Несломленный. Находим силы, падая в бездну. Практики исцеления для тех, кто пережил психологическую - Макдональд Мэри-Кэтрин. Страница 11

Прошло пятнадцать минут с начала нашей первой сессии с Гейбом, как он начал учащенно дышать. Он делает короткие, неглубокие вдохи, и с каждым вдохом у него заметно поднимаются плечи. Между вдохами он успевает произнести два – три слова. Я его перебиваю.

– Так, это прозвучит немного странно, но давайте здесь остановимся. Не могли бы вы на минутку прилечь на пол? Давайте попробуем одно простое дыхательное упражнение.

Не медля ни секунды, Гейб встает со стула, переставляет веб-камеру и ложится на пол. Меня удивляет, что он сделал это так быстро. Мы знакомы всего пятнадцать минут, но я хорошо знаю этот взгляд. Недоверие к другим становится непозволительной роскошью, когда теряешь способность доверять собственному телу. Если бы я сказала, что для снижения тревоги нужно стоять вверх ногами, он бы встал в стойку на руках еще до того, как я договорила это предложение. Я узнаю этот взгляд, потому что сама была в таком состоянии. Это такое ощущение ужаса, которое не передать словами.

Я прошу Гейба сделать большой глубокий вдох и понаблюдать, как он себя почувствует. Когда лежишь на полу, вдох легче направить в живот, и это активирует парасимпатическую нервную систему – часть нервной системы, отвечающую за то, чтобы успокаивать организм. Всего две минуты дыхания, направленного в нижнюю часть легких, снижают частоту пульса и стабилизируют давление. Еще пару минут мы с ним вместе глубоко дышим на счет. Вдох на четыре счета, задержать дыхание на два, а затем выдох на пять.

Гейб снова садится на стул, лицо у него расслаблено, а глаза широко раскрыты.

– Ого! Теперь и правда гораздо лучше, – заключает он, кладя руку себе на грудь и как будто бы проверяя, откуда взялся весь этот воздух.

– Знаю, – отвечаю я. – Я тоже очень удивилась, когда впервые попробовала. Часто ли вы замечаете, что дышите быстро и поверхностно?

– Нет, не очень. Раз пятнадцать в день или около того. Ну, примерно половину всего дня. А может и все время.

Гейб, уже не сбивая дыхание, спокойно рассказывает, почему он ко мне обратился. Когда ему было десять лет, у него умер отец, дожив всего до сорока трех лет. У отца было больное сердце, и об этом никто не знал. Как-то он сидел в гостиной, и у него случился сердечный приступ, а маленький Гейб замер в дверях.

Словно пережитого оказалось мало, Гейб еще и унаследовал от отца сердечное заболевание. В десять лет непросто понять, каково это – иметь проблемы с сердцем, поэтому Гейб приспособился и большую часть жизни не задумывался об этом. Эта копинг-стратегия прекрасно работала, пока в двадцать семь лет у Гейба не случился сердечный приступ. Тогда стратегия избегания стала даваться намного труднее.

Благодаря техническому прогрессу у Гейба гораздо меньше шансов умереть преждевременно, чем у его отца. Ему в грудную клетку вживили крошечный дефибриллятор. Устройство сможет перезапустить сердце, если то остановится, и спасти Гейбу жизнь. Но есть нюанс: устройство может сработать неправильно и подать в сердце электрический разряд не вовремя. Причем разряд неслабый. Люди сравнивают это ощущение с тем, как если бы тебя в грудь копытами лягнула лошадь. От электрического разряда можно потерять сознание, а устройство иногда срабатывает несколько раз подряд – это еще называют электрическим штормом. И это не просто неприятно, это смертельно опасно. Поэтому, когда такое происходит, одновременно приходит и понимание того, что эти ужасные ощущения могут стать последними в твоей жизни.

Все остальное Гейб как-то пережил: смерть отца, свой собственный сердечный приступ и последовавшую за ним радикальную смену образа жизни, а также операцию по вживлению устройства в грудную клетку. Тем не менее, несколько электрических штормов довели его до предела. Во время одного такого случая он проехался по полу в квартире и потерял сознание, а когда очнулся, обнаружил, что больше не может расслабиться – вообще.

Во всем этом есть жуткая многослойная ирония. Как и дефибриллятор, который нужен для поддержания жизни, но при этом может сбоить, миндалевидное тело, участвующее в реакции организма на травму, срабатывает и в моменты, когда Гейбу на самом деле ничего не угрожает, и само представляет угрозу его психологической стабильности. И в том, и в другом случае то, что помогает Гейбу выжить, как раз и портит ему жизнь.

Сверхбдительность – состояние повышенной готовности – один из наиболее распространенных симптомов ПТСР. Мы представляем себе сверхбдительность сквозь призму образа из СМИ, где ветеран войны постоянно осматривает окружающее пространство на предмет опасности, даже находясь дома, или, например, жертва сексуализированного насилия каждый раз вздрагивает и чуть не падает в обморок, когда ее сосед по квартире заходит на кухню что-то спросить. Человек со сверхбдительностью не может позволить себе расслабиться, хотя реальной опасности нет. Травмирующее переживание словно отпечаталось в теле. Травма вскрыла фундаментальную опасность окружающего мира, которую тело запомнило на уровне биологии.

Гейб обратился ко мне, поскольку, хоть в интернете много информации о травме, утрате и странной мышце в грудной клетке, которая поддерживает ритм, там не так уж много говорится о том, что делать, когда собственное сердцебиение вызывает у тебя панику. Перед этой дьявольской двойственностью вещей мы оба испытали благоговейный трепет.

Триггеры и травматические воспоминания

Один из величайших недостатков всего дискурса травмы состоит в том, что мы называем травматические воспоминания воспоминаниями. Словно они выглядят и ощущаются так же, как и все остальные наши воспоминания. Будто мы могли ими управлять. На самом же деле травматические воспоминания ими не являются – это случаи непроизвольного и непрошеного репереживания. Когда мы что-нибудь вспоминаем, у нас есть над этим когнитивный контроль. У нас есть доступ к областям мозга, способным мыслить рационально. И хотя воспоминания иногда вызывают в нас некоторые связанные с ними эмоции, обычно мы способны при необходимости и само воспоминание, и эти эмоции отставить в сторону.

Репереживание, напротив, контролируем не мы, оно само с нами происходит. Оно возвращает нас в то время, когда мы пережили травму. Жертвы травмы учатся жуткому фокусу – они способны одновременно находиться в двух временных точках, переключаясь с настоящего на прошлое, как объектив фотоаппарата при фокусировке. Такое переключение, хоть и выглядит весело в научно-фантастических фильмах, порой превращает жизнь в настоящий ад.

Кроме этого, единственное слово, которым мы можем назвать то, что вызывает внезапные жуткие воспоминания и каскад биологических реакций, это триггер. К сожалению, значение слова триггер растянулось практически до полной бессмыслицы. Когда-то этот термин как раз применялся для таких странных воспоминаний-невоспоминаний, но со временем стал собирательным обозначением любого случая, когда мы испытываем хоть сколько-нибудь неприятную или нежелательную эмоцию.

Мы говорим, что нас что-то триггерит, когда не получаем желаемого в отношениях или когда люди высказывают политические взгляды, противоположные нашим. Эти переживания настоящие, они важны и достойны обсуждения. Но нам нужна для них более подходящая терминология, поскольку, когда мы таким образом уравниваем между собой разные явления, мы поступаем несправедливо по отношению к ним всем.

Неверное представление о том, что значит триггер, особенно опасно, поскольку из-за него мы неверно понимаем, что нам делать, когда нас что-то триггерит. Мы научились блокированию, избеганию, уничтожению вместо того, чтобы приспосабливаться и исцеляться, – а это неправильно. Как только кто-нибудь произносит «меня это триггерит», руки сами поднимаются над головой в знак капитуляции, а разговор прекращается.

Иногда людей по-настоящему что-то триггерит. Но зачастую это совсем другое. Нужно начать понимать разницу. А еще нам нужно признать, что в любом случае капитуляция и признание поражения – признаки упадка духа, а не здоровья и интеграции.