Все, что считается - Освальд Георг. Страница 15
Всхлипы. Ищу платок. Его нет. Шмыгаю носом, вызываю по селектору мадам Фаруш и прошу принести мне бумажные полотенца. Надеюсь, что она ничего не заметит. Я просто отвернусь в сторону. Вижу, как она нажимает на ручку, и почти в ту же секунду слышу, как она – неужели головой? – стучит в дверь. Ошарашенное молчание, а потом ее жалобный крик: «Господин Шварц, здесь заперто!»
В ее голосе слышится неуверенность. Я не закрывался ни разу за все четыре года, пока здесь работал.
– Ах, в самом деле. Совсем забыл, сейчас я вам открою.
Стараюсь, чтобы мой голос звучал легко и естественно, но если она не понимает, что случилось, значит, у нее не все в порядке с ушами.
Открываю дверь, она смотрит на меня и говорит:
– Господин Шварц, вы выглядите так, как будто вас…
– …только что вышвырнули вон?
– Нет, я имела в виду совсем не это. Что-нибудь случилось?
Она выглядит настолько мало удивленной, что я готов поспорить: она все знает, вполне возможно, что уже не один день.
– Ну что ж, я хотел вам все рассказать через четверть часа, но если уж вы меня спрашиваете сейчас, то да, случилось, фрау Румених освободила меня от всех обязанностей, решение вступает в силу немедленно.
– Освободила?
– Она меня вышвырнула!
Мадам Фаруш протягивает мне принесенный платок, из-за которого я ее и вызвал. Держу себя в руках, сморкаюсь. Она смотрит на меня, но вид у нее не слишком удивленный, наверняка она всё знала.
– До вас ведь доходили какие-то слухи?
– До меня? Почему до меня? Прошу вас…
– Как бы там ни было, это не важно. Подите прочь.
Удаляется с видом оскорбленного достоинства. За четыре года я не обидел ее ни разу, а теперь вот, пожалуйста. Все это ерунда, спокойно перебьюсь без этой лживой мрази.
А затем начинается классическая сцена, которая настолько хорошо известна по многочисленным сериалам, что я не до конца уверен, что участвую в ней на самом деле. Я собираю вещи, их немного, скорее даже мало. Удивительно, ведь я провел в этом кабинете четыре года. Значит, я не оставил никаких хоть сколько-нибудь заметных следов. Когда я беру в руки фотографию Марианны в маленькой рамке, у меня снова вырываются всхлипы. Она будет надо мной смеяться, это очевидно. Конечно, сначала, когда я буду рассказывать, она даст понять, что это ее очень волнует, она поддержит меня, когда я заговорю о Румених и о банке вообще, но у нее останется удовлетворение: ведь дела у меня идут нисколько не лучше, чем у нее. Это чувство мне слишком хорошо знакомо, и я ни за что не поверю, что кому-то оно неведомо. Я имею в виду то великолепное ощущение превосходства, которое испытывает каждый, стоящий перед предназначенным в жертву неудачником. Совсем не нужно быть садистом, чтобы радоваться поражению другого. Основополагающий принцип нашего бытия – отторжение ближнего. Каждый из нас – потенциальный соперник, имеющий возможность лишить соседа его доли пирога, поэтому мы радуемся чужому фиаско. Это же естественно. Потому и сочувствие Марианны будет наигранным.
Складываю свои вещи в портфель. Оглядываюсь, пытаясь найти что-то, что помешает мне уйти прямо сейчас, но зацепиться не за что, я на самом деле уже всё сделал. Выхожу за дверь, в приемной вижу мадам Фаруш, на ее лице отражаются радость от причастности к сенсации и ужас. Обмениваемся взглядами, принимаю решение не говорить ничего, никаких прощальных слов, – они все равно оказались бы глупыми и, наверное, странными.
Время обеда, банковские служащие отправляются есть; передвигаюсь среди них по коридорам, в лифте, в фойе, на улице. Для них мое присутствие естественно, они относятся ко мне как к своему. За это я им благодарен, да еще как. К ним я испытываю нежность, потому что они не знают, что я уже снаружи. Мне приходит в голову, что если бы они знали, то, наверное, набросились бы на меня прямо тут, сорвали бы с меня одежду и растащили бы по лоскутку.
Выйти из банка, войти в метро – и это в полдень. Никто из тех, кого не уволили без отработки, не едет сейчас домой. Вхожу в нашу квартиру. Ощущение такое, как будто ворвался сюда без всяких на то прав. Хожу из угла в угол и всё разглядываю. Задаю себе вопрос, что бы мог забрать судебный исполнитель. Здесь есть что взять.
19
Мы с Марианной сидим на кухне. Никакие разговоры не нужны, все понятно без слов. Теплая атмосфера напоминает о том, что общечеловеческие отношения существуют. Союз двух проигравших, которые знают, что по крайней мере сегодня вечером никто не помешает их единству.
Марианна во всех подробностях передает мне сегодняшний разговор с Вернером. Сначала она не говорит, чем все закончилось, но мне и так ясно. Она старается не пропустить ни одной, даже самой мелкой детали: как, например, у Вернера во время разговора двигался кончик носа или как ее начальник старался найти наиболее безобидные формулировки и при этом буквально утопал в поту.
Марианна готовит свиные медальоны в белом вине, а я делаю салат из кукурузы, авокадо, огурцов, помидоров и моркови. В конце концов она заливается слезами и признается, что с завтрашнего дня, как и я, не работает. Уволена. Быстро берет себя в руки. Мы смеемся – ну что за совпадение! – и продолжаем готовить.
Теперь обстановка действительно становится романтичной. Обсуждаем сложившуюся ситуацию так, как будто являемся членами некой конспиративной секты. Двое, которые уже связаны между собой, но не знают, что принадлежат к одной и той же организации. Говорим о том, что оба стали «отбросами», и нам нравится произносить это особенно обидное слово. Подсчитываем, что вдвоем можем претендовать на сумму около пяти тысяч чистыми, это достаточно для того, чтобы первое время жить, как и раньше. Правда, без работы, с ней покончено, но зато все эти могут катиться к черту!
Отправляемся в постель и окунаемся – уже лежа – в ссору, наполненную уничижительной ненавистью. Предмет спора – выяснение вопроса, кто выключит свет.
На следующее утро Марианна сообщает мне о своем решении съездить на неделю к тете Оливии. Об этом она говорит за завтраком, деловым, благоразумным тоном, понизив голос. Она хочет дать понять, что дискуссии в данном случае ни к чему. Иду ей навстречу. В каком-то смысле мне становится легче при мысли о том, что на некоторое время я от Марианны избавлюсь.
– Ты увидишь, что сейчас это лучше и для тебя, и для меня, – говорит она. Значит, ей нужно не только поставить меня в известность. Она хочет получить мое согласие, дать которое, по ее мнению, мне будет нелегко.
– Если ты на самом деле думаешь, что при сложившейся ситуации нам лучше всего оставить друг друга в беде… – Мои слова доносятся до меня как-будто издалека, кажется, что я обижен. На самом деле я не чувствую никакой обиды. Буду рад, если она уедет.
– Сейчас мы только будем тянуть друг друга вниз.
– Ах, вот как, значит, я все-таки тяну тебя вниз.
Веду себя по-детски.
– Этого я не сказала.
– Неправда, именно это ты и сказала. Катись к своей умудренной жизненным опытом Оливии. Она тоже не сможет тебе ничем помочь.
– А я и не говорю, что она сможет помочь. Всё совсем не так, как ты думаешь. По крайней мере, у нее я смогу отвлечься и не думать все время об одном и том же.
– Отвлечься! Как будто от твоих отвлечений будет какой-то прок!
– Для меня от них будет большой прок!
И так далее и тому подобное. Этот идиотский диалог нам удается вести в течение часа, продолжение такое же дурацкое, как и начало. При этом ни один из нас не встал и не вышел из комнаты, хлопнув дверью. Потом беседа иссякла сама по себе. Марианна заявила, что ей еще нужно упаковать вещи, а я в ответ сказал, что теперь мне придется в одиночку управляться на кухне. Начинаю укладывать грязную посуду в машину.
Проводим в постели нашу последнюю ночь, а утром отвожу Марианну на вокзал. Она говорит, что любит вокзалы и вообще любит уезжать. Я же заявляю, что путешествия – это самая бессмысленная в мире трата времени. Входит в поезд, мы не дарим друг другу даже прощального поцелуя, только пожимаем руки. За тонированными стеклами мне ее не видно, я не могу разглядеть, как она садится, смотрит ли на меня или совсем не обращает внимания. Таким образом, получаю право уйти сразу, не дожидаясь отправления. Это похоже на прощание навсегда, на разрыв полный и окончательный. Уверен, что через неделю я Марианну не увижу, может быть, не увижу и через две, и через три недели. Может быть, мы встретимся только через несколько лет в присутствии судьи, ведущего дело о разводе.