Под знаменем быка - Sabatini Rafael. Страница 37

Такими вот рассуждениями укреплял Синибальди свой дух, понятия не имея о том обещании, что дал Борджа принцессе. К нему вновь вернулась прежняя уверенность. Да и колебания его длились лишь мгновения. Бормоча слова благодарности, он позволил надеть на себя плащ и украшенный мехом горностая берет Чезаре Борджа. Герцог настоял и на этом, дабы Синибальди не простудился на холодном ветру.

А болван Капелло видел лишь то, что происходило у него перед глазами. И наблюдая чуть ли не за раболепством Чезаре Борджа перед Республикой, он уже начал обдумывать строки письма в Совет Десяти , в котором намеревался подробно изложить события этой ночи.

Итак, принц уселся в седло, а герцог встал у стремени лошади, словно простой конюх. И посмотрел на Синибальди снизу вверх.

— Лошадь эта очень живая, мой господин, настоящее дитя пустыни. Но я прикажу моим грумам постоянно находиться поблизости на случай, что она вдруг заупрямится или чего-то испугается.

И вновь Синибальди понял скрытый смысл слов герцога, который этими спокойными словами давал понять, что попытка избежать испытания не удастся.

Он поклонился, показывая, что все понял, и герцог отступил на шаг, надел простые черный плащ и шляпу, принесенные по его просьбе пажом, сел на неказистую лошадь, подведенную грумом.

С тем кавалькада и выехала на улицы Римини, все еще запруженные народом, ибо горожане хотели насладиться видом факельного шествия к замку Сигизмондо. И чтобы вознаградить горожан за долгое ожидание, всадники двигались шагом меж двух рядов слуг, несущих ярко горящие факелы.

Громкими криками приветствовали они появление герцога, ибо Чезаре Борджа, захватив Римини, изгнал из города прежнего правителя, жестокого тирана Пандольфо Малатесту. И народ выражал радость, увидев своего освободителя, так как все знали, что в его владениях царствовали здравый смысл и свобода, а не самодурство и притеснения.

— Герцог! Герцог! Валентино! — гремело вокруг.

И Синибальди, должно быть, единственный из кавалькады, понимал, что крики начинаются только при его появлении, то есть причина их — именно он, переодетый в плащ и берет герцога, сидящий на великолепной лошади. Его приветствовали жители Римини, в его честь бросали в воздух шляпы. Так оно и было, ибо лишь немногие в толпе знали Чезаре в лицо, а потому поняли, что высокий всадник в плаще из тигровой шкуры и алом, отделанном мехом горностая берете, восседающий на великолепном скакуне — отнюдь не герцог. И еще меньше обращали внимание на другого всадника, в черном плаще и шляпе, следующего в нескольких шагах позади, рядом с послом Венеция, который ехал на белом муле.

Процессия миновала широкую площадь у дворца и втянулась в узкую улицу, пересекавшую Римини с востока на запад, от моста Августина до Римских ворот.

Приветственные крики не смолкли и на углу Виа делла Рокка , а потому никто и не услышал звона арбалетной тетивы. И герцог понял, что ожидаемое им событие произошло, лишь когда кавалер в плаще из тигровой шкуры повалился на шею лошади.

Тут же к нему бросились грумы, чтобы поддержать седока. Всадники, что ехали сзади, включая Капелло, натянули поводья. А собравшаяся толпа затихла, когда человек, которого они принимали за Чезаре Борджа, несмотря на усилия грумов, выскользнул из их рук и повалился на землю, с арбалетной стрелой, торчащей во лбу.

— Герцог убит!

И, словно отвечая на этот крик, герцог привстал на стременах, с обнаженной головой, темно-русыми волосами, ставшими рыжими в отсвете факелов. Голос его сразу перекрыл поднявшийся шум.

— Это убийство! Кто осмелился на столь гнусное деяние? — и простер руку в сторону углового дома. — Туда! — приказал он алебардщикам, уже пробивающимся к нему сквозь толпу. — Обыскать дом и схватить всех, кого найдете внутри! Они убили посла Венеции, и, клянусь Богом, заплатят за это своими жизнями, кем бы Они ни были.

Солдаты сразу же окружили дом. Дверь рухнула под яростными ударами алебард, солдаты ворвались в дом, а Чезаре, сопровождаемый придворными, слугами и зеваками, проследовал на площадь перед замком.

У самых ворот герцог натянул поводья, и его алебардщики расчистили площадь, оттеснив людское море. Появившиеся из замка солдаты встали по флангам. Вот в этот пустой квадрат перед Борджа и втолкнули пятерых пленников, найденных в доме, из окна которого вылетела стрела, оборвавшая жизнь принца Синибальди.

Их подтащили к герцогу под яростный гул толпы, требующей немедленного наказания преступников. Рядом с ним, на своем муле, бледный, ничего не понимающий, сидел мессер Капелло. Чезаре Борджа специально подозвал его к себе, дабы единственный оставшийся в живых представитель Венеции при его дворе мог засвидетельствовать, что виновные в этом ужасном преступлении понесут заслуженное наказание.

Капелло был тугодумом, а потому сомнительно, что он нашел объяснение происходящего до того, как увидел лица бедолаг, что предстали перед герцогом. Вот тогда-то он осознал, что Синибальди приняли за Борджа, и голову принца пронзила стрела, предназначенная герцогу И тут же у посла зародились подозрения. Уж не к этому ли стремился герцог? Не специально ли подставил Чезаре Борджа принца? Не потому ли одел Синибальди в свои плащ и берет и посадил на своего жеребца?

Обуреваемый гневом, мессер Капелло повернулся к Борджа, угрозы едва не слетели с его губ, он даже протянул к герцогу руку, дабы указующий его перст не оставил сомнения в том, к кому они обращены. Но Борджа схватил его за запястье и заговорил первым:

— Посмотрите! Посмотрите, мессер Капелло! Взгляните, кого сюда привели. Это же граф Раньери, в доме которого останавливался принц, который называл себя его другом. Я и представить себе не мог, что Раньери способен на такую подлость. И эти двое тоже причисляли себя к друзьям Синибальди.

Капелло посмотрел в указанном направлении, и тут до него начала доходить суть происходящего, отчего гневный огонь в его глазах разом потух.

— А двое последних! — гремел Борджа. — Оба они в ливреях принца, его слуги, которым он, несомненно, доверял, как самому себе. Какие же мерзкие людишки эти убийцы! Как же низко может пасть человек!

Капелло глянул на герцога. Сколь искренне, сколь убедительно говорил он. Но Капелло ни на йоту не верил ему, да, собственно, Борджа к этому и не стремился. Обманывал он остальных. А с послом Венеции дело обстояло иначе. Он хотел, чтобы Капелло знал правду, но молчал.

А Капелло наконец-то понял, что другого выхода у него нет. И возблагодарил Бога, что не произнес слов, которые уже были у него на устах, ибо слова эти доказывали бы вину Синибальди и навлекли на его голову гнев Совета Десяти. С предельной ясностью осознал он, к чему приведет заявление о том, что Синибальди убили по ошибке, приняв его за герцога. Толковалось бы оно однозначно: именно Синибальди, а следовательно, и Республика Венеция готовили это покушение, ибо в доме, из которого произвели роковой выстрел, не было никого, кроме друзей и слуг принца.

— Мой господин, — крикнул Капелло так, что его услышали все собравшиеся, — именем Венеции я требую покарать этих убийц.

Таким образом, устами своего посла Венеции пришлось отвернуться от своих друзей, Раньери и иже с ним, и потребовать их смерти от рук человека, для убийства которого она их и наняла. Трагическая ирония происходящего не укрылась от посла, и он чуть не задохнулся от ярости. Ярость эта так и не покидала его до конца жизни. Свидетельство тому — многочисленные пасквили, порочащие род Борджа, вышедшие из-под его пера.

Чезаре, также большой поклонник иронии, хищно улыбнулся, не сводя глаз с бледного лица Капелло.

— Поверьте мне, оскорбление Республики Венеция я воспринимаю, как собственное. И кара моя будет жестокой.

Граф Раньери тем временем оправился от ступора, в который впал, когда Капелло бросил и предал его.

— Ваша светлость! — вскричал он, не желая погибать в одиночку, оставив Капелло безнаказанным. — Вам известно далеко не все. Выслушайте меня! Выслушайте!