Вампир Арман - Райс Энн. Страница 13

Я получил не только меч, но и кинжал.

Какое доверие! Конечно, остальным я казался сущим ягненком, да и себе тоже. Но никогда еще никто не доверял мне такое оружие из бронзы и стали. Память вновь принялась за свои фокусы. Я умел бросать деревянное копье, умел... Увы, все заволокло клубами тумана – осталось лишь смутное сознание того, что мое предназначение состояло не в умении владеть оружием, а в чем-то ином, всеобъемлющем и требующем от меня полной отдачи сил. А оружие носить мне было запрещено.

Нет, хватит об этом! Хватит! Хватит! Хватит! Смерть поглотила меня и забросила сюда, во дворец Мастера, в гостиную с великолепными изображениями батальных сцен, с нарисованными на потолке картами, с окнами из толстого фасонного стекла. Со свистом выхватив меч, я направил его вперед, словно нацеливаясь в будущее, а потом, внимательно рассмотрев украшавшие рукоять кинжала изумруды и рубины, одним взмахом лезвия рассек пополам яблоко.

Мои новые товарищи смеялись надо мной. Но по-дружески, по-доброму.

Скоро придет Мастер. Младшие мальчики, которые не ходили с нами в город, быстро пробегали по комнатам, поднося к факелам и канделябрам тонкие свечки. Я стоял в дверях, переводя взгляд с одного на другого, и не переставал удивляться тому, как много их в доме. Огонь вспыхивал беззвучно, и вскоре все помещения были ярко освещены.

Вошел высокий сухопарый человек с потрепанной книгой в руке. Длинные жидкие черные волосы и черное свободное, простого покроя шерстяное одеяние только подчеркивали суровость его облика. Несмотря на мелькавшие в маленьких глазках веселые искорки, бесцветные тонкие губы придавали лицу воинственное выражение.

Мальчики дружно застонали.

Высокие узкие окна закрыли, чтобы не впускать ночную прохладу.

С канала доносилось пение – звонкие голоса людей, проплывавших мимо дворца в длинных узких гондолах, рассыпались искрами, ударяясь о стены, и постепенно стихали вдали.

Я без остатка съел сочное яблоко. В тот день я съел больше фруктов, мяса, хлеба, конфет и всяких сластей, чем способен съесть любой нормальный человек. Но я не был нормальным человеком – я был голодным мальчиком.

Учитель щелкнул пальцами, достал из-за пояса длинный хлыст, постучал им по ноге и повернулся к мальчикам.

– Прошу вас, – сказал он.

При появлении Мастера я поднял глаза.

Все ученики, от мала до велика, бросились навстречу своему господину, стремясь обнять его и прижаться к его рукам, в то время как он внимательно рассматривал созданные за долгий день рисунки и картины.

Учитель почтительно поклонился хозяину дома и застыл в молчаливом ожидании, а когда мы всей компанией отправились на прогулку по галереям, смиренно последовал за нами.

Мастер протянул к нам руки. Каким удовольствием для всех было ощутить прикосновение его длинных холодных пальцев или хотя бы коснуться плотной ткани свободно свисавших красных рукавов.

– Идем, Амадео, идем с нами.

Но я жаждал только одного, и мне не пришлось долго томиться в ожидании.

Мальчиков отослали вместе с человеком, который должен был читать им Цицерона. Твердые руки господина со сверкающими ногтями развернули меня в нужную сторону, и мы направились в его личные покои.

Сюда допускали не всех. Расписные деревянные двери тотчас были закрыты на засов, жаровни благоухали ладаном, от медных ламп поднимался ароматный дым. На кровати лежали мягкие подушки и, казалось, цвел сад из раскрашенного по трафарету и вышитого шелка, атласа с цветочными узорами, плотной синели, парчи с замысловатым рисунком. Он задернул алый полупрозрачный полог кровати. Куда ни глянь, везде царил красный цвет – красный, красный, красный... Это его цвет, объяснил он мне, а моим будет синий.

Он нежно обращался ко мне на каком-то универсальном языке, осыпая меня образами.

– Когда в твоих карих глазах отражается пламя, они похожи на янтарь, – прошептал он. – Да, но они блестящие, темные, два сияющих зеркала, где я вижу свое отражение, в то время как они – темные врата твоей богатой души – хранят собственные тайны.

Я буквально тонул в застывшей голубизне его глаз и не в силах был оторвать взгляд от блеска гладких, кораллового оттенка губ.

Он лег рядом со мной, поцеловал, легко и ласково провел пальцами по волосам, не дернув ни за один завиток, отчего у меня по коже головы и между ног пробежала дрожь. Его большие пальцы, такие холодные и твердые, гладили мои щеки, губы, подбородок, возбуждая всю мою плоть, полуоткрытые губы с голодной страстью прижимались к моим ушам...

Для других удовольствий я был еще слишком мал.

Наверное, мои ощущения были близки к тем, которые испытывают в подобных обстоятельствах женщины. Казалось, этому не будет конца. Я вновь и вновь погружался в мучительный восторг, запутавшись в его объятиях, не в состоянии выбраться, содрогаясь, изгибаясь и раз за разом взлетая на вершины блаженства.

Потом он научил меня словам нового языка: холодные твердые плиты на полу – это «каррарский мрамор», портьеры сделаны из «шелка», на подушках вышиты «рыбы», «черепахи» и «слоны», а на самом тяжелом покрывале-гобелене изображен «лев».

Я завороженно слушал, стараясь не упустить ни одной, пусть даже самой мелкой, детали. Он рассказал мне о добыче жемчуга, усыпавшего мою тунику, о том, что его достают из морских раковин. В пучину моря ныряют мальчики и выносят на поверхность эти драгоценные круглые белые сокровища, держа их во рту. Изумруды поступают из рудников, из земных глубин. Из-за них люди убивают друг друга. А бриллианты...

– Нет, ты только взгляни на бриллианты! – Он снял свой перстень и надел его мне на палец, проверяя, подошел ли он, и ласково поглаживая при этом мою руку. – Бриллианты – белый свет Господа, – сказал он. – Бриллианты чисты.

Господь... Кто такой Господь? Меня затрясло. Вдруг показалось, что все вокруг вот-вот повергнется в прах.

В течение всей нашей беседы он не сводил с меня внимательного взгляда, и иногда я отчетливо слышал его слова, хотя он не шевелил губами и не издавал ни звука.

Я нервничал. Бог! Не позволяй мне думать о Боге! Будь моим Богом сам!

– Где твои губы? – прошептал я. – Где твои руки?

Мой голод изумил его и привел в восторг.

Он тихо смеялся, отвечая мне новыми поцелуями, ароматными и вполне безобидными. Его теплое дыхание тихим шелестящим ветром обвевало мой пах.

– Амадео... Амадео... Амадео... – не уставал повторять он.

– Что значит это имя, господин? Почему ты дал его мне? – Кажется, в тоне, каким был задан вопрос, прозвучало нечто от моего прежнего «я», хотя, возможно, эти почтительные, но тем не менее дерзкие интонации принадлежали уже одетому в золото и дорогие наряды новоявленному принцу.

– Возлюбленный Бога, – пояснил Мастер.

Нет! Услышать такое было выше моих сил! Бог! Никуда от него не деться. Я разволновался, меня охватила паника.

Взяв меня за руку, он согнул мой палец так, чтобы тот указывал на крошечного крылатого младенца, запечатленного золотыми каплями бисера на потертой квадратной подушке, лежавшей рядом с нами.

– Амадео, – сказал он, – возлюбленный бога любви.

В кипе моей одежды, валявшейся у кровати, он нашел тикающие часы. Он взял их, внимательно рассмотрел и улыбнулся. Просто отличные, сказал он, такие встречаются нечасто. Они весьма ценные и вполне достойны королевской руки.

– Ты получишь все, что пожелаешь, – добавил Мастер.

– За что?

В ответ опять послышался его смех.

– За вот эти каштановые локоны, – сказал он, перебирая мои волосы, – за глаза необычайно насыщенного и красивого коричневого цвета. За кожу, похожую на свежие молочные сливки поутру, за губы, не отличимые от розовых лепестков...

Под утро он поведал мне легенды об Эросе и Афродите; он убаюкивал меня рассказами о бездонной печали Психеи, возлюбленной Эроса, не имевшей возможности увидеть его при свете дня.

Потом я шел рядом с ним по холодным коридорам. Сжимая пальцами мое плечо, он показывал мне изящные белые статуи своих богов и богинь, любовников: Дафну, чьи грациозные руки и ноги превратились в лавровые ветви, в то время как ее любви отчаянно добивался бог Аполлон; беспомощную Леду в объятиях могучего лебедя.