю, что и делать. Трать я на книги все заработанные деньги, всё равно останется немало других, которые захочется прочесть, захочется купить. Так будет продолжаться до бесконечности. Если мы будем вместе, сможем отказываться от того, что пока не можем себе позволить. Соревноваться в покупках не будем, а то быстро разоримся.

Думай иногда обо мне. Иначе я рассержусь.

Твой Акутагава Рюноскэ

7 октября 1917 года, Токио

Сегодня приехал в Токио.

Здесь пронёсся страшный ураган.

На улице Ябусимо в Хонго, по которой мы с тобой часто гуляли (узенькая улочка, ведущая к дому Мори-сана), вырваны с корнем три огромные дзельквы, а на противоположной стороне разрушено два дома. Пострадали почти все деревья в университетском саду. В парке Уэно – что-то невообразимое. На Гиндзе навалом лежат ивы – зрелище ужасающее. Утром на улицах валялись сорванные вывески. У нас повалило забор, а в доме напротив (там на крыше всегда сидели голуби) ветром сорвало часть карниза и внутрь хлынули потоки дождя. Пострадал карниз и в доме Коямы-куна, стоящем за нашим, многие картины повреждены.

Школа стала отнимать много времени. Учу переводу с японского на английский – это невыносимо. В ближайшее время предполагаю написать для «Осака майнити» новеллу, которая будет печататься в ней полмесяца.

Привет Масако-сан.

Акутагава Рюноскэ

9 октября 1917 года, Йокосука

Фуми-тян!

Очень благодарен за письмо, которое ты на днях прислала в Табату. Все были рады ему. Я хотел своими глазами увидеть, что натворил ураган, но из-за страшной занятости ни в прошлое воскресенье, ни в это не смог выбраться. Накопилась масса дел, и школьных, и моих собственных.

В Йокосуке было сравнительно спокойно. Видимо, потому, что она окружена горами. Ущерб не столь велик, как в Камакуре и Дзуси. В доме, где я живу, с крыши слетело две-три черепицы, и все. А может, пять-шесть, в общем, ничего страшного.

Сегодня пришло письмо от твоего брата, он пишет, что есть фотография, на которой он перед отъездом сфотографировался с тобой и Исо Эдой-сан. «Укради её», – предлагает он. Я её действительно украду, как того хочет твой брат, так и знай. Но воровство есть варварство, и я бы хотел по возможности прибегнуть к более благородным средствам. Может, пришлёшь её мне сама? Ещё больше был бы тебе благодарен, если бы ты привезла её в Табату. Прошу тебя, сделай это. Я очень хочу получить фотографию, но, честно говоря, ещё больше хочу повидаться с тобой. Сообщаю тебе это тихонько, по секрету. Этого не должен слышать никто. Я хочу встретиться с тобой не для того, чтобы поговорить, а просто чтобы побыть вместе. Странно? Может быть, и странно, но мне действительно этого хочется. Не смейся. Удивительно ещё и то, что, когда я пытаюсь представить себе твоё лицо, оно всегда возникает в моем воображении одним и тем же. Каким я его вижу, мне бы не хотелось говорить, но всегда улыбающимся. Когда-то я увидел тебя в прихожей твоего дома в Таканаве. С тех пор я покорен тобой, твоим лицом. Среди множества твоих обликов тот единственный сохранился в моей памяти. Странно, но факт. Время от времени твоё лицо всплывает передо мной. Я до боли думаю о тебе, Фуми-тян. И в такие минуты, хоть мне и больно, я бываю счастлив. В счастливые мгновения я всегда думаю о несчастье. Так я готовлю своё сердце к несчастью – вдруг оно на меня обрушится. Одним из таких несчастий был бы твой отказ соединить со мной свою жизнь. (Я просто думаю, а вдруг такое случится. Никаких оснований для этого у меня нет.) Другим была бы смерть тётушки. Столкнувшись с этим, я бы постарался не впасть в отчаяние. А это так трудно. Если бы оба эти несчастья обрушились на меня одновременно, я бы не вынес.

Уже поздно (час ночи), и я заканчиваю. Ты, Фуми-тян, наверное, уже спишь. Мне даже кажется, что я вижу тебя спящей. Если бы я был с тобой, то нежно касался бы твоих век, чтобы тебе снились хорошие сны, – это было бы моим колдовством.

Акутагава Рюноскэ

30 октября 1917 года, Йокосука

Сначала о деле. Я не понимаю смысла того, что именуется словом sollen [228], может быть, ты напишешь мне, чтобы я понял (не понимаю даже в обычном смысле).

Я тоже начал читать Нисиду. «Выдающийся человек совершает выдающиеся дела», – думал я, читая с восхищением. Действительно, у меня создалось впечатление, что он разоблачает мою несерьёзность. Может быть, напрасно, но такая мысль у меня появилась.

Меня просили, чтобы в будущем я отказался от писания. Предположим, я сделаю это, но жалованье преподавателя не даст мне необходимых средств к существованию. Мне же гораздо больше по душе профессия писателя. Я был бы вполне удовлетворён, если бы удалось писать в год хотя бы одну вещь. А если бы ещё раз в год использовать псевдоним – совсем хорошо.

В будущем я собираюсь не обращать внимания на литературно-критические статьи в газетах и журналах – не читать их. Дело в том, что я слишком слаб, чтобы не испытывать на себе их влияния, пусть даже незначительного. Буду пытаться сам, шаг за шагом, двигаться вперёд. Мне омерзительно оглядываться на себя, человека, старающегося не поддаваться, но без конца поддающегося настроению. Мне кажется, нужно успокоиться. Но всё это произойдёт в далёком будущем (конец первой части).

Передай жене: я огорчён, что она не придёт в день рождения императора. Видимо, даже «высокий стиль» моего приглашения не соблазнил её. Если обстоятельства позволят, утром в день рождения императора будь дома, пока я не позвоню. Не сможешь – ну что ж. Но если сможешь – не уходи. Мы договоримся о времени, и ты приедешь ко мне. Встретимся под Камакурой, погуляем, полюбуемся облаками. Не будет облаков – сойдёт и дым. В Камакуре сейчас повсюду в небо поднимается дым – это жгут листья. По вечерам, даже когда спускается туман, тянет дымком. Банально, но поэтично.