Доблестная шпага, или Против всех, вопреки всему - Ашар Амеде. Страница 25

Маркиз де Парделан распахнул объятия, встречая м-ль де Сувини, и она бросилась в них. В тот же миг он представил ей молодую особу, которая, как оказалось, робко стояла за её спиной.

— Моя дочь Диана де Парделан, — сказал маркиз. — Любите её как сестру.

Диана обвила руку вокруг шеи Адриен.

— В этого хотите? — нежно спросила она.

Г-н де Шофонтен, тотчас восхищенный ею, почувствовал нечто, что ещё ни разу не волновало его сердце:

— Теперь я думаю о серафимах! — прошептал он, не спуская глаз с м-ль де Парделан.

А г-н де ла Герш, вместо сердечного приема, на который, как ему верилось, имел право, натолкнулся лишь на холодное высокомерие своего родственника, чем был весьма поражен: задолго до того, как протянуть руку Арману-Луи, граф неучтиво позволил ему одному взбираться по ступеням парадного крыльца.

— Очень уж долго я жду здесь мадемуазель де Сувини, свою племянницу, — сказал он, насупив бровь и слегка приподняв уголки губ.

Арман-Луи понял глубину этих слов; они метили в самое сердце.

Так заканчивалась эта одиссея, оставившая яркий след в душе молодого человека, несмотря на опасности, которым вместе с другом подвергался во время пути…

Однако, разве не был он каждый час подле Адриен? Разве не казалось ему, что она и сейчас связана с ним всей своей жизнью нерушимыми узами?

И все же сон закончился, пробил грустный час пробуждения. И если м-ль де Сувини спасена, не оказалась ли она в то же время потерянной для него?

Много горестных мыслей пронеслось сейчас в его голове. И подобно тому, как человек, внезапно покинувший оазис, углубляется в бесплодные пески пустыни, Арман-Луи видел вокруг себя лишь мрачную и беспредельную пустоту.

Г-н де Парделан не понял причину молчания и бледности, которая появилась вдруг на лице г-на де ла Герш.

— Вы не отвечаете, сударь? — спросил он высокомерно.

Но Арман-Луи уже пришел в себя.

— Господин маркиз, — сказал он. — Может быть, вы видели господина графа де Паппенхейма?

— Я его не видел, но он мне написал, — ответил г-н де Парделан, слегка удивленный.

— Тогда меня больше ничего не удивляет, я не буду уподобляться великому маршалу империи, я скажу только: «Мое имя граф Арман-Луи де ла Герш, и всякий, кто осмелится утверждать, что мой благородный и честный дед господин граф де Шарней и я не оказывали нашей родственнице мадемуазель де Сувини всех тех знаков внимания, коих она заслуживает, тот бессовестно лжет!».

Г-н де Парделан посмотрел на г-на де ла Герш, который говорил все это, не моргнув глазом.

— И я, Рено де Шофонтен, маркиз де Шофонтен, — добавил Рено, — я подтверждаю слова Арман-Луи, и брошу мою перчатку всякому, кто посмеет утверждать противоположное!

Маркиз де Парделан был хорошим физиономистом.

— Входите, милый родственник, входите, сударь! — тотчас любезно сказал он.

Арман-Луи не в меньшей степени, чем Рено, помышлял отвергнуть гостеприимство маркиза, но золотые монеты, которыми был полон кошелек Рено до отъезда, увы, были в большом количестве растрачены по дороге, и их не осталось вовсе на дне их карманов, тогда как жизнь в замке Сент-Вест шла на широкую ногу и совсем не так как в Гранд-Фортель, где даже самые разгромные партии старинной карточной игры стоили не дороже одного ничтожного экю.

Плюс ко всему г-н де Парделан, у которого была щедрая рука, не задумывался, впрочем, как и многие богачи, что другие люди, возможно, испытывают нужду, тогда как он купается в изобилии. Часто по вечерам, нащупывая пальцами карманы своих коротких штанов, Арман-Луи подумывал о том, что, может быть, стоило уже возвращаться во Францию, тем более, что море не кишит, к сожалению, «Добрыми самаритянами», всегда готовыми принять путников, оказавшихся в затруднительном положении. Хотя возвращение обещало стать трудным…

Однако не это было причиной самых больших забот г-на де ла Герш. Он ещё виделся с Адриен, и отношение Адриен к нему не изменилось. Но видел он её все реже и менее свободно. За столом г-на де Парделана, уставленным в изобилии самыми изысканными блюдами, он сидел уже не рядом с ней. Как сожалел он теперь о трактире «Золотая утка» и даже о «Мальтийском кресте», где впервые заглянул смерти в глаза! Он по-прежнему оберегал м-ль де Сувини, и улыбка милой его сердцу девушки освещала все.

Кроме того, не он один был возле нее. Замок Сент-Вест оказался самым посещаемым местом на двадцать лье в округе. Каждый день здесь появлялись военные и судейские, высшие должностные лица, губернаторы, генералы; поток гостей не иссякал никогда. Среди этих посетителей некоторые останавливались надолго, и всем недоставало г-на де Парделана с его сединами. Одни смотрели на м-ль де Сувини ежедневно и не считали себя обязанными здороваться с ней, поскольку не были знакомы; другие нисколько не стеснялись громко сообщить о том, как она очаровательна, и достойна быть предметом восхищения в Стокгольме.

Один из таких болтунов даже поздравил г-на де Парделана:

— У вас уже есть одна жемчужина, — сказал он, намекая на Диану, — теперь у вас их будет две.

На сей раз Арман-Луи соизволил посмотреть на м-ль де Парделан. Она показалась ему такой, какой она и была в действительности — самой любезной и самой совершенной из всех женщин, каких он успел увидеть (разумеется, исключая Адриен): маленький тонкий нос, синие глаза, ясные, выразительные, искрящиеся; ротик, который не надо было открывать, чтобы убедиться в его красноречии; шея богини, густые волосы, золоченые солнечным лучом, гибкий стан, гармония движений. Когда Диана смеялась, на её щеках появлялись розовые ямочки — это была одна из тех нимф, которых поэты заставляют вечно улыбаться в своих эклогах; серьезная — она была принцессой.

— Да она очаровательна, восхитительна!.. Просто фея!.. — восторгался Арман-Луи.

— И ты это заметил только сегодня? — спросил Рено, тяжело вздохнув.

— Но тогда почему всех занимает мадемуазель де Сувини? — воскликнул Арман-Луи, который от всего сердца желал, чтобы весь свет смотрел только на м-ль де Парделан.

А сколько тревожных и мучительных чувств испытал он, начиная с визита г-на де Паппенхейма в Гранд-Фортель! И вот опять теперь нахлынули они на него, с новой силой, но более неотступные, более раздражающие. Каждый день слабое, но настойчивое желание перерезать кому-нибудь горло приходило ему на ум. Однажды утром он хотел убить дворянина, приехавшего из Финляндии, которого слушала м-ль де Сувини. На следующий день он уже горел желанием вызвать на дуэль померанского сеньора, с которым она танцевала. И вообще ему постоянно хотелось, чтобы замок вспыхнул огнем, и ему представился бы случай схватить Адриен и скрыться с ней.

Однажды, случайно беседуя с одним заезжим сеньором у г-на де Парделана, Арман-Луи не преминул похвалить прелести, лицо, ум Дианы. Ничто не сравнится с этой очаровательной особой, говорил он. Эта неподражаемая грация, эти глаза, прекрасней которых не сыскать! Но сердце его пронзили слова сеньора, сказанные в ответ:

— Вы правы, но её кузина, мадемуазель де Сувини, не менее соблазнительна!

«Кому вы говорите это?!», — подумал бедный Арман-Луи.

Г-н де Шофонтен тоже не забыл отмечать достоинства, которыми природа наградила м-ль де Парделан. Он не мог оторвать от неё глаз, он просто страдал.

— Возможно ли, — говорил он иногда, — что такими волосами, такими прекрасными зубами, столь прелестными ручками, столь чистым лбом и ротиком, похожим на розу, наделена гугенотка, и кстати точно такая же гугенотка, как твоя кузина Адриен, милый мой еретик. Спрашивается, о чем думают святые в раю, когда они позволяют себе подобные вещи?

А потом он вздохнул:

— О, бедный мой Господь милосердный! — уже более заунывно продолжил Рено. — А ведь сколько уродливых католиков есть на свете, о которых ты не думаешь!

Однажды вечером он вошел в комнату г-на де ла Герш с мрачным видом.

— Девятидневные молитвенные обеты и восковые свечи не помогают мне, — сказал он. — Надо, чтобы я исповедался. Выслушай меня. Я попал в дьявольскую западню: я влюблен в презренную гугенотку, красивую как нимфа, прекрасную как мадонна.