Ворожей Горин – Посмертный вестник (СИ) - Ильичев Евгений. Страница 12

Погода в этом году радовала наступлением ранней весны, и это, похоже, было единственной причиной держать себя в руках. Хотя нет, вру. Был еще один положительный эффект от пережитого. Ворожеи не стали трогать память моей сестры и участкового Бориса. По правде сказать, они оба были в сильном замешательстве, поскольку единственное, что они помнили из тех событий, так это то, что нас с сестрой похитили. С Верой было проще, она была оглушена каким-то заклятьем из арсенала ворожей и помнила лишь сам момент похищения. С Борисом было труднее. Он помнил мое смс, где я указал приметы авто, на котором меня увезли в неизвестном направлении, помнил, что после я скинул метку геолокации того места, куда меня доставили. Кто и при каких обстоятельствах нас похитил, я в смс предусмотрительно не упоминал, а потому и врать при объяснении пришлось по минимуму.

— Всё — дальше, как в тумане… — признался мне как-то участковый, вспоминая о случившемся. — Помню штурм, а потом — провал. Очнулись мы с мужиками в том доме, а рядом сестра твоя лежит без чувств. Ни тебя, ни похитителей.

— Может, они испугались? Может, газ какой пустили? — подкинул я идею Владу. Тот нехотя принял мою версию, хотя чувствовалось, что пазл в его голове так и не сложился.

— А сам-то ты как выбрался? Обычно в таких делах свидетелей устраняют.

Тут пришлось сочинять буквально на ходу. Я сослался на то, что и сам толком ничего не помню, что похитители были в масках и почти не разговаривали. Подробности тоже припомнить не смогу, видимо, надышался того же газа.

— Ума не приложу, зачем вас кому-то похищать? — задумчиво произнес Борис и уставился на меня. — Причем сначала похищать, а потом отпускать?

— Скорее всего, какие-то дилетанты… — отмахнулся я. — Начитались «википедий» про империю моего отца, вспомнили лихие девяностые и решили в легкую срубить бабла с наследников. А когда поняли, что мы с Веркой нищеброды и взять с нас, кроме анализов, нечего, то и отпустили. А тут еще и вы вовремя подоспели, вот они и слились по-тихому.

— Звучит не очень-то убедительно, — признался Борис. — Похитители из девяностых, газ усыпляющий… — он тщетно пытался припомнить детали, но в памяти не осталось ни зацепки. — Впрочем, — подытожил он свои бесплодные попытки воспроизвести хоть что-нибудь стоящее из того дня, — у меня нет даже такой версии, так что продолжу копать.

— Твое дело, Влад, — пожал я плечами, — но я бы на твоем месте не заморачивался так. Никто не пострадал — и слава богу.

— Ты знаешь, я тоже так подумал сперва, но вся эта история никак из головы у меня не идет. А тут еще этот маньяк долбаный. Голова кругом, веришь, нет?

— Верю. Что за маньяк? — как бы между делом поинтересовался я.

— Мы пока не афишируем, — понизив голос, ответил участковый, — но у тебя сестра с прибабахом, сам знаешь. Короче, будет лучше, если ты тоже начеку будешь. Одну ее никуда не отпускай. Если что, мне звони.

— Согласен, — кивнул я, радуясь, что мы ушли от обсуждения щекотливой темы. — Выкладывай, что там за маньяк объявился?

— В общем, уже была пара эпизодов, все в разных парках Москвы. Случайные прохожие находят трупы молодых девушек. Причем вот в чем штука — никто не поймет, как он их убивает. Никаких признаков насилия, просто трупы с клеймами. И тела в таком состоянии, что ясно — лежали долго, не меньше месяца, а то и двух. Обычно такие трупы находят по весне, когда снег сойдет, а тут среди зимы. В общем, странно все это. Я лично думаю, что он их сперва держит где-то, а после выбрасывает.

— Почему ты так думаешь?

— Да находят их в основном в людных местах. Там дорожки есть, там с собаками гуляют, лыжники катаются, прохожих дофига. Не может быть такого, чтобы они там месяцами лежали, а никто внимания не обратил.

Разговор этот состоялся у нас с Борисом спустя месяц после нашего с Веркой «спасения», еще зима стояла. Я тогда уже начал работать с отцом Евгением и видел те два трупа, о которых говорил Борис. Правда, тогда я еще не знал, что орудует маньяк, не знал я и о клеймах. Выяснив адреса парков, в которых были найдены тела девушек, и сложив два и два, понял, что Борис говорит о тех самых мертвяках, чьи души я по просьбе отца Евгения отправлял к посмертным вестникам.

С того разговора прошло еще два месяца. Вчера, получается, был уже пятый эпизод и, судя по всему, намечался шестой. Сам я не верил в то, что образ, выуженный из моей головы, является «наводкой», как выразился мой учитель. Но, с другой стороны, поводов не доверять его словам у меня не было. Да, этот жук скрытен до безобразия, но из всех обитателей мира Ночи он был единственным, кто не пытался меня убить и не ссал, как говорится, в уши. Недоговаривал, отмалчивался — это да, но на обмане не был пойман ни разу.

Смущало меня другое. Почему отец Евгений не хочет помогать полиции? Наверняка ведь он знает куда больше моего. «Наводка», которая непроизвольно появилась в моей голове, была первой в череде этих странных убийств, о первых пяти случаях он же как-то узнавал без меня. Знал, где эти трупы лежат, знал время, когда туда ехать стоит, а когда лучше не соваться. Следовательно, был у отца Евгения какой-то другой источник информации. Уж не знаю, разведка их тайной организации работала или же был конкретный информатор, но факты говорили сами за себя: Совет и лично отец Евгений знали об этом деле нечто такое, чего не знали правоохранительные органы. И это мне казалось странным и неправильным. Не одно ли дело мы делаем? Не призван ли этот пресловутый Совет охранять покой и жизни наших сограждан?

Твердо решив, что в следующий раз палец о палец не ударю, пока священник не объяснится, я кое-как утихомирил свою разбушевавшуюся фантазию — все равно на одних догадках далеко не уедешь.

За этими мыслями я не заметил, как добрался на другой конец Москвы. Пересев с метро на трамвай, я направился в район, где находилась моя «любимая работа» — так я называл маленькую семейную стоматологию, в которой мне посчастливилось устроиться работать зубным врачом. Почему так? А все просто — стоматология и конкретно это место работы приносило мне не только достаток, но и моральное удовлетворение. Тут я мог работать, как говорится, руками и видеть непосредственный результат своего труда. Тут я чувствовал свою нужность, видел в глазах пациентов благодарность и простой душевный отклик.

В той же профессии, которую я выбрал в качестве основной, этого всего не было и в помине. Где-то глубоко в душе я уже начал понимать, что терапия и вся эта суматоха, связанная с работой в государственных учреждениях здравоохранения, не мое. Слишком уж много было в ней препонов и запретов. Любая работа, будь то работа терапевтом, кардиологом или любым другим специалистом-узкарем, сводилась к тупому повторению «Клинических рекомендаций», спущенных сверху минздравом. Само же министерство разрабатывало эти самые рекомендации, ориентируясь на ВОЗ (Всемирная Организация Здравоохранения). Врач-клиницист в нашей стране, по сути, превратился в простого исполнителя чужих рекомендаций. Шаг вправо, шаг влево — санкции, и чаще всего денежные. Никакой самостоятельности, никакого полета клинической мысли, только экономия и слежка за койко-местом. И это еще в стационаре, в поликлинике же и вовсе дела обстояли много хуже. Пятнадцать минут на пациента — и адью. Если лечим гипертонию, боже упаси попытаться разобраться с астмой, и все в том же роде. Кроме того, я начал понимать, что нашу медицину убивает бюрократия. Бумажки, бумажки и еще раз бумажки — вот удел рядового врача в нашей стране. Мы больше пишем или отписываемся, нежели занимаемся больными. Но и это еще не все. Больше всего раздражало то, как к врачам стали относиться люди. Да-да, простые люди, как вы или я. Те самые, которых мы лечим, те самые, которых каждый день спасаем. Еще во времена моего детства врач ассоциировался с такими понятиями, как благородство, жертвенность, престиж. Люди, видевшие нашего педиатра на улице, останавливались, здоровались с ней. Справлялись о ее здравии и делах, помогали порой кто чем мог. Времена-то были голодные, зарплату задерживали месяцами. Кто жил в девяностые на периферии, знает, о чем я говорю. Но даже в те непростые времена врачи были на вес золота, были «голубой кровью», так сказать. А сегодня врач больше ассоциируется со словом «терпила». Не пошел на поводу у пациента — жалоба. Не улыбнулся или ответил резко — жалоба. Не дал двадцатое за месяц направление на глюкозу — жалоба. И чем больше я во всем этом варюсь, тем больше абсурда вокруг себя вижу. Ведь на каждую такую жалобу администрация лечебного учреждения должна дать отклик. Каждую такую жалобу разбирают на специальных консилиумах. И да, чаще всего грамотное руководство отписывается в своих резюме стандартными фразами, из которых жалобщик сможет понять лишь одно — «сам дурак». Но ведь вся эта канитель — это время, нервы и, к сожалению, деньги. Да, за частые жалобы никто по головке не гладит, как вы понимаете.