Александровский cад - Пиманов Алексей Викторович. Страница 34

– А куда подевался радиоприемник? – спросил Лешка.

– Пришлось сдать. Приказ Совнаркома.

– Зачем?

– Боятся, что мы с тобой станем жертвами вражеской пропаганды.

Отец тем временем налил воду в таз и взял полотенце.

– А ну, снимай сапоги – я ногу твою обследую. Лешка сел на кровать, снял яловый сапог и засучил брючину галифе. Отец ощупал колено, по которому растянулся широкий шрам, тяжело вздохнул и достал из ящика какую-то мазь. Лешка сбросил показную суровость и тихо спросил:

– Бать, не томи. Давай приговор.

Но Казарин-старший молча смазал поврежденное место, крепко перетянул бинтом и поднялся.

– Ну?

– Что «ну»? Через неделю будешь бегать, как братья Старостины. Это я вам, сударь, гарантирую.

Лешка испустил вздох облегчения.

– А авиация?

– Найдется кому летать.

Отец вытер руки и вдруг спросил:

– Как там Василий? Небось не роняет самолеты, как некоторые?

Вот чего не хотелось Лешке, так это ворошить ту глупую историю. Дурацкий спор с Васькой, похоже, навсегда зачеркнул его летное будущее. Безрассудный риск привел к аварии, и если бы не парашют…

Лешка надел сапог и хмуро ответил:

– Василий Сталин – как положено: отличник боевой и политической. Вот увидишь, скоро будет полком командовать.

Лешка подошел к стеллажу и небрежно взял том с надписью «Археология СССР».

– Оставил все-таки? – В вопросе чувствовался невольный укор.

Отец молча кивнул.

– Зря! Говорил тебе – выброси. С этим покончено раз и навсегда. И бесповоротно!

– Ну и хорошо. Сам теперь и выбрасывай. Алексей машинально стал перелистывать книгу и вдруг наткнулся на фотографию. На него, улыбаясь, смот рела Таня Шапилина. В руках – коньки, в глазах – безмятежное счастье. На обороте надпись, сделанная Таньки-ной рукой: «Александровский сад. Зима 1938». Лешка помолчал немного и поднял глаза на отца. Но тот словно ничего не заметил.

– Пап, я сделал свой выбор и ни о чем не жалею.

Утром следующего дня Лешка Казарин помогал отцу в правительственном гараже. Он и в детстве не один раз бывал в этих боксах. В такие дни, копаясь в моторах, помогая чистить детали или накачивать шины, Лешка чувствовал себя почти взрослым. Иногда ему попадало за нерасторопность от отцовских сослуживцев, но он не хныкал и жаловаться отцу не ходил. Знал, что в гараже его любили, а если гоняли, то это так, для порядка. Как же иначе? Доверяй, но проверяй. Лешке доверяли, в противном случае не узнал бы он, что в одном из боксов гаража особого назначения расстреляли в 18-м году Каплан – эту гадину, покушавшуюся на Ленина. Слышал Казарин и смачный рассказ старого водителя о том, как упал в обморок поэт Демьян Бедный, напросившийся посмотреть казнь. Все это происходило когда-то здесь, в небольшом дворе бывших царских конюшен, пристроенных к подножью Теремного дворца.

Неожиданно кто-то из водителей произнес:

– Ничего себе! Шапилин!

Казарин-старший отложил инструмент и посмотрел в сторону арки, выходящей на Коммунистическую. К ним приближались несколько человек в военной форме. Впереди шел Петр Саввич.

Все бросили работу, и только Алешка продолжал натирать и без того блестящий бампер «паккарда». Грозный и всемогущий Шапилин направился прямо к нему и остановился напротив, ожидая, что он, как и все в гараже, вытянется по стойке «смирно!». Однако Лешка, быстро отдав честь, продолжал работать как заведенный. Такого нарушения субординации в гараже давно не помнили. Наступила зловещая тишина. Ее нарушил вопрос Шапилина:

– Что, офицер, повышаешь квалификацию? Сопровождающие подобострастно засмеялись, желая подчеркнуть остроумие своего начальника. А Шапилин продолжал измываться:

– Ну что ж, объявляю благодарность.

Алексей медленно отложил тряпку, вытер руки и тихо, с вызовом произнес:

– Служу Советскому Союзу.

Его взгляд был открыт и очень спокоен. И тут от шапи-линской выдержки не осталось и следа. Петр Саввич побагровел и закричал на весь гараж:

– Твои ровесники кровь на фронтах проливают, а ты, значит, машинку трешь?

Казарин-старший решил заступиться за сына:

– Понимаете, Петр Саввич, у него ранение…

– А тебя, товарищ Казарин, не спрашивают! – грозно рявкнул Шапилин, но вдруг улыбнулся и снисходительно добавил: – Мы с твоим сыном сами разберемся. Правда, Лешка?

Эта улыбка и неожиданно потеплевший голос смутили Алексея. Слишком уж легко все обошлось. Шапилин его, мягко сказать, не любил, и Казарин об этом не забывал. На всякий случай он кивнул и строго по-военному ответил:

– Так точно.

Шапилин прищурился. Поняв, что Лешка явно предпочитает официальный язык общения, он скомандовал:

– Тогда приказываю завтра явиться ко мне по вопросу дальнейшей службы!

Не дожидаясь ответа, он махнул рукой своему окружению и двинулся к выходу. Но голос Лешки заставил его остановиться:

– Я иду на фронт!

Гараж, затаив дыхание, ждал, что будет дальше. Генерал, не оборачиваясь, произнес:

– Завтра в 9.00 у меня в кабинете! Опоздаешь хоть на минуту – пойдешь под арест.

Отец попытался дернуть сына за рукав, но тот отмахнулся.

– Не имеете права!

Петр Саввич медленно обернулся, осмотрел Казари-на с ног до головы, затем так же внимательно изучил фигуру его отца и, чеканя каждое слово, процедил:

– Я все имею! – После чего стремительной походкой направился к воротам.

Лешка был в ярости. Он хотел еще что-то сказать, но в этот момент в гараж зашла она – Таня. Красивая, высокая, одетая, как актриса кино, – она не шла, а летела по воздуху. Так, по крайней мере, в тот момент показалось Казарину. Его сердце сначала замерло, а потом забилось с неестественной силой. Старые чувства, воспоминания из прошлого, обиды и горести прошедших лет – все это разом нахлынуло на Лешку.

Таня подошла к отцу, взяла его под руку и улыбнулась:

– Ну здравствуй, Алеша.

Выдержать ее взгляд Лешка оказался не в состоянии. Он опустил голову, зачем-то вытер грязной тряпкой руки и холодно ответил:

– Здравствуй… те.

Это уважительное «вы» прозвучало как пощечина. Таня побледнела.

– С каких это пор мы на «вы»?