Когда стреляет мишень - Серегин Михаил Георгиевич. Страница 44

– А где ты слышала это... о Свиридове?

– Да ну, – покачала она головой, – наш Иван Сергеич только и делает, что читает про него самые разнокалиберные публикации. И нам зачитывает. Значит, ты знаком с ним?

– Что за Иван Сергеич?

– Тихомиров. Наш инструктор. Все уши прожужжал про своего Свиридова.

«Кто такой Тихомиров, не помню такого», – едва не сказал Свиридов, но тут же вспомнил, что он уже не принадлежит самому себе и потому не может говорить от имени Владимира Свиридова.

– Владимир Свиридов умер.

Последнюю фразу он все-таки сказал вслух, и Катя легла на него всем телом и проговорила в самое ухо:

– А вот Тихомиров говорит, что такого не может быть. Свиридов – это его чуть ли не самая любимая тема для разговоров. И еще церковь.

– Церковь? – удивленно спросил Свиридов.

– Ну да... он удивительно набожный человек. Молится... странный он, конечно, но специалист... специалистов такого уровня в Москве можно пересчитать по пальцам. Ты сам увидишь... Налимыч собирается еще чуть-чуть проверить тебя... потренировать. Хотя, откровенно говоря, то, что он мне наговорил про тебя за минуту... столько комплиментов, например, про меня он не говорил за все время работы. А я тут уже год. Даже немного больше.

– Вероятно, интересный человек этот ваш Тихомиров, – сказал Влад. – Непременно с ним познакомлюсь.

– Только, пожалуйста... – Голос девушки понизился почти до шепота: – Только не говори Николаю Алимычу, что я говорила тебе про Тихомирова. Он почему-то не любит, когда про Тихомирова... вот так.

Влад с готовностью кивнул, отмечая, что девушка, несмотря на свою явную нетрезвость и естественное возбуждение от близости с мужчиной, что-то упорно не желает выпускать из себя. Недоговаривает.

Ну что ж, это ее право. Право на молчание. Быть может, напрямую сопряженное с другим правом – правом на жизнь. Не исключено, что, потеряв одно право, она рискует потерять и второе.

– Расскажи, как это тебе удается... с теми бутылками и стаканом, – проговорила она, – это же, наверно, большая тренировка нужна.

– Ну да, – устало протянул Свиридов, которому уже изрядно прискучила эта стаканно-деструктивная тематика, – сначала на спичках тренировался. Зажимаешь спичку между большим пальцем и мизинцем и ломаешь. Потом между безымянным и большим – и снова ломаешь. На грецких орехах там... А один мой приятель рвал колоду карт. Это еще потруднее будет...

...Катя давно заснула, по-детски свернувшись калачиком, а Свиридов все лежал с широко распахнутыми глазами и смотрел в зеркальный потолок, на который легли тусклые блики ночника, и думал о том, что его уже нет... несмотря на то что он молод, красив, полон сил и здоровья. Но все равно – его нет. Он – отрезанный ломоть от полновесного пирога жизни.

Той самой жизни, что, невзирая на глубокую ночь, не желала замирать в этом огромном городе и наполняла собой каждую улицу, каждый дом, каждый отсвет фонаря в подмерзшей оттепельной луже и каждую клеточку зависшей над постелями москвичей цепкой дремотной тишины.

«...Как я люблю это страдальческое нытье, – упруго билось в висках Влада... – нытье наедине с собой, способное превратить буквально любого человека, истерика, неудачника, просто болвана – в собственных глазах – в душещипательный аналог байроновского героя. Лишнего человека. По образцу – я особенный, ешьте меня таким, бесчувственные троглодиты».

Рефлексия. Термин, придуманный неудачниками.

...И все-таки он может. Он еще все может исправить. Много раз небытие стояло у его изголовья и манило пальцем, тонким и изящным, как вот у этой молодой красивой самки, раскинувшейся рядом с ним. И всякий раз он говорил себе, что в нем слишком много сил и достоинства, чтобы сдаться на милость победителя.

И вот теперь он, даже не Владимир Свиридов, а просто – человек без лица и имени, без прошлого и, быть может, без будущего, к возрасту Христа – тридцати трем годам – не имеющий в своей жизни ничего, что стоило бы того, чтобы эту жизнь продолжать – цели, увлеченности, любви, – должен сделать то, что не смогли осуществить спецслужбы нескольких государств.

Найти Кардинала.

И все это – ради одной, последней ниточки, на которой он, как кукольный паяц, висит в руках того незримого, что мы зовем богом, жребием или судьбой. Ради Ани.

Уже не его Ани.

– Ну как Катя? – весело спросил Налимыч, глядя на Свиридова весело поблескивающими глазами. – Хорошая кошечка... пантера, а?

– Ничего, – ответил Влад, – вкусная девчонка.

– А ты что – людоед?

– Блядоед, – в тон руководителю службы безопасности «Центуриона» отозвался Свиридов. – Ну так как, Николай Алимыч, кого приспело время мочить?

– Ты вот все шутишь, – негромко произнес тот, не гася улыбки на своем ироничном лице, в то время как глаза сузились и стали совсем холодными, – а я вот навел о тебе справочки. По своим каналам. Ага... справки. Ух и прожженная же ты особа, Алексей Валентинович Каледин! Одно успокаивает – репутация у тебя, кажется, приличная. Аж в федеральный розыск попадал.

– Не понял, – сказал Свиридов. – При чем тут моя репутация? Да еще какой-то федеральный розыск. И какие еще каналы?

– Ну-ну, остынь, – перебил его Николай Алимович. – Я это так, без всякой задней мысли.

Свиридов посмотрел на него беззаботным взглядом и подумал, что неспроста Николай Алимович проверял его по своим каналам. И что это за каналы? Свои люди в контрразведке, в просторечии – ФСБ?

– Поехали, – сказал Николай Алимович, – ты готов для вечерней работы? Можешь не отвечать. Я собираюсь познакомить тебя с одним человеком. Стаканов он, быть может, ломать и не умеет, но зато умеет все остальное.

Джип Николая Алимовича Якубова подъехал к большому девятиэтажному дому, нижний этаж которого занимал спортклуб с большими тонированными витринами. Что это именно спортклуб, явствовало из надписи на небольшой черной табличке, прикрепленной возле внушительной железной двери с фигурной ручкой.

– Ну, проходи, – проговорил Налимыч, и рослый парень из службы безопасности «Центуриона» распахнул перед Свиридовым дверь. Якубов пошел вторым, охранник остался ждать на улице.

Свиридов и Налим в молчании прошли довольно длинным коридором, одну стену которого полностью занимали зеркала, и Влад через шаг поглядывал на собственное отражение, такое чужое и такое несопоставимое с его первым, подлинным обликом. И если вдруг – по какой-то счастливой прихоти событий – ему в самом деле удастся признать в инструкторе Кардинала, то можно не сомневаться – тот не узнает своего старого знакомого.

Они вошли в большой и пустынный спортзал, заставленный тренажерами, оборудованный кортом для тенниса и баскетбольной площадкой.

– Вот он, – негромко проговорил Налимыч.

...Свиридов видел только одну обнаженную мускулистую спину человека, который играючи, раз за разом, отжимался от пола на одной руке. Вторую он завел на поясницу.

Рельефные мускулы красиво играли под кожей, тяжело переваливались мощные лопатки, и по всему было видно, насколько тренированное тело у этого массивного сильного мужчины.

Свиридов прищурил глаза: человек отжимался не просто на одной руке, он упирался в пол одним – указательным – пальцем, остальные были сжаты в кулак.

– Иван Сергеич, оторвись от своих разминок, – весело бросил ему в спину Якубов, – я тут тебе нового подопечного привел. Боюсь только, что он тебя заломает.

– А, приплыл, Налимыч? – не прерывая упражнения, отозвался тот приятным низким голосом. – А я вот тут опять под раздачу попал.

– Что на этот раз?

– Да изнасиловали меня.

Свиридов почувствовал, как по его спине, цепляя позвоночник маленькими колючими коготками, спирально завиваясь, бежит будоражащий терпкий холодок.

Потому что он узнал этот голос. И не мог не узнать.

Он прекрасно знал этого человека, ему приходилось расставаться и встречаться с ним много раз, но никакая встреча не была столь неожиданна, как эта.