Потерявшийся (СИ) - Гор Александр. Страница 11

Ступор… Из-за того, что теперь кивают уже в ответ на мои слова.

И дело в том, что таковы заковыки местного обычного (от слова «обычай») права: раб — это только тело, а бывшее «при теле» в момент его покупки вещи принадлежат ему, а не хозяину раба. Даже шмотки, в которые нарядил раба прежний хозяин, уже не хозяйские, а «подаренные» хозяином. Я её, юриспруденцию гелонов, не изучал, поскольку знаний языка для такого не хватает. Просто при случае Оне эту ситуёвину разъяснила.

— Мне не нужен нож, — наконец, отмер «караванбаши». — Я за тебя отдал золотую монету. Когда вернёшь её и ещё одну — выкупишь себя. У тебя есть золотые монеты? Тогда ты мой раб до тех пор, пока не отдашь монеты.

Выкрутился, сука, если судить по подтверждающей реакции окружающих!

Значит, просто так уйти мне не дадут. Перестрелять дюжину охранников, конечно, не проблема, когда мне вернут оружие. Но стоит ли брать на душу грех, если до такого дойдёт?

— Возвращай вещи.

Шмотки быстро нашлись, упакованные в тюк. Берцы, что для меня сейчас особо актуально, штаны с курткой, бандана и даже, гм… не вполне свежее нижнее бельё и носки. А вот выдачу разгрузки с содержимым многочисленных карманов и всего, висевшего поверх неё, купчина отложил до вечера, сославшись на то, что пора выдвигаться в путь, а для выдачи мне остатков имущества придётся распаковывать вьюки и задерживать отъезд.

Господи, с каким наслаждением я натягивал на себя самые обыкновенные труселя и слегка попахивающие, кое-где уже прохудившиеся, носки. А потом шнуровал башмаки. Вот она, гарантия того, что я теперь смогу протопать хоть через полконтинента.

Если вы думали, что самое важное для диверсанта и спецназоваца — оружие или даже голова, то ошибались. Нет, с башкой вы почти угадали, поскольку любой безмозглый вояка — заведомый труп. Самое важное, пока дело ещё не дошло до боестолкновения — обувь. Потому что даже малейшая потёртость, малейшая царапина на ступне, и ты тоже труп, поскольку ни идти, ни, тем более, перебежать куда-то, чтобы укрыться, не в состоянии. Хуже того — обуза для товарищей, которым, чтобы выполнить задание, придётся либо бросить тебя (что тоже, в ряде случаев, равнозначно смерти), либо пристрелить. На самый крайний случай, разумеется.

Обидно, конечно, что оружие пока не при мне: я в тутошних реалиях ощущаю себя без него как бы голым. Но после спецподготовки в Иностранном легионе и ЧВК я и сам неплохое оружие. По крайней мере, добыть гипертрофированную зубочистку, которыми вооружена основная часть охранников каравана, смогу без проблем. Не самый привычный для меня убивающий девайс, конечно, но на безрыбье, как известно, и сам раком встанешь. Да и бежать без оружия, поразмыслив, понял я, воздержусь. Нет, ребятки раннесредневековые (или даже позднеантичные), этот день я тоже перетерплю. Пусть даже потом придётся дольше возвращаться до города.

Фрагмент 6

Моего «ишака» мне вернули сразу же, так что топать примерно тридцать вёрст, которые караван проделал в тот день, мне не пришлось: я ехал, как фон-барон верхом.

Спросите, почему так мало — всего около тридцати километров? Причины, как выяснилось, не только в медлительности местного аналога верблюдов, служащего одним из главнейших вьючных животных. Какими бы выносливыми ни были «лошадки», а именно скакать на них во весь опор можно недолго: устают быстро. Кроме того, скот в течение дня непременно нужно напоить и покормить. А на это уходит очень немало времени: люди из каравана вполне успевают сварить что-нибудь на костре и пообедать сами. Ну, и после перехода, пока солнышко не зашло, надо и лагерь разбить, и ужин приготовить, и животных снова покормить и напоить. А ещё — почистить хотя бы пучком травы. Ночью многого из это не сделаешь, поскольку фонариков тут нету, даже самых примитивных. Нету от слова «вообще».

Я так понял, что пока я был в отключке, меня везли на «верблюде», а мой «ишачок» шёл под вьюком. Так что на примитивные верёвочные стремена, которые я успел приладить перед выездом на «сходняк» с купцами, обратили внимание лишь когда я, взгромоздившись на невысокую лошадку, продел в них башмаки. Косились, что я такое вытворяю, но вопросов не задавали. А я и не рвался «прогрессорствовать», насаждая «передовой опыт высокоразвитой цивилизации». Ну, нравится аборигенам болтаться на седле (попоне, а не привычной землянам деревянно-кожаной конструкции, хорошо поддерживающей седока), как говно в проруби, то пусть болтаются. Меня это не касается, поскольку я им попутчик ровно до того момента, как нацеплю на себя все мои вещи, что «караванбаши» пообещал отдать мне на вечерней стоянке. Включая оружие. Правда, пообещал под данное мной слово о том, что его новый раб не будет бунтовать.

Вечернюю стоянку устроили тоже в слегка укреплённом каменной стеной лагере с едва сочащемся водичкой родничком. Причём, пока не стемнело, часть охранников разошлась по окрестностям стоянки, принеся назад и уложив в стену по паре подобранных где-то булыжников. Хм. Разумно! Если так поступают все караваны, то лет через десять стена вокруг стоянки вполне себе может подняться до уровня человеческой груди. А лет через пятьдесят стоянка и вовсе превратится в этакий мини-форт.

«Пригласить» меня к купчине, возглавляющему караван, явились аж два копейщика. Тот восседал на крупном камне, лежащем перед входом в шатёр, а в двух шагах от него на земле было разложено всё моё богатство: лёгкий бронежилет с пристёгнутыми к колечкам гранатами и прочими полезными мелочами, пистоле-пулемёт, пояс с кобурой, из которой торчит рукоятка «Гюрзы», чехлы с большим ножом и метательными ножами. Даже бандана, без которой, признаться, днём мне было бы очень грустно, если бы не облачность.

— Это все твои вещи, — барским жестом показал «караванбаши».

— Ты позвал меня отдать мне их? Спасибо!

— Нет. Вещи раба принадлежат рабу у гелонов, — оскалился караванщик. — А мы уже на землях, принадлежащих не гелонам, а кочевникам народа додо. Элг, скажи, кому по законам додо принадлежат вещи раба?

Это вопрос самому «старому» (лет тридцать пять) из охранников каравана.

— Хозяину раба, — кратко ответил тот, и собравшиеся около шатра дружно закивали.

— Но ты обещал мне их вернуть, — возмутился я.

— Я тебя обманул, — засмеялся «караванбаши».

Ну, ни хера себе кидок! Развели, как последнего лоха! У меня от такой наглости даже дыхание перехватило.

А двое с копьями, что стояли чуть позади меня, уже хватают меня под локти, один слева, второй справа.

Тут у меня снесло крышу. Удар локтём под дых тому, что справа, после чего, практически без остановки, сжатый кулак движется навстречу переносице сгибающегося от удара копейщика. Хрустит ломаемая кость, и тот с воплем бросает копьё, чтобы зажать руками сломанный нос. Перехватываю копьё, и его древком, чуть довернувшись, бью по кости под коленкой второму, от неожиданности выпустившему мой левый локоть. Тоже очень болезненно. Настолько, что и он, уронив «зубочистку», обхватывает руками ушибленное место и скачет на одной ножке.

Копьё мне больше нафиг не нужно, поэтому откидываю его в сторону, прыгаю вперёд и вправо, перекатываюсь и становлюсь на колено. А в руке у меня уже выхваченный из кобуры пистолет. Напомню: у которого, в силу конструктивных особенностей, для начала стрельбы вовсе не требуется передёргивать затвор, а достаточно лишь одновременно нажать на два предохранителя — один на тыльной стороне рукоятки, а второй на спусковом крючке.

«Караванбаши» уже вскочил на ноги и выдрал из рук ещё одного охранника копьё.

— Ты обещал не бунтовать, раб! — возмущённо заорал он, замахиваясь копьём.

— Ты обманул меня, я обманул тебя, — фыркнул я и нажал на спусковой крючок.

Останавливающее действие девятимиллиметровой экспансивной пули, головная часть которой прикрыта пластиковым обтекателем, просто лошадиное, так что «караванбаши» просто сбило с ног. Стрелял я навскидку, и пуля попала прямо в центр туловища, в грудину. Наверняка переломав там все кости.