Потерявшийся (СИ) - Гор Александр. Страница 10

Отвлёкся я что-то на размышлизмы о перспективах развития родной цивилизации женщины, с которой я сейчас сплю…

Утром, оседлав «трофейного» конька, двинулся я к выезду из города. Оседлал не потому, что рана пешком ходить не даёт. Тьфу-тьфу-тьфу, зажила она, и я теперь не только без костыля бегаю, но и на какую-нибудь палку мне опираться не приходится. Положение обязывает не пешим к пригласившим меня явиться, а верхом на скакуне, чтобы продемонстрировать тем, что не с каким-то нищебродом те дело имеют.

Ещё въезжая на территорию импровизированного постоялого двора и козыряя городским стражам-копейщикам (а чего нет-то? Они служивые, и я служивый), обратил внимание на то, что один из караванов явно собирается в путь. Его хозяин (кажется, именно тот, перед которым пресмыкался бывший жених Оне), тем не менее, на общую «пресс-конференцию», совмещённую с застольем, явился.

Языком я, конечно, владею ещё далеко не свободно, но к рисункам и жестам приходилось прибегать довольно редко. Не уверен, что купцы полностью поняли меня, и более чем уверен, что я их понял кое-как. Но поговорили.

На напитки не налегал, помня жестокий бодун после переговоров с «отцами города», а покушал нормально. И лишь минут на десять раньше уже собравшегося каравана проехал мимо всё так же стоящей у ворот городской стражи. Просто, спустившись с «ишака», чтобы окропить травку, видел, как караван выходит с «постоялого двора». А через пару минут столкнулся с несостоявшимся муженьком «моей» Оне. Он, держа в руке небольшой пучок лёгких тростниковых стрел, кажется, обучал группу городских мальчишек стрелять из лёгких, я бы даже сказал, игрушечных луков в «мишень», приставленную к большому камню.

Надо же! Оказывается, в этом неприятном типе и что-то положительное имеется! Вон, будущих защитников города учит. Я даже улыбнулся ему и приветственно махнул рукой.

А когда проехал вперёд метров на десять, почувствовал сильный толчок в районе правой лопатки, сменившийся острой болью. Чёрт, из спины торчит тростинка стрелы. Через секунду — ещё один толчок.

Вот же сука! Наверняка ведь этот говнюк натравил пацанов, чтобы они использовали соперника в качестве живой мишени. Стрелы лёгкие, вряд ли проникают в тело глубже, чем щепка средних размеров, если и что-то можно мальчишкам предъявить, то только хулиганство.

Пригнулся, чтобы мешать целиться, обернул голову. Ах, ты ж, бл*дь! Не сопляки, а сам он, забрав у кого-то из мелких лук, в меня палит! Да ещё и лыбится, сволочь. Ну, п*здец тебе, козлина! Поймаю — отмудохаю так, что кровью ссать будешь!

Развернуть местную лошадку — дело не быстрое, но справился. Да только я доскакать до говнюка не смог: в башке что-то засвистело, перед глазами поплыли разноцветные круги, и я мешком рухнул на землю. И уже теряя сознание, почувствовал, что не я пинаю урода, а он меня.

Не знаю, чем были смазаны наконечники довольно таки безобидных тростниковых стрел, летящих всего-то метров на пятьдесят и годных исключительно для детских игрушек. Но половины минуты с того мгновения, как эта дрянь попала мне в кровь, хватило, чтобы я «выключился». И «включился» лишь на вторые сутки, под вечер. Со связанными руками и ногами, лёжа под каким-то куском рогожки, изображающим из себя драную палатку. Сушняк такой, что не надо баловаться, поэтому, осознав своё положение, попросил у хрена, сидящего на корточках снаружи и повернувшего на моё шевеление башку:

— Пить дай!

Сначала по-русски, а когда он даже не пошевелился, по-гелонски.

Видимо, такую реакцию от меня ожидали, и этот хрен, кому-то махнул рукой. А через минуту мне в морду уже тыкали горлышком бурдюка.

Полегчало. Зато очень уж захотелось… гм… совершить процесс, обратный утолению жажды.

И этого ожидали. Тот мужик, что караулил меня, опираясь на копьё, потянул за верёвку, спутавшую ноги, освободил их и скомандовал:

— Выходи, тебе нужно. Побежишь — убью.

Пока журчало из-под «мушкетёрского плаща» (суки, в бабу переодели!), осмотрелся. Явно стационарная стоянка на караванном пути, поскольку каменный заборчик, доходящий до груди, присутствует. Внутри огороженного пространства и местные лошадки, и «верблюды» привязаны перед длинной колодой-корытом. Вон, колодец есть, тоже обложенный камнями.

Настоящий шатёр в лагере один. Остальные укрытия от солнца и непогоды — такие же, как моя, «палатки». Только менее драные. Из некоторых торчат человеческие ноги в коротких сапожках или «вьетнамках». А я, судя по брызгам, попадающим на ступни, и прекрасно чувствующимся под пятками камешкам, бос. Неглупо! Хрен я далеко босоногим сбегу: уже через километр подошвы будут разодраны в хлам о мелкие камешки.

Нет, не в бабу переодели. Пара человек в таких же, как у меня, накидках. И сработаны эти накидки куда грубее, чем женские. И, в отличие от остальных, отдыхающих, эти «мушкетёры» возятся со скотом. Если не в женщину, значит, в раба? Мдя, Пересечин! Рабом тебе бывать ещё не приходилось!

Фффу! И как мочевой пузырь не лопнул, пока я в отключке валялся?

Версий случившегося у меня ровно полторы. Либо «караванбаши» «заказал» меня уродцу, бывшему жениху Оне, либо тот предложил купчине купить меня, невменяемого, чтобы таким образом избавиться от соперника. Ну, или какой-нибудь должок батюшки погасить моей шкуркой.

От города мы ушли уже достаточно далеко. Вон, даже вечно висящая над, кажется, притихшим вулканом туча едва-едва в лучах заходящего солнца заметна. И не на севере, как из города, а на северо-востоке. Значит, караван к тем самым западным приморским горам направляется.

Тычок рукой в плечо. В здоровое, а не зудящееся небольшими ранками.

— Иди! Лежать будешь. Побежишь — убью!

Вот же заладил: «убью», «убью». Если бы я не был нужен живым твоему хозяину, давно бы уже убили.

Ну, а что, не правда, что ли? Шмотки, снятые с меня, сто́ят куда дороже, чем весь тягловый скот, загнанный внутрь ограждения, все вещи всех присутствующих и даже товары, купленные у гелонов. И у купчины на меня какие-то очень, очень далеко идущие планы. А грозишься убить ты ровно для того, чтобы я не сбежал.

Убить вряд ли убьёт, даже если я сейчас рвану. Но что такое рана от копья, я на своей шкуре уже прочувствовал. Пока что-то не очень хочется повторить этот опыт. Ну, и чуть «штормит» меня: видимо, почки ещё не до конца переработали дрянь, попавшую в мою кровь. Так что, действительно, мне лучше пока полежать. А пока валяюсь, ситуацию, в которую вляпался, в голове «прокачаю».

Не удалось «прокачать». Едва лёг, сразу вырубился снова. Как в яму провалился. Глубокую, чёрную. Сон без сновидений.

Наутро — та же история: напоили, выгуляли помочиться, после чего связали ноги, но развязали руки. Чтобы мог пожрать из глиняной миски какой-то бурды из круп, овощей и разваренного мяса. Довольно вкусно. Особенно — если учесть, что я в последний раз жрал почти двое суток назад, в «караван-сарае». Даже «столовый прибор» выдали — типа-ложку: веточка с выдолбленным с одного края желобком.

А после этого, снова поменяв местами «ручные» и «ножные» путы, повели к «караванбаши», тусовавшемуся рядом со складываемым шатром.

Тот сходу разъяснил мне мой нынешний социальный статус:

— Ты мой раб. Я тебя купил. И ты будешь моим рабом, пока кто-нибудь тебя не купит у меня. Ты должен делать всё, что тебе прикажут. Бежать тебе нельзя: я тебя купил. Все знают, — обвёл он рукой охранников каравана и грузящих вьюки.

Те согласно кивают. Но без подобострастия, как подхалимы перед начальством. Типа подтверждают констатацию факта, независимыми свидетелями которого они стали.

Ну, просто образец неубиваемой логики: «бежать тебе нельзя, потому что я тебя купил»! Просто потому, что все знают, что раб должен оставаться рабом, пока его не выкупят. Если до кого-то не дошло, это иронизирую я.

— Забери себе один из моих ножей: я за его цену купил себя у тебя. А потом верни мои вещи, и я уйду. Мои вещи ты у меня не покупал, поэтому они мои. Все знают.