Дальний умысел - Шарп Том. Страница 38
– Ну, Френсик у нас получит, – сказала она, но Пипер вряд ли ее и слышал. Он вошел в прежнюю колею и снова ощутил себя личностью. Он писал и писал, как всегда теряясь в мире чужого воображения и предвкушая правку во втором черновике – в том, который спасет его репутацию. В полночь, когда Бэби легла спать, он все еще переписывал. Еще через час усталый, но в общем довольный собой Пипер поднялся, почистил зубы и тоже забрался в постель. Утро не за горами.
Но утром они пустились в путь, и лишь под вечер Бэби свернула к заведению Говарда Джонсона в Бинвилле, штат Южная Каролина; там-то Пипер и продолжил работу.
Покуда Пипер возрождался к жизни в качестве странствующего романиста, Соня Футл оплакивала его кончину с достохвальным упорством, которое выводило из себя Хатчмейера.
– Как так она не придет на похороны?! – орал он на Макморди, сообщившего, что мисс Футл очень сожалеет, но принимать участие в комедии ради поднятия тиража «Девства» не намерена.
– Она говорит, без тел в гробах… – начал было Макморди, но багровый Хатчмейер обрушился на него:
– Рожу я ей, что ли, эти тела? Полиция разводит руками. Следователи страхагентства тоже. Водолазы, ни дна им ни покрышки, ныряют без толку. А я, значит, доставай их из-под земли? Снесло, снесло их в Атлантику или акулы сожрали.
– Вы же, по-моему, говорили, что гробы можно загрузить бетоном, – сказал Макморди, – а тела эти никому…
– Мало ли что я говорил, Макморди. А сейчас я говорю, что надо наоборот, представить публике Бэби и Пипера.
– Трудновато, а? Мертвые, тел нет, и вообще. Может…
– Не может, а наверняка надо подкинуть «Девство» кверху в списке бестселлеров.
– По компьютеру и так вроде раскупается неплохо.
– Неплохо? Неплохо – это как минимум плохо. Надо, чтоб было лучше хорошего. Надо нам сварганить этому гнусу Пиперу репутацию не хуже, чем… Как звали того болвана, от которого лепешки не осталось в автомобильной катастрофе?
– Да мало ли их…
– В Голливуде. Знаменитый такой.
– Джеймс Дин, – сказал Макморди.
– Не Джеймс. Писатель. Насчет насекомых.
– Насекомых? – сказал Макморди. – Муравьи там и тому подобное? Читал я однажды книжку про муравьев…
– Какие еще муравьи! Про этих с длинными ногами, вроде кузнечиков. Которые все объедают.
– А, саранча. «День саранчи». Кино потрясающее. Как этот здоровый с ходу кидается на того вшиварика…
– Идите вы с вашим кино, Макморди. Книгу-то кто написал?
– Уэст, – сказал Макморди. – Натанаэл Уэст. Настоящая фамилия – Вайнштейн.
– Кому нужна его настоящая фамилия? Вот про него никто не слышал, а он трах под машину – и завтра, на тебе, знаменитость! С Пипером даже еще лучше. Кругом загадки. Рядом гангстеры. Дом горит, катера взрываются, ему-то самому кроме старух ничего не надо, а вот получай.
– Дело прошлое, – сказал Макморди.
– Как раз его прошлое мне и требуется: полное досье. Где он жил, что делал, какие у него были женщины?..
– И мисс Футл тоже? – бестактно спросил Макморди.
– Нет, – рявкнул Хатчмейер, – нет, обойдется без мисс Футл. Она вон даже на похороны к бедняге не идет. Прочее бабье. Судя по книге, его хватало.
– Если по книге, так они небось все перемерли. Героине-то восемьдесят, а ему семнадцать. Пиперу было двадцать восемь, от силы тридцать – значит, ей сейчас за девяносто, возраст беспамятный.
– Вот дьявол, да что вам – все подсказывать? Стряпайте, Макморди, стряпайте. Звякните в Лондон, поговорите с Френсиком, покопайтесь в газетах. Что-нибудь да наберется.
Макморди удалился и позвонил в Лондон. Через двадцать минут он вернулся с сообщением, что от Френсика толку не будет.
– Говорит, ничего ему не известно, – сказал он гневному Хатчмейеру. – Пипер будто бы прислал книгу, Френсик прочел, отослал Коркадилам, тем понравилось – и примерно все. Никакого прошлого.
– Какое-то должно быть. Он же где-нибудь родился? И мать его…
– Нету. Родители погибли в автомобильной катастрофе. Словно и не жил.
– Ну, задрыга, – сказал Хатчмейер.
Столь же крепкие выражения приходили на ум Френсику, положившему трубку после звонка Макморди. Мало ему было потерять автора, который ничего не написал, – так теперь еще требуются его биографические данные. Не хватало только прессы, какой-нибудь дотошной репортерши, которая пронюхает о трагическом детстве Пипера. Френсик пошел в Сонин кабинет и отыскал папку с пиперовской корреспонденцией – очень объемистую. Папку он отнес к себе и призадумался, как с ней быть. Сначала он решил ее просто сжечь, но не так-то это было просто: Пипер понаписал ему из разных пансионов добрую сотню писем, а он ни одно не оставил без ответа. Копии ответов были в папке; оригиналы тоже, наверное, никуда не делись. Хранятся у тетки? Или у какой-нибудь свирепой хозяйки пансиона. Френсик сидел и ломал голову. Он сказал Макморди, что у Пипера родственников нет, – а вдруг у него окажется несметное количество хищных теток, дядьев, кузенов и кузин – и все они потребуют своей доли? А завещание? Зная Пипера, Френсик полагал, что его и в помине нет. Стало быть, дело пойдет в суд и начнется такое… С одной стороны, анонимный автор затребует аванс, с другой… И посреди всего этого безобразия болтается фирма «Френсик и Футл», мошенники из мошенников, уличенные Хатчмейером, уличенные родней Пипера, уплачивающие непомерные издержки, ублаготворяющие ненасытных юристов и наконец разоренные дотла. И все оттого, что какой-то умалишенный клиент Кэдволладайна пожелал, видите ли, остаться неизвестным.
Проделав это жуткое путешествие в будущее, Френсик отнес папку на место, надписал ее на всякий случай «Мистер Смит» и стал думать о способах защиты. Только и можно было сослаться на инструкцию мистера Кэдволладайна – а поскольку фирма «Кэдволладайн и Димкинс» весьма дорожит своей репутацией, то скандал им нужен не больше, чем ему. Автору, вероятно, тоже. Но тут утешения мало. Хатчмейер пронюхает и сразу поднимет бучу. Опять-таки на Соню в ее состоянии надежда плоха: того и гляди, сорвется и сболтнет что-нибудь лишнее. Френсик придвинул телефон и заказал разговор со Штатами. Пора Соне Футл возвращаться в Англию. Оказалось, что она отбыла утром и, по предположению дежурной Грамерси-парк отеля, торчит, небось, посреди Атлантики.
– Вы хотите сказать: летит над Атлантическим океаном, – по правил Френсик, сообразив затем, что предположение дежурной не лишено добавочного, хоть и невольного, смысла.
Ближе к вечеру Соня приземлилась в Хитроу и взяла такси до Ланьярд-Лейна. Безутешный вид Френсика был живым свидетельством его скорби.
– Я виню прежде всего себя, – сказал он, не дожидаясь упреков, – не надо было вообще втягивать в эту историю беднягу Пипера и рисковать его будущим. Единственное утешение, что он теперь видный романист. Останься он жив, все равно бы не написал книги лучше этой.
– Но ведь этой он не писал, – сказала Соня.
– Да, да, – кивнул Френсик, – но она-то его и прославила. Он бы оценил иронию: он ведь был, знаешь ли, большим поклонником Томаса Манна. Почтим его память молчанием.
Заранее разрядив таким образом Сонины укоризны, Френсис дал излиться ее чувствам в рассказе о страшной ночи и последующих деяниях Хатчмейера. Его это никак не просветило.
– М-да, более чем странно, – сказал он в заключение. – Остается предполагать, что вышла ужасная ошибка и убили не тех, кого надо. Вот если бы Хатчмейера…
– Меня бы тогда тоже убили, – сказала Соня сквозь слезы.
– Нет худа без добра, – заметил Френсик.
На следующее утро Соня Футл взялась за работу. Пока ее не было, накопилась куча книг о животных: и тем временем как Френсик у себя за столом мысленно одобрял свою тактику и молча умолял судьбу смилостивиться, Соня занималась «Бобренком Берни». Над ним надо было поработать, но поработать стоило.
Точно так же думал Пипер о «Девстве» в коттеджике на склоне Смоки-Маунтенз. Он глядел с веранды вниз на озеро, где плавала Бэби, и пересматривал свое отношение к роману. Да, видимо, прежде его сбили с толку эротические пассажи. Теперь, списав роман от начала до конца, он рассудил, что основа у него добротная. То есть даже по большей части речь здесь идет в нужном ключе о весьма существенных проблемах. Стоит лишь понизить возрастную разницу между Гвендолен и повествователем Энтони, выполоть всю порнографию – и «Девства ради помедлите о мужчины» прекрасно приобщается к серьезной литературе. Тут есть глубинное рассмотрение вопросов о смысле жизни, роль писателя в современном обществе, обезличивание индивидуальности в городской среде, необходимость возврата к ценностным категориям былых, более цивилизованных, сельскохозяйственных времен. Особенно удачно описаны юношеские терзания на пороге зрелости и то душевное равновесие, которое дает столярное дело, в частности изготовление мебели. Гвендолен пробежала пальцами по занозистой, сучковатой поверхности дуба, не по летам чувственно касаясь древесины. «Суровое время укротило неподатливое дерево, – сказала она. – Ты будешь строгать против волокна и придашь форму бесформенному и бесчувственному». Пипер одобрительно кивнул. Пассаж, исполненный литературных достоинств, а к тому же и вдохновляющий. Вот и он тоже будет строгать роман против волокна и придаст ему форму, так что в новом варианте от бестселлера ничего не останется, все сексуальные наросты, оскверняющие самое существо романа, будут устранены – и книга станет памятником его литературному дарованию. Пусть посмертно, но все же репутация его очистится. В грядущие годы критики сравнят обе версии и выведут заключение, что в раннем, некоммерческом варианте сказались первичные намерения автора, устремленного к литературным высотам; а потом текст был изменен в угоду Френсику, Хатчмейеру и их извращенным представлениям о вкусе публики. На них ляжет вина за бестселлер, а его оправдают. И более того, превознесут. Он закрыл гроссбух и встал навстречу Бэби, которая вылезла из воды и шла от берега к коттеджу.